Академик Вячеслав Рожнов: «Нерпа для нас ― индикатор состояния водоема»

Нерпа ― самый крупный эндемик Байкала. Но встретить этого удивительного тюленя можно и в других российских водоемах. Чем они отличаются друг от друга? Почему их изучение так важно для ученых? Какую информацию они помогают узнать? Об этом рассказывает академик Вячеслав Владимирович Рожнов, главный научный сотрудник Института проблем экологии и эволюции им. А.Н. Северцова РАН, заведующий лабораторией поведения и поведенческой экологии млекопитающих, научный руководитель экологических и природоохранных проектов и международных программ.

― Вячеслав Владимирович, сегодня хотелось бы поговорить об одном из направлений, которым вы занимаетесь: это байкальская нерпа, эндемик Байкала. Недавно я побывала в этих краях, но нерпу смогла увидеть только в нерпинарии. Сейчас в дикой природе они не показываются?

― Их можно увидеть и в дикой природе. В 2020 г. у нас была сформирована программа по изучению байкальской нерпы, и мы работаем в рамках этой программы, изучаем ее. Нерпу можно увидеть на Ушканьих островах (ушканами в древности назывались зайцы), она любит эти места, там у нее залежки, летом ― на камнях, зимой ― на льду.

― Почему возникла необходимость создать специальную программу по изучению байкальской нерпы?

― Дело в том, что эта программа ― только часть большой программы по изучению водных млекопитающих. У нас есть программа по изучению тюленей закрытых водоемов ― это Каспийское море, Ладожское озеро, Байкал. Это места, где тюлени живут в закрытых местах обитания, никуда не могут оттуда уйти. Нам была очень интересна биология этих видов, адаптации их к тем местам, где они живут. Байкал, Ладога ― пресная вода, Каспийское море ― соленая вода. Откуда они там взялись? Как адаптировались, какие у них различия в структуре популяции? Ладожская нерпа ― в Красной книге Российской Федерации, каспийская ― тоже, а байкальская ― это промысловый вид, правда, никому этот промысел сейчас не нужен.

― Почему эти два вида в Красной книге, а байкальская ― нет?

― Потому что условия их жизни сильно различаются. Байкал ― это замечательное озеро, оно охраняется, хотя там есть свои проблемы, которые сказываются в том числе и на байкальской нерпе. Каспий ― очень сложный водоем, там ведется промысел нефти, газа, рыбы. Более того, его окружают пять государств и их граждане живут на берегах этого моря. Ситуация там довольно сложная, особенно с учетом того, что это место вулканической деятельности, сейсмоактивности, где естественным образом выделяются газ, нефть, и наша военная флотилия там стоит, и большой естественный промысел рыбы. Естественно, на Каспии все это отражается.

Ладога ― тоже очень интересное место, там только рыбный промысел. Как туда попала нерпа, неизвестно, но считается, что она якобы конкурент рыбаков по добыче рыбы, то есть тоже есть свои проблемы.

Для нас все эти нерпы в трех водоемах ― высшее звено с точки зрения трофики, и на нем должно сказываться все, что происходит в этих водоемах. Для нас эти виды — индикаторы состояния этих водоемов. Мы в этом плане всех их изучаем, хотя стабильного финансирования у нас для этого нет.

― Как же вы работаете?

― Есть замечательная организация ― Фонд «Озеро Байкал», поддерживающий изучение байкальской нерпы. Они вложили много денег в те работы, которые мы ведем. На Каспии, как ни парадоксально, мы работаем за казахстанские деньги, у них есть хорошие компании, понимающие, что надо заботиться о Каспии. До Ладоги мы толком не добрались ― никак не найдем, кто может нас поддержать. Иногда ездим туда на свои сбережения, что-то собираем.

― Удалось ли вам разобраться, откуда нерпа взялась в том же Байкале?

― Точно так же, как на Каспии и на Ладоге, совершенно непонятно, откуда там взялись нерпы. Начну с Ладоги: она соединяется с Балтикой, и те нерпы, которые живут на Ладоге, довольно сильно отличаются от балтийской нерпы по окрасу, размеру и т.д. Но оказалось, что они прекрасно ходят туда-сюда по Неве.

― И это можно увидеть? Идешь вдоль Невы, и вдруг высовывается черная голова?

― Нечасто, это не проходной двор, но тем не менее связь Ладоги и Балтики существует и иногда ладожские нерпы оказываются в устье Невы. Для нас сейчас одна из основных задач на Ладоге ― проследить генетические связи нерп. Что касается Каспия, это целиком изолированный водоем и откуда там взялась нерпа, тоже непонятно. Приходится исследовать как раз то, чем занимается мой брат ― палеонтолог академик Сергей Владимирович Рожнов. Приходится изучать, в том числе, как формировался Каспий, какие у него связи с Северным Ледовитым океаном.

Вообще Северный Ледовитый океан ― место, где живут кольчатые нерпы. Они относятся к тому же роду, что и ладожская, и каспийская, и байкальская нерпы. Но мы идем по другому пути: мы изучаем не происхождение этих озер, а генетические связи этих животных.

― И о чем они вам говорят?

― Эти связи говорят о том, что байкальская нерпа ― самая молодая из тех, кого я назвал. Она появилась в этом закрытом водоеме сравнительно недавно, видимо, это связано с оледенениями, когда водоемы были связаны между собой. Мы полагаем, что она пробралась из Северного Ледовитого океана в Байкал и там осталась.

― То, что нерпу называют эндемиком Байкала, очевидно, означает, что она сильно изменилась, живя в этом озере, приобрела черты, которых раньше не имела. Что это за черты?

― Все эти виды были описаны по морфологии: по размерам, окраске и т.д. Да, окраска различается ― байкальская нерпа черная и самая мелкая. Именно поэтому мы занимаемся генетикой, чтобы проследить именно генетические связи, дающие гораздо больше информации, чем просто окраска или размеры. С точки зрения морфологической адаптации они все адаптированы к водной среде.

― А говорят, что байкальская нерпа ― чемпион по глубине ныряния и задерживает дыхание дольше всех других нерп.

― Чтобы задержать дыхание, совсем не обязательно глубоко нырять, можно просто дольше плыть. Каспийская нерпа тоже может глубоко, насколько возможно в Каспии, нырять и долго плыть. Точно так же ладожская нерпа. А кольчатая вообще может и нырять глубоко, и плавать глубоко. Сегодня у нас не так много техники, которая позволила бы оценить время нахождения животного под водой. Хотя японцы сделали замечательные работы на Байкале: они устанавливали видеокамеры, датчики на этих животных, чтобы узнать, сколько они находятся в воде. Но на каспийскую нерпу никто ничего не устанавливал, на ладожскую тоже. Сравнить нам трудно.

― В чем тогда отличие байкальской нерпы от всех остальных?

― В том, что она в отличие от каспийской нерпы живет в пресной воде; она полностью изолирована, живя в пресной воде, от всех других водоемов в отличие от ладожской нерпы, у которой есть какие-то связи с Балтийским морем и с балтийской нерпой, которая там живет. Эти отличия ― с точки зрения места положения. Она по размерам меньше всех остальных нерп, с которыми мы работаем, что могло быть адаптацией к жизни на Байкале. Это отличие морфологическое. Что касается адаптаций, мы этими вещами сейчас как раз и занимаемся, но пока не можем сделать определенных выводов. Тем не менее какие-то данные собираем и, когда изучим более подробно, сможем говорить и об адаптациях.

― Ваша лаборатория занимается поведением животных. Что можете сказать о характере байкальской нерпы? Я слышала, она очень дружелюбна в отличие от сородичей, живущих в других водоемах.

― Это тоже, на мой взгляд, видимость. Вообще я не слышал, чтобы у нерп, относящихся к роду Pusa, были агрессивные отношения с человеком. Они боятся человека. Но если сделать такой замечательный центр, как в Иркутске или в «Москвариуме» (там тоже живет балтийская нерпа), то они приручаются, как и другие морские млекопитающие, и ведут себя дружелюбно по отношению к человеку. Если каспийскую нерпу приручить, она тоже будет дружелюбно относиться. Я не вижу большой разницы в характере отношения к человеку: они, на мой взгляд, одинаково дружелюбны, если к ним так же относится человек. Но в дикой природе они все боятся человека, уплывают от него.

― Боятся, потому что чувствуют угрозу?

― Да, ведь нерпа всегда была промысловым видом ― что на Каспии, что на Балтике, что на Байкале, где она продолжает оставаться промысловым видом, просто сейчас промысел никому не нужен. Раньше нужны были мех, жир, мясо, а сейчас спрос очень мал, но Всероссийский научно-исследовательский институт рыбного хозяйства и океанографии (ВНИРО), вернее, его Байкальский филиал, специально продолжает изучать нерпу, чтобы знать, в каком состоянии находится популяция нерп. Для этого они берут так называемую промысловую пробу, чтобы посмотреть, сколько самцов, самок, сколько самок беременных, сколько ― нет. Это обычная практика для охотничьих видов.

― Вы говорите, что, изучая этих животных, вы стараетесь понять что-то и об этих водоемах, они для вас становятся индикатором информации. Что важного вы узнали, в частности, о Байкале?

― Узнали, что там есть свои проблемы. В Байкал основной сток идет со стороны Монголии по реке Селенге. Понятно, что в Монголии эта река активно используется в разных направлениях: то там хотели строить электростанцию, а это ограничение стоков в Байкал, то там воду разбирают на полив земель ― тоже можно понять, степные регионы, но сток, опять же, ограничивается. На берегах находятся разные предприятия, сбрасывающие различные поллютанты, и это течет в Байкал.

Конечно, все это отражается и на нерпе тоже. Эта программа включает у нас изучение перемещений животных, питания, трофических связей нерпы, липидного профиля, отражающего их питание. В том числе изучаем уровень токсикантов в этих животных ― и органических, и тяжелых металлов.

― А как вы это делаете?

― Берем пробы от этих животных, в частности биопсию, поскольку от байкальской нерпы берут промысловую пробу, образцы разных тканей, органов, отдаем в лаборатории или сами в лаборатории делаем анализы на загрязняющие вещества и тяжелые металлы. У нас налажено большое сотрудничество с разными институтами. Ртуть, например, очень хорошо определяют в Институте биологии внутренних вод им. И.Д. Папанина, там замечательный исследователь ― Виктор Трофимович Комов. Мы с ним совместно делаем такие работы.

Что касается стойких органических соединений, мы их отдаем в лабораторию в Обнинске, получаем результаты, по которым смотрим, насколько сильно нерпа подвержена воздействиям этих загрязнителей. Выясняем, что токсиканты действительно накапливаются в нерпе, а это говорит о том, что вода, которая прибывает в том числе из Селенги и в которой они живут, сильно загрязнена. Загрязнители, накапливающиеся в рыбе ― в бычках и голомянке, поступают в нерпу.

― Как эту информацию можно использовать, чтобы улучшить ситуацию?

― Наша задача ― получать информацию о том, что содержится в нерпах, и эту информацию давать тем органам, которые отвечают за использование Байкала, самой нерпы на Байкале или на Каспии. Мы им даем эту информацию: например, у нерпы снизилась плодовитость.

― А у нерпы снижается плодовитость?

― У байкальской пока нет, промысловые пробы показали, что почти все нерпы беременны. Проблемы забеременеть у них нет, есть проблема выжить, потому что раз количество приплода у них уменьшается, значит, уменьшается выживаемость. Дело в этом.

― А почему?

― В том числе, наверное, потому что они отравляются и проявляется это на поздних стадиях развития детеныша, когда он выходит из тела матери. Они же какое-то время должны находиться на льду, а со льдом тоже возникают проблемы.

― Из-за изменения климата?

― Да, и не у всех хватает иммунитета, чтобы выжить в таких условиях. Для того чтобы понять иммунные аспекты жизни нерп, мы изучаем специальный комплекс генов, отвечающих за иммунитет, смотрим гормональное состояние этих животных, разрабатываем так называемые малоинвазивные методы, чтобы не кровь брать, а, например, клочок шерсти или вибрисс — и по этому вибриссу определить, какие изменения происходили в жизни животного.

У нас в группе есть самые разные специалисты: генетики, физиологи, зоологи, программисты, те, кто отвечает за космические исследования, за работу техники. Мы накапливаем эти данные, потом даем информацию, в каком состоянии все это находится, со своей интерпретацией, предлагая что-то изменить.

― А что можно изменить?

― Например, рекомендовать не строить станцию на Селенге, а продавать Монголии энергию по более низкой цене, чтоб они не строили электростанцию, чтобы не ограничивать сток воды. Можно с ними договариваться, чтобы использовать реку по-другому, ― это уже международные отношения. В этом регионе очень активно развивается геоэкология.  Более того, у нас есть экспедиция, исследующая состояние водной среды в Байкале, и она стала подниматься вверх по Селенге в Монголию, чтобы посмотреть, что откуда приплывает. Эта гидрологическая экспедиция работала в этом году первый раз, сейчас они собирают данные, обрабатывают, чтобы предъявить Монголии какие-то претензии, если есть ущерб.

Мы говорим Минприроды России о том, что здесь надо принять какие-то меры, чтобы ограничить, например, сток фосфатов в Байкал. Для этого надо где-то строить очистные сооружения, в каких-то местах ограничить экологический туризм, потому что он развивается бешеными темпами и несистемно. А за этим стоят ядовитые водоросли спирогира, изменения уровня Байкала с Ангарской ГЭС, изменение ситуации с байкальским омулем, который должен подниматься в реки и там нереститься, а когда уровень воды колеблется, ему негде это делать. Мы даем рекомендации по тем или иным аспектам: например, хорошо бы, чтобы Ангарская ГЭС регулировала сток таким образом, чтобы уровень Байкала оставался с минимальными движениями уровня воды.

― А вас кто-нибудь слушает?

― Иногда да, чаще нет, а когда слушают, то послушали и забыли. К сожалению, часто так. Характерный пример ― не с байкальской нерпой, а с ее родственницей на Каспии: почти каждый год в декабре в Дагестане бывают выбросы на берег погибших тюленей. Дагестанский берег ― для нас наиболее известное и доступное место, чтобы в декабре, когда начинаются штормы, пройти по берегу и собрать то, что выбрасывает море. Иногда выбрасывает очень много нерп, но уже погибших. Естественно, первое предположение, что это человек виноват: добыча нефти, газа, рыболовство…

Тут же, фактически не обсуждая: нефтяники все нехорошие, рыболовы тоже, потому что нерпа запутывается в их сетях, гибнет и т.д. Но тут мы видим животных, которых выбросило на берег, замечательной упитанности, совершенно здоровых и нормальных, только вдруг они погибли. Причины никто не знает.

Начали брать биопробы, сопоставлять с негативными влияниями человека. И что же? Мы нигде не видим, чтобы нефть повлияла на такую массовую гибель каспийской нерпы. Нигде не видим, чтобы были выброшены нерпы, которые попали в сеть браконьеров или траулеров, ловящих кильку. А эти вещи очень хорошо просматриваются. Мы видим, что животные погибли где-то две недели назад, прежде чем их выбросило, и, поскольку у нас на нерпах и байкальских, и каспийских висят передатчики, мы достаточно хорошо знаем пути их перемещения.

― Но ведь не на всех?

― Не на всех, но где-то десятка полтора-два помеченных нерп плавает. При этом они же плавают не поодиночке, это животные стадные, живут большими группами. И мы знаем, что где-то недели две назад они проплывали через середину Каспия. Что там происходило в это время, мы тоже можем узнать. Если мы зайдем на сайт с данными сейсмических условий в это время, мы видим, что в этих местах происходили сейсмические явления.

― Какие-то подводные землетрясения?

― Абсолютно верно, причем это обычное дело: средний Каспий ― граница тектонических плит. Это те самые плиты, которые сталкиваются друг с другом, нарушают равновесие, и начинает сочиться нефть, выбрасывается газ. А что такое выброс газа ― это не только метан, пропан, это смеси, в том числе сероводород. В смеси это все очень ядовито. Более того, это достаточно тяжело с точки зрения летучести. В среднем Каспии после того, как произошли сейсмические явления, море успокаивается и на этой тиши и глади ложится газовое облако, которое там лежит в виде большой линзы. Когда нерпа проплывает через эту линзу, она задыхается и гибнет. А у нас передатчики с нерп показывают, что в это время они проплывают как раз через эти места. Потом задохнувшихся нерп вынесло течениями, ветрами ― кого-то на дагестанский берег, кого-то проносит мимо берегов Туркменистана, и они плывут дальше, на территорию Казахстана, их выбрасывает там. Но основную массу выбрасывает в Дагестане ― таковы роза ветров и течения.

― В Байкале таких выбросов нет?

― К счастью, нет. Там вообще выбросов нерпы мало. Я каспийскую нерпу привожу в качестве примера того, как у нас органы власти относятся к своим подопечным видам. Байкальская нерпа находится в ведении ВНИРО, а каспийская ― в ведении Минприроды России, это краснокнижный вид. Мы говорим: мы собрали образцы, ездили на Каспий специально для этого, дайте нам денег (там копейки нужны), чтобы провести анализ в специализированных лабораториях. Они обещают, но ничего не дают.

Какой на Байкале показатель обилия нерпы? Ее численность. А как ее посчитать? Каспийскую посчитали, слава богу, нам дали деньги на это: пролетели на самолете, выявили скопления, потом беспилотниками посчитали, где эти скопления. Такие подходы наиболее продуктивны. То же мы делаем на Байкале, но на Байкале считать сложно, потому что байкальская нерпа выходит на лед, под снегом делает себе убежища, рожает там детенышей и ее не видно. Приходится ездить на санях и считать, где сколько бельков.

― Но это только то, что вы видите, а многое не видно.

― Да, совершенно верно. Зато летом мы используем те же беспилотные летательные аппараты для учета их на камнях. И на Ушканьих островах, в частности на острове Тонком, на берегу, стоят фотоловушки, фотографирующие все, что там происходит. Мы потом считаем их на фотографиях, а также разрабатываем специальные методы с искусственным интеллектом, нейросети, которые это считают. Запускаем квадрокоптер, он делает фотографии. Кстати, нерпы боятся квадрокоптера, если он низко летит.

― Прыгают в воду?

― Да. Еще такая проблема: на камнях лежат часть нерп, другая часть плавают в воде. А какая часть? Здесь нам тоже помогают передатчики, которые мы вешаем на нерп, потому что, когда они ныряют, у передатчиков в воде замкнуты контакты, а когда они появляются над водой, контакты размыкаются. Так мы можем знать, сколько времени они находятся под водой, а сколько ― на берегу.

― Как вы умудряетесь ставить эти датчики?

― Если я скажу «очень просто», это будет преувеличением. Нерпу надо отловить, а отловить ее среди камней сачком достаточно сложно. Тем не менее большим сачком ловим, накрываем. Или она попадает в сеть. Обездвиживаем ее руками в перчатках, чтобы она не кусалась. Намазываем передатчик специальным клеем, клеим на лопатки, раньше клеили на затылок. Ждем, когда все это засохнет, а за это время берем всякие образцы от нее ― кровь, клочок шерсти, вибрисс.

― Понятно, что после этого нерпа боится человека.

― При том количестве нерп, которых мы ловим, ― это десяток-полтора при сотнях тысяч нерп, живущих на Байкале, ― это не влияет на ее пугливость. Но мы знаем реакцию нерп на туристов. Мы начали сейчас такую работу. Есть маленькие группы, есть большие, есть специальные места, куда приводят туристов. Мы смотрим по ряду поведенческих признаков, как они реагируют на малые, большие группы. Так вот, они туристов боятся гораздо больше, чем нас. Мы умеем потихоньку подойти, чтобы успеть поймать, не сломать себе ногу, накрыть сачком. А туристы шумят, разговаривают, это пугает животных. А мы к ним относимся бережно.

― Некоторые биологи называют морских млекопитающих отдельной цивилизацией. Что вы думаете об интеллектуальных возможностях нерпы?

― Все животные очень умные ― хоть мышь, хоть нерпа, хоть кит, хоть слон. Все они адаптивны к среде, в которой живут. И эта среда вырабатывает у них определенный комплекс поведения: хитрость, сообразительность. Наверное, это можно назвать цивилизацией, но что такое цивилизация? Они разве что-то строят?

― Цивилизация ― не обязательно технологическая. В фильме «Аватар», например, тоже цивилизация.

― Мне сложно сказать, что такое цивилизация. Я не готов обсуждать, насколько это понятие применимо к животному миру. Но то, что они умны, у них сложная система взаимоотношений, ― это правда. Наши коллеги изучают, например, косатку, такого крупного дельфина, ее акустическую коммуникацию ― оказывается, разные популяции говорят на разном, скажем так, языке. Но ведь когда мы произносим слово «говорят», мы имеем в виду способ общения. Это не значит, что у них есть свой язык. У них есть система коммуникации. А человек хочет все время кого-то с собой сопоставить ― наделить животное человеческими чертами.

― Просто у нас нет других вариантов. Но ведь известны случаи, когда животные приходили людям на помощь, спасали их?

― Есть случаи, когда морские млекопитающие, например, выталкивают животных, которые терпят бедствие, на поверхность. Точно так же они выталкивают человека, если оказались рядом. Но почему они это делают? Когда у них рождается детеныш, он должен сделать вдох, поэтому он и рождается хвостом вперед, чтобы сразу не захлебнуться, застряв в теле матери. Животные, живущие группами, подталкивают его вверх, чтобы он всплыл как можно быстрее и глотнул воздуха, стал плавучим.

― Значит, они выталкивают тонущего человека не потому, что они любят людей, просто у них такой инстинкт?

― Да, у них такая форма поведения к тонущему объекту.

― Приходилось ли вам самому спасать нерпу?

― Нет, у меня такого не было. Мы спасаем виды не на уровне отдельных особей, а на уровне популяций. Хотя мы предлагаем строить питомники, центры реабилитации животных. Если появляется животное, которое ранено, правильно отдать его в такой центр реабилитации, чтобы его подлечили и выпустили обратно.

― На Байкале есть такой питомник для медвежат, потерявших маму.

― Главный питомник для медведей ― в Тверской области, основан доктором Валентином Сергеевичем Пажетновым, разработавшим технологию спасения медвежат без матери. Этот проект послужил основой и наших проектов. Например, мы создали особую технологию по выращиванию тигрят, которых подобрали в природе, иначе бы они погибли. Мы для них построили специальный центр, посадили их туда и выращивали так, чтобы они вырастали в боязни человека, не охотились на домашних животных и ладили между собой, как положено тиграм. Разработали специальную процедуру подготовки и таким образом восстановили и в Еврейской автономной области, и в Амурской ту группировку, которая там когда-то жила. Точно так же мы поступаем сейчас с кавказским леопардом, который был почти полностью уничтожен на Кавказе. Мы его восстанавливаем.

― Нерпам не требуется таких питомников?

― Требуется. «Водоканал» в Петербурге помог построить этот центр ― для сохранения балтийской нерпы, ладожской. Бывают случаи, когда детеныш остался один и его надо выкормить, а для этого надо хорошо знать биологию вида. С нерпой в этом смысле проще: она ест рыбу. Съела, выросла, раны затянулись ― можно обратно выпускать, будет дальше есть рыбу. Это не тигр, к счастью.

Есть энтузиасты, которые построили такой питомник на берегу Японского моря, в Приморье, где тоже фактически в домашних условиях содержат нерпят или больных нерп, приводят в порядок, потом выпускают. На Каспии, в Казахстане, в Атерау построили специальный центр реабилитации каспийских нерп.

Но все дело в том, что таких нерп, которые требуют внимания и реабилитации, очень мало. Спасение одного-двух, даже десяти этих животных не решит проблему в целом. Если нерпы гибнут, то выбрасывает сотни, тысячи животных. Я увидел где-то раненую нерпу ― спас. С точки зрения гуманизма, воспитания — вещь очень хорошая, полезная, с точки зрения изучения биологии вида, который содержится в неволе, ― тоже здорово. С точки зрения спасения вида ― ничего.

― Вам интересно работать с нерпами?

― Мы с большим удовольствием изучаем нерп, будь то каспийская, кольчатая, лахтак, любая другая. У нас есть специальная программа, и она гораздо шире, чем просто в закрытых водоемах, ― мы ведь изучаем нерп и в Охотском море, и вообще тюленей, в том числе в Северном Ледовитом океане. Мы относимся к ним с большой любовью. 

У меня в лаборатории в тюленьей группе, например, есть девушка, которая работает с байкальскими нерпами, родилась на Байкале, на самом севере, и у нее с детства была мечта подержать нерпу в руках. И ее жизнь так сложилась, что она переехала в Москву и сейчас их изучает. Мечты сбываются.