Экономический путь к декарбонизации. Интервью с директором Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, членом-корреспондентом РАН А. Шировым

Осенью 2021 года Правительство России утвердило долгосрочную стратегию низкоуглеродного развития страны до 2050 года. В феврале 2022 началось обсуждение плана реализации этой программы.

Как повестка низкоуглеродного развития может повлиять на экономическую ситуацию в России в ближайшие годы и в долгосрочной перспективе рассказывает директор Института народнохозяйственного прогнозирования Российской академии наук, член-корреспондент РАН Александр Широв.

- Ключевая позиция стратегии низкоуглеродного развития – это переход на альтернативные источники энергии. При этом Россия – один из крупнейших экспортеров нефти и газа. Как мировая климатическая повестка влияет сейчас и скажется в дальнейшем на нашем экспортном рынке ресурсов?

- Россия богата природными ресурсами, и, прежде всего, углеводородами. Конечно, повестка низкоуглеродного развития влияет на развитие нашей экономики, но нужно понимать, что эта стратегия и изменение энергетического баланса как отдельных стран, так и всего мира связано с изменением технологий, а значит – это достаточно долгий процесс. Не случайно российская стратегия низкоуглеродного развития имеет горизонт до 2050 года. Вопрос в том, как мы будем вести себя ближайшие 30 лет с точки зрения экономической и климатической политики.

Что касается наших углеводородов: их у нас покупали, покупают и будут покупать. При этом понятно, что перемены в энергетическом балансе приведут к тому, что спрос на те или иные виды наших ресурсов будет меняться.

Под ударом прежде всего уголь. Мы понимаем, что многие страны, прежде всего Евросоюз и Китай сокращают применение угля в своих энергетических балансах и замещают их другими источниками энергии, прежде всего возобновляемыми. Ряд экспертов ставит вопрос о последствиях снижения доходов экономики после того, как наш уголь перестанут покупать. Однако, по нашим оценкам, в ближайшие 10-15, а может быть и 20 лет спрос на наш уголь будет сохраняться, прежде всего, со стороны стран Юго-Восточной Азии, которые в последние годы ввели большой объем энергетических мощностей на высококалорийном угле.

Что касается нефти – это вопрос перехода автомобилей с двигателями внутреннего сгорания на электрическую тягу. Конечно, это уменьшит спрос на нефтепродукты, но одновременно в больших объемах будет расти спрос на продукцию нефтехимии. Например, при 3D-печати требуется использование большого объема нефтехимической продукции для производства изделий самого широкого назначения. Мы видим большой запрос на композитные материалы. Нефтехимической продукции в экономике становится больше, и поэтому  нефтяная отрасль тоже будет востребована.

Ну, и, наконец, газ. Это наименее карбоноемкий ресурс среди углеводородов, и спрос на него в перспективе ближайших 30 лет, скорее всего, снижаться не будет.

С точки зрения спроса на наши товары в мире ответ простой: в ближайшие годы он сохранится, и вопрос только в том, как мы используем ресурсы, которые получим от экспорта для модернизации нашей экономики. Прежде всего, необходимо повышать ее эффективность, чтобы ответить на вызовы, которые связаны, в том числе, и с мировой климатической повесткой.

- То есть, за шесть лет со времени подписания Парижского соглашения, когда активно начался разговор о снижении углеродного следа, мы не заметили снижения спроса на энергетические ресурсы?

- Спрос на энергию – это история из двух составляющих.

Во-первых – рост экономики. Экономика растет и в развитых странах, и в развивающихся. А если она растет, то требует больше энергии. Вопрос только в эластичности увеличения спроса на энергию относительно темпов роста ВВП.

Второй момент – это замещение одних видов ресурсов другими. Но новые технологии стоят дорого, и если Европейский союз может позволить себе быструю декарбонизацию за счет агрессивного увеличения доли возобновляемых источников генерации энергии, то ряд развивающихся стран позволить себе такого не может.

Хороший пример: за последние 10 лет на развитие возобновляемых источников энергии было потрачено около 3 триллионов долларов. Но посмотрев на структуру мирового энергетического баланса, видим, что доля возобновляемых источников выросла очень незначительно, на уровне 2-3 процентных пунктов. Для того, чтобы получить какой-то кардинальный результат в глобальном масштабе, требуется очень большое время и огромные финансовые ресурсы, которых у большинства стран просто нет. Отсюда и возникает определенный конфликт между целями по росту уровня жизни и снижению выбросов парниковых газов.

- Какие перспективы есть у России в области альтернативной энергетики? Какие направления кажутся самыми интересными для нашей экономики?

- В глобальной дискуссии по поводу низкоуглеродных источников энергии есть очевидные развилки. Например, значительная часть мирового сообщества по ряду причин не считает низкоуглеродной атомную и гидроэнергетику. При этом другая часть, в том числе Россия, считает, что и атомная энергетика, и гидроэнергетика – низкоуглеродные, потому что при этих способах генерации энергии не выделяется СО2. В Европейском союзе, пока на временных основах, но атомная энергетика признана безуглеродной. Газ же признан источником с низким уровнем эмиