«Нейрохирургия — одно из самых ярких направлений в медицине»

Как начиналась нейрохирургия в нашей стране? Что в ней принципиально изменилось за эти годы? Какое будущее ждет нейрохирургию? Отличается ли мозг гения от мозга обычного человека? Как сохранить ясность ума до глубокой старости? Об этом рассказывает патриарх отечественной нейрохирургии академик Александр Николаевич Коновалов, почетный президент НМИЦ нейрохирургии им. ак. Н.Н. Бурденко.

— Вы фактически ровесник этого научного учреждения. Родились вскоре после того, как на базе Рентгеновского института был организован первый в мире институт нейрохирургии. Его первым директором стал Николай Нилович Бурденко, имя которого он сейчас носит. Как вы думаете, почему именно Н.Н. Бурденко возглавил этот институт?

— Это не совсем так. Первый институт возглавляли два человека — Василий Васильевич Крамер и Николай Нилович Бурденко. В.В. Крамер был великолепным неврологом, а в то время осмелиться на операцию можно было, когда поставлен точный диагноз. Диагноз ставился на основании знаний по очень сложной специализации — топической неврологии, и тут экспертом был именно В.В. Крамер. Этот тандем организовал первую клинику на Солянке, потом переехали на Ульяновскую улицу (ныне Николоямская). А в 1934 г. вышел официальный приказ о создании института. Так что первоначально это не один человек создавал институт, и Н.Н. Бурденко всегда подчеркивал, что нейрохирургия — это комплексная специальность. Так было и остается по сей день, потому что вопросы, которые приходится решать, один специалист решить не может. А в Институте нейрохирургии была очень мощная группа неврологов.

— Но с тем, что это был первый в мире институт нейрохирургии, вы согласны?

— Не согласен, поскольку первый в нашей стране научно-практический Институт хирургической невропатологии им. А.Л. Поленова был создан раньше, в 1926 г. Но точно могу сказать, что нейрохирургия началась не в Москве и даже не в Ленинграде, а в Казани. Там были великолепные неврологи — В.М. Бехтерев, Л.О. Даркшевич. Особенно активен был В.М. Бехтерев. Он был прекрасным анатомом, неврологом, психиатром, очень хорошо знал топическую диагностику нервной системы. Он считал, что неврологи сами должны научиться оперировать больных. Но получилось так, что он просто находил опытных хирургов, которые осмеливались оперировать на головном мозге. Параллельно подобные операции на мозге проводили общие хирурги, следуя советам и указаниям Л.О. Даркшевича. Позже В.М. Бехтерев переехал в Ленинград и стал работать в Военно-медицинской академии. И здесь произошло несколько знаменательных событий. В.М. Бехтерев выбрал себе в помощники молодого талантливого хирурга Л.М. Пуусеппа, который, по сути дела, становится первым российским нейрохирургом. Для выполнения операций на нервной системе В.М. Бехтерев создает в 1897 г. первую в мире специализированную нейрохирургическую операционную. Особого оборудования там в первое время не было, хирургия была достаточно примитивна, но она предназначалась только для операций на головном мозге. Через несколько лет, в 1902 г., было открыто первое специализированное отделение для нейрохирургических больных, которое возглавил Л.М. Пуусепп, а в 1909 г. он организовал самостоятельную кафедру, тоже, по всем сведениям, первую в мире. А когда началась война и появилось множество раненых с повреждениями головы, спинного мозга, возникла необходимость создания специальной нейрохирургической службы и был организован специализированный нейрохирургический госпиталь, во главе которого встал Л.М. Пуусепп.

— Давайте вспомним вашего отца — замечательного невропатолога, академика Николая Васильевича Коновалова. Чему, как вы считаете, вы у него научились?

— Наверное, прежде всего, интересу к неврологии. В то время она была одной из наиболее сложных специальностей. Диагноз, как я уже упомянул, ставился на основании прекрасного знания анатомии мозга, топической неврологии, особенностей клинических проявлений при поражении различных зон мозга, знания литературы, посвященной заболеваниям мозга. У отца была очень большая библиотека, и владение многими языками позволяло ему прекрасно разбираться в этой сложной, но увлекательной специальности.

