«В Приэльбрусье происходит настоящая вакханалия»

Чем занимаются ученые в Институте экологии горных территорий им. А.К. Темботова РАН? Какая научная работа там ведется? Почему ученым все чаще приходится сталкиваться с противоречиями между экологической политикой и сиюминутной экономической выгодой? Как горные экосистемы переносят наступление человека? Насколько опасные процессы происходят сегодня в Приэльбрусье и что можно с этим сделать? Об этом — в интервью с членом-корреспондентом РАН Фатимат Асланбиевной Темботовой, директором Института экологии горных территорий им. А.К. Темботова РАН.

— Вы директор института, который носит имя вашего отца, его основавшего. Почему возникла необходимость организации такого института?

— Мой отец с 1957 г., как только окончил Кабардино-Балкарский госуниверситет, остался там и работал на кафедре зоологии. Его всегда интересовала не столько зоология, сколько биогеография и экология животных, в частности млекопитающих. Базово он териолог, специалист, изучающий млекопитающих. При этом очень большое место в его деятельности занимала природоохранная направленность. Он очень долго защищал леса Кабардино-Балкарии. Но, понимая, что возможности кафедры ограничены, — это не очень большое количество сотрудников, учеников — он решил создать институт. Кстати, его в этом очень поддержал академик-секретарь отделения биологических наук Владимир Евгеньевич Соколов. Они часто работали вместе, у них были совместные публикации.

— У вашего института в этом году юбилей — 30 лет. Какую научную работу вы сейчас ведете?

— За эти 30 лет в исследованиях произошли очень серьезные изменения. В самом начале своей деятельности основные работы касались териологических объектов, других специалистов особенно и не было. Но в наше время, на мой взгляд, мы действительно стали Институтом экологии горных территорий. Мы изучаем горные территории и их компоненты. В частности, Кавказ — основная горная система наших исследований. Но, с другой стороны, у нас теперь представлен широкий спектр объектов исследования. У нас есть лаборатория почвенно-экологических исследований, лаборатория геоботанических исследований, лаборатория по мониторингу лесных экосистем.

Следующее направление — это исследования экологии и биологии беспозвоночных животных, экологии и эволюции позвоночных животных. В структуре института также есть лаборатория горного природопользования, исследования которой выходят на вопросы охраны и восстановления природы, рационального природопользования. Это весь тот круг интересов, который, на мой взгляд, должен входить в экологические исследования.

— Не так давно побывала в Приэльбрусье. Поднималась на Эльбрус, пусть и не на самый верх. Мне показалось, что ваш растительный и животный мир терпит огромнейшую антропогенную нагрузку. Буквально на глазах у туристов Эльбрус долбят тяжелой техникой, там все меньше остается снега и все меньше шансов его коренным обитателям найти какое-то укрытие. Как они себя чувствуют, учитывая то, что у вас курортная зона и человек все выше и больше наступает на природные территории?

— Вы абсолютно объективно оценили ситуацию. Если бы вы еще видели, что было там 25 лет назад, вы бы еще больше поразились тому, что произошло с Приэльбрусьем. В частности, в Баксанском ущелье. Там две основные точки активного освоения — гора Чегет и сам Эльбрус. Последние 25 лет там происходит вакханалия. Строят все, всё и везде, невзирая на то, что это национальный парк и надо бы притормаживать. Но для бизнеса, малого, среднего и большого, самое главное, что это зона для рекреантов (альпинистов, лыжников и просто туристов). А все, что касается природы, их мало волнует. Честно скажу, это печально, а главное — недальновидно.

— Как экосистема справляется со всем этим? Происходят ли какие-то существенные изменения или она научилась подстраиваться под эту ситуацию?

— Если посмотреть на подножье самого Эльбруса, район Терскола, там очень много вырубили древесно-кустарниковой растительности, чтобы расчистить зону для инфраструктуры. Древесно-кустарниковая растительность имеет колоссальное значение в горах, потому что она препятствует эрозии ландшафтов, удерживая грунт и сохраняя почвенный покров. На том же Чегете, например, с одного из склонов регулярно сходят лавины. Единственное, что спасает эту территорию, — то, что там произрастают березы и сосны. Когда сходит лавина, срезается только часть деревьев. Но корневая система остается, и почвенный покров мало повреждается. Однако то, что происходит у подножья Эльбруса, вполне возможно, приведет к осыпям, оползням, в целом к деградации территории. Жизнь покажет, но я считаю, что это неправильно.

— Будет грустно, если жизнь покажет, но будет уже поздно. Ведь Эльбрус — это вулкан, а вулканы имеют свойство просыпаться. Какие оригинальные научные разработки имеются в институте — то, чем вы особенно гордитесь?

— Один из последних полученных результатов в институте как раз касается субальпийских и альпийских лугов. Древесно-кустарниковая растительность защищает не только горные экосистемы, почву, но и сами горные ландшафты. Травянистая растительность имеет то же значение — удерживает почвенный покров, защищает его от ветровой и водной эрозии. Но бесконтрольный выпас домашнего скота может привести к печальным последствиям. По сути дела, влияние перевыпаса скота сопоставимо с уничтожением древесно-кустарниковой растительности, что в общей сложности приводит к деградации субальпийских лугов и самих ландшафтов.

Наши ученые из трех лабораторий — мониторинга лесных экосистем, геоботаники и почвы — выделили четыре стадии деградации субальпийских лугов. При этом они уточнили, в результате какого количества выпасаемого скота произошла та или иная степень деградации. Ими разработаны меры, чтобы не доводить луга до последней стадии, когда уже растительности нет и остаются голые склоны, на которых следующим этапом ветровая и водная эрозия приведут к осыпям и оползням.

— Что тут можно сделать?

— Самое главное — нормирование количества скота на разных участках этих лугов. Самая идеальная стадия — неповрежденная. Вторая стадия — это тот вариант лугов, когда при определенном расчете они могут выдерживать то или иное количество скота. Третья — на этих участках возможен минимальный выпас, а четвертая — эти участки нужно оставлять «под пары», это то, что делали наши предки. Хорошо известно, что в прошлом люди никогда не выпасали скот на одних и тех же участках длительное время. Они всегда перегоняли скот с одного места на другое, когда один участок начинал истощаться, и его оставляли под естественное восстановление. Такого дифференцированного подхода к лугам сейчас нет. Что, конечно, имеет негативные последствия. При этом страдает растительность, а потом и почва.

— И животные, которые кормятся на этих лугах?

— Да. Представьте себе, что этот домашний скот выпасается на тех высотах, где когда-то обитали естественные копытные, которые и выполняли функцию снятия определенной массы травянистого покрова. Теперь турам, которые были основными жителями субальпийских лугов, приходится подниматься в альпийские луга и даже скрываться в субнивальном поясе. Но до сих пор никто не рассчитал оптимальное соотношение между дикими животными и домашним скотом, которое бы вынесла та же природная экосистема. Ведь это среда обитания тех же туров, которые служат в том числе объектом валютной охоты! Таким образом, мы уделяем внимание только сельскому хозяйству, но охота может быть бюджетообразующей составляющей республики. Так вот, очень важно найти баланс между выпасом сельскохозяйственного скота и обитающими в горах дикими копытными животными.

— Вот вы провели научную работу, пришли к определенным выводам, знаете точно, как надо поступать, чтобы сохранить животных и растительность. Куда дальше эта информация поступает? Кто-то прислушивается к вашим советам?

— Здесь однозначно ответить нельзя. Что касается охраны отдельных редких видов, здесь нас слышат. В республике создан питомник, где разводят очень редкий подвид, занесенный в Красную книгу КБР, — кавказскую серну. Ее у нас катастрофически мало: по экспертным оценкам — всего 250–300 голов.

С другой стороны, этот питомник создан в нехарактерных для обитания серны условиях — в степной зоне КБР. Руководство ГООХ — это Нальчикское опытно-охотничье хозяйство — нас услышало, и мы хоть как-то можем влиять на процесс восстановления численности серны. Ведь серна — это типичное горное животное, которое прекрасно балансирует в неустойчивых горных, в том числе скалистых, ландшафтах. Здесь же у нас — равнина, степь, жара, никаких укрытий, никаких условий для того, чтобы детеныши, которые будут появляться, научились себя вести на каменных выступах.

К счастью, в этом году начали строить в некоторых вольерах специальные сооружения из бетонных плит, чтобы детеныши могли отрабатывать то, что им предназначено природой, обучаться нужным движениям.

— С сернами услышали, а все остальное? Например, по поводу выпаса скота — на каких территориях можно, на каких нельзя?

— Эта работа выходит непосредственно на Министерство сельского хозяйства. Те наши разработки, которые получили года три назад, мы пытались донести до нашего руководства. Старались внушить им, что нужно правильно структурировать работу животноводства в горах. И тут нас пока не слышат.

— Все-таки наша страна остается дикой в отношении экологических взглядов на жизнь. Сиюминутная экономическая выгода перевешивает. Это так?

— Проблема в этом и заключается! Как-то я ходила в наше правительство, когда поднялся вопрос о наших лесах. И я сказала: мы вырубим леса — и начнется цепочка: грунтоукрепляющая, берегоукрепляющая роль этих лесов прекратит свое существование. Следующим этапом будет уничтожаться почвенный покров. А далее будут сплошные сели и оползни. А в горах у нас проживает много местных жителей. Они живут за счет ресурсов этих гор. И что произойдет, когда мы разрушим горы с их характерной биотой? Этим жителям будет нечего там делать. Они спустятся на равнину. А территория Северного Кавказа — одна из самых густонаселенных территорий страны. Я считаю, что это будет катастрофа и в смысле социального напряжения.

— Да и туристам будет некуда податься, а ведь они любят ваши края.

— Конечно! И эта статья дохода тоже сразу исчезнет.

— Какие у вас научные планы, что бы хотели осуществить?

— Когда я стала директором, я практически ничего не меняла. Я только продолжала, изо всех сил поддерживала какие-то направления. Я не сторонник кардинальных пертурбаций. Я считаю, что мы идем в правильном направлении: нас уже узнают, про нас слышали, что есть в Кабардино-Балкарии такой институт. Мы отпочковались от Института проблем экологии и эволюции им. А.Н. Северцова, где относятся к нам по-отцовски. И другие биологи страны нас знают. Я считаю, что нужно развивать те направления, которые у нас уже есть. К сожалению, существует проблема с человеческим ресурсом. Занимаясь фундаментальной наукой, не заработаешь очень много денег, поэтому современная молодежь сломя голову к нам не летит, не просится к нам на работу. Это самое трудное. Молодежи нужно много и именно сейчас. А институт — это место, где ты должен свою жизнь спланировать вдолгую. Я всегда говорю, что наука — единственная область деятельности человека, которая не имеет предела в своем развитии. Сегодня ты лаборант, завтра кандидат, послезавтра доктор. Твой рост безграничен до глубокой старости. Так что нам надо продолжать и усиливать направления, которые мы разрабатываем. Главное — использовать новые методы. При всех наших скромных финансах мы смогли создать лабораторию молекулярно-генетических исследований, где сотрудники работают на самом современном уровне. Это направление очень сильно помогает в той же природоохранной деятельности, в тех же экологических исследованиях. Наверное, это главное. Ярким примером может служить ситуация с благородным оленем, который имеет низкую численность на Кавказе. Для его восстановления сначала нужно было изучить его таксономический статус, для чего сотрудники института провели молекулярно-генетические исследования. Правда, пока только для оленя Западного Кавказа. Это необходимо для понимания, из каких регионов можно завозить оленя при восстановительных работах.

— Когда-то ваш отец окончил Кабардино-Балкарский университет, потом вы тоже его окончили. У вас был стимул заниматься научной деятельностью, хотя вы понимали, что больших денег не наживете. Что бы вы сейчас сказали молодым людям, которые учатся в университете, чтобы увлечь их вашей наукой, мотивировать прийти к вам работать?

— Самое главное: к сожалению, жизнь коротка. И базис, информационная составляющая твоего головного мозга формируется преимущественно в молодости. А вот желание заработать сейчас, а потом пойти в науку — так не получится. Тут нужна определенная жертвенность. В том смысле, что у тебя мало что будет из материального, но будет интерес, который на протяжении всей жизни будет тебя сопровождать. Наверное, самое главное именно это. Ты будешь активен и интересен как окружающим тебя людям, так и самому себе. И после 40, я думаю, эти люди будут гордиться тем, что они занимались наукой.

— Молодые люди, которые нас читают, зададутся вопросом: вот я приду на маленькие деньги, мне будет интересно, но при этом меня никто не будет слушать. Что тут можно сказать? Наша страна когда-нибудь созреет до экологизации сознания?

— Скажу вот что: лет 25 назад и даже еще раньше, когда Асланби Казиевич Темботов был еще сотрудником кафедры зоологии нашего университета, слова «экология» не было в лексиконе не только власти, но и в университете. Все прекрасно понимали, что такое ботаника или зоология, а вот экология как наука вообще не воспринималась. Это было и на моей памяти. Я видела, как отец бился за продвижение своих идей, защищал природу, как ему было тяжело. Но сейчас мы уже точно можем сказать, что все, начиная с власти и заканчивая домохозяйками, знают про экологию или имеют какое-то о ней представление. Это уже прогресс! Просто отмахнуться от экологических проблем уже никто не может. Это становится непопулярно. Да, могут имитировать занятие экологией, но отмахнуться не получится.

— То есть есть надежда, что еще через 25 они будут реально заниматься охраной природы?

— Да, я на это искренне надеюсь. Это уже происходит. К сожалению, очень медленно. Финансовые интересы доминируют в умах большей части населения — неважно, власть это или домохозяйка. Но ситуация будет меняться, я в это верю.

Фото из личного архива Ф. А. Темботовой