— Ваш отец лечил Сталина и даже присутствовал при его вскрытии, когда он умер…

— Отец был консультантом Главного медицинского управления Кремля. Для меня и моей семьи это незабываемая история. Начало весны 1953 г. В разгаре «дело врачей». Мы живем в доме, специально построенном для врачебной профессуры. День за днем поступают сообщения, что кого-то из известных профессоров, академиков забрали. Все жили в постоянной тревоге, ожидая своей очереди. 3 марта, о болезни Сталина еще ничего не известно, и вот раздается стук в дверь. Два незнакомых товарища вежливо говорят: «Николай Васильевич, вы должны поехать с нами». Тревога проходит к вечеру, когда по радио сообщили о болезни Сталина.

Отец потом много об этом рассказывал, о своих переживаниях, связанных с заболеванием Сталина, его смертью и особенно с моментом вскрытия, которое проходило в присутствии членов Политбюро и вооруженной охраны. Страшно представить, если бы диагноз «кровоизлияние в мозг» не подтвердился. Напряжение прошло лишь после того, как академик А.И. Абрикосов разрезал мозг и вывалилась гематома.

— В то время было принято считать, что в мозге выдающихся личностей есть что-то особенное. Целые институты организовывались, чтобы изучать, например, мозг Ленина или Сталина. Считали, что таким образом можно понять причину гениальности.

— Насчет мозга Сталина не знаю, думаю, что его никто специально не изучал. А насчет мозга Ленина — действительно, был создан целый институт для изучения особенностей его мозга. У нас в институте работал замечательный профессор С.М. Блинков, он принимал участие в изучении мозга Ленина и многих известных людей — В.Л. Дурова, К.Э. Циолковского, В.В. Маяковского и ряда других. Я читал его записи.

— Он нашел причину гениальности?

— Он предположил, что какие-то особенности строения могут быть причиной тех или иных способностей человека. Теперь мы понимаем, что структура и функции мозга — абсолютно разные вещи.

— А от чего зависят выдающиеся способности, в частности в науке?

— От Бога, в которого я не верю.

— Вы в этом институте почти 70 лет, практически всю сознательную жизнь. Насколько я знаю, вы первым ввели микроскопию в нейрохирургическую практику. Как это было?

— Опять «первый»… Да нет, далеко не первый. Был период, когда во всех странах стали использовать микрохирургию. У нас — позже. В нашей стране первым был нейрохирург из Минска профессор Эфраим Исаакович Злотник. Микрохирургия не ограничивается применением микроскопа для операций на мозге, это целое научное направление, в задачи которого входят и исследование анатомии мозга на новом микроскопическом уровне, и прицельное изучение физиологии мелких структур, образований мозга, создание принципиально новых хирургических инструментов.

— Как вы устанавливали свою первую микрохирургическую аппаратуру? Я читала, что это было в церкви. Это правда?

— Не совсем. В церкви располагались операционные во время войны. Вообще, старое здание института было плохо приспособлено для решения медицинских задач. Раньше это был пансион для детей обедневших дворян. Пансион был предназначен для проживания 100 мальчиков, а во время войны это здание стало госпиталем, в котором приходилось размещать тысячи раненых. Невозможно такое представить! Больше того, от Белорусского вокзала шел специальный трамвай, перевозивший раненых прямо к стенам госпиталя, и непрерывный поток раненых поступал в здание бывшего пансионата. Помещение домовой церкви переделали в операционный блок. Он просуществовал многие десятилетия, вплоть до завершения строительства нового здания института. Сейчас там опять действующая церковь, и это правильно.

В церкви высокие сводчатые потолки. Первый приобретенный нами микроскоп был потолочной фиксации, прикрепить его к высоченному потолку церкви было нереально. Нам пришлось обращаться за помощью к ракетчикам, и они изобрели нечто, похожее на большую ракету, которая крепилась к потолку, а уже к ней крепился микроскоп.

— Помните ли вы свою первую операцию?

— Операцию не помню, но первое осложнение помню в деталях. Это был больной с вроде бы совершенно безобидной патологией. У него была какая-то сосудистая опухоль мягких тканей головы. Никто не опасался, что удаление этой опухоли может привести к чему-то плохому. Опухоль удалили без особого труда, но больной погиб от кровоизлияния в мозг, потому что внешние сосуды оказались связанными с теми, которые располагались в мозге. Отчетливо все это помню, даже фамилию его не забыл.

— 40 лет вы были директором этого института. Что кардинально изменилось за эти годы?

— Самое главное — развитие нового научного и лечебного направления микрохирургии. Это совершенно другой уровень хирургии и абсолютно другие результаты. Микрохирургия совершенствуется, развивается. Мой ученик и коллега Давид Ильич Пицхелаури родом из небольшого города в Грузии, на мой взгляд, достиг удивительных успехов. Он изменил конструкцию микроскопа, придумал к нему специальный управляющий шлем. А это дает очень много. Обычно хирург руками меняет положение микроскопа, изменяет увеличение, освещенность и т.д. Здесь же все делается за счет движений головы, губ и подбородка, поэтому он все время видит оперируемый объект очень ясно. Это позволяет ему удалять огромные опухоли через отверстие величиной с небольшую монету. Это виртуозная работа, пример того, что микрохирургия — не застывшее направление, оно развивается.

Появилась эндоскопическая хирургия. Она используется сейчас очень широко. Очень важным моментом было создание первого в стране Центра радиохирургии. Это облучение разных объектов в мозге, чаще всего опухолей, на основании стереотаксических расчетов. Создание под землей специального радиохирургического отделения — очень важный этап в истории института. Прошло ровно 20 лет, скоро отмечаем это событие. За все эти годы центру удалось оснастить отделение самыми современными приборами. Метод лучевой терапии в значительной степени дополняет, а иногда заменяет хирургию.

Еще важный момент. Около 40 лет назад в Институт нейрохирургии поступили две девочки со сросшимися головами — краниопаги.

— Это знаменитые сиамские близнецы, которых вы разделили.

— Я об этом вспомнил неслучайно. В те годы уже была возможность понять, как срослись эти девочки, критично оценить ситуацию и успешно выполнить операцию. Она была сложной, потому что это два существа. В операции должны были принять участие две бригады хирургов. Это стало началом разработки очень крупного и важного раздела нейрохирургии — реконструктивных операций при уродствах развития черепа у детей, — и здесь нам оказали серьезную помощь американские коллеги.

Таких больных сейчас оперируют в разных клиниках страны, но впервые это произошло здесь, в этих стенах. А самым главным достижением стало строительство нового современного здания и оснащение его всей необходимой для современной нейрохирургии аппаратурой — удивительно сложной и безумно дорогой.

— А что осталось неизменным с тех пор, со времен Н.Н. Бурденко?

— Прежде всего, его портрет, который висит в моем кабинете. Нейрохирургия меняется очень быстро. Когда я пришел в институт молодым человеком, мне казалось, что можно придумать какие-то удивительные инструменты, приборы, которые облегчат труд нейрохирурга. Например, выполнение трепанации черепа. В то время она осуществлялась при помощи весьма примитивных инструментов. И пока я фантазировал в надежде изобрести что-то вроде ключа от консервной банки, уже придумали краниотомы, которые с большой легкостью делают отверстие в черепе любой формы, любой величины.

Диагностика всегда была самой сложной и трудной, это основа всей нейрохирургии и вообще любой специальности. Но появилась сначала компьютерная томография, буквально через год — магнитно-резонансная томография. И до сих пор эти методы развиваются и совершенствуются, появляются все новые и новые возможности. Голова, да и все тело стали благодаря этим достижениям, можно сказать, прозрачными.

— Сейчас появляются цифровые технологии, и многие ваши оперирующие коллеги говорят, что современному врачу уже не требуется такой багаж знаний, потому что он может запросить нужную информацию у искусственного интеллекта. Действительно ли роль врача будет уменьшаться, а роль ИИ расти?

— Об искусственном интеллекте сейчас очень много говорят. Но я бы не назвал это интеллектом. Это сложное кибернетическое устройство, которое помогает человеку решать наиболее трудные задачи. Интеллект — это способность не только решать самые сложные задачи, но и осознавать свое существование, свое место в природе и в соответствии с этим ставить и решать возникающие задачи и проблемы. Я не могу представить, что можно создать так называемый искусственный интеллект, который мог бы мыслить. Мозг человека невероятно сложно устроен: миллиарды клеток с бесконечными, постоянно меняющимися связями. Мы пока имеем довольно смутное представление о том, как он работает, в будущем узнаем больше, но вряд ли поймем, как работа этого сложнейшего механизма мозга превращается в сознание, как рождается мысль, как материальное становится идеальным. Понимание перехода из материального в нематериальное пока недоступно, да и вряд ли будет доступно человеческому интеллекту, а тем более искусственному.

— Что вы поняли за эти годы о мозге?

— О мозге мы знаем очень мало. Почему-то люди думают, что если нейрохирург всю жизнь видит мозг, держит его в руках, то он знает о мозге все. Мы действительно знаем больше, но это неизмеримо мало по сравнению с тем, что нам надо знать о мозге. Мы знаем, что доступно для удаления, что недоступно; какие операции приведут к неким необратимым последствиям — больной не проснется или после операции пациент будет парализован. Мы можем это предупредить и готовы к этому. Мы знаем, какие механизмы отвечают за память человека. Но это все приблизительно. Мозг — объект бесконечного изучения. Бесконечного. Мозг всегда будет тайной, которая никогда до конца не будет раскрыта.

— Некоторые ваши коллеги говорят, что мозг — величайшая тайна Вселенной. Вы согласны?

— Дело не в эпитетах. Я уверен, что мозг — лучшее и самое совершенное, что создано природой.

— Что вы хотели бы успеть понять про мозг?

— Вся медицина — это серия загадок и сложных задач. Думаю, что для нейрохирурга самое главное — вылечить больного, например удалить опухоль мозга, причем сделать это так, чтобы все функции мозга остались сохранными, чтобы операция не отразилась на личности больного, его интеллекте.

— Александр Николаевич, вам 91 — и вы каждый день на работе, до сих пор оперируете…

— Оперирую теперь уже редко, понимая, что мое время ушло. В основном это те операции, которые на протяжении многих лет я делал повседневно.

— Вы не можете не оперировать? Это ваша потребность?

— Это важная часть жизни, это больше, чем привычка. Без этого жизнь кажется неполноценной.

— Однако далеко не каждый может работать в таком возрасте. Делаете ли вы для этого что-то особенное?

— Ничего не делаю. Но убежден, что единственный метод избавиться от неизбежных последствий старения — это постоянная работа.

— А что еще? Правильный образ жизни, какое-то особенное питание, физкультура?

— Питание должно быть абсолютно примитивным и чем хуже, тем лучше. Это не мое открытие. В свое время академик Н.М. Амосов, очень известный кардиолог, говорил, что старается есть самое простое и как можно меньше. Я тогда удивился, но в конце концов понял, что так и есть. Питание — это не смысл жизни. Это как заправка на автостанции.

— А смысл жизни — это работа?

— Наверное, так. Хотя могут быть еще какие-то увлечения, интересы. Я вот долгое время катался на горных лыжах.

— В интернете пишут, что вы спасли 16 тыс. больных. Как вы относитесь к этой цифре?

— Со скепсисом. Я никогда не считал, сколько сделал операций. Но за долгую жизнь это тысячи прооперированных больных.

— Можете ли рассказать о каких-то сложных операциях, запомнившихся тем, что они закончились благополучно?

— Успешных операций было много, некоторые, как, например, разделение краниопагов, достаточно хорошо известны, но в памяти чаще остаются неудачные операции, ошибки, неоправданные осложнения.

— Каким вы видите будущее нейрохирургии?

— Предсказание — дело неблагодарное. Сейчас любая специальность развивается с невероятной скоростью. А успехи нейрохирургии зависят в первую очередь от развития других областей науки, например того же ИИ, активно входящего в нашу жизнь, которым занимаются математики, физики, программисты. Будущие успехи во многом зависят от достижений химиков, генетиков, разработки и совершенствования диагностических приборов, таких как, например, магнитно-резонансная томография, и этим тоже занимаются не медики, а инженеры-физики. Думаю, что роль самой нейрохирургии как метода лечения будет постепенно уменьшаться. Сейчас появляются более щадящие и в ряде случаев более эффективные методы лечения различных заболеваний мозга, такие как радиохирургия, таргетная терапия и др. В свою очередь, нейрохирургические вмешательства станут более точными и менее рискованными.

— Многие хирурги говорят, что лучшая хирургия — это отсутствие хирургии. Как я понимаю, вы с этим согласны. Нейрохирургия тоже к этому идет?

— Это неизбежный процесс. Хирургия постепенно будет терять когда-то главенствующее значение, уступая место другим методам лечения.

— Вас как человека, который всю жизнь отдал нейрохирургии, это не огорчает?

— Я это как-нибудь переживу, если и огорчусь, то ненадолго. Но вообще грустно, потому что нейрохирургия — одно из самых ярких направлений в медицине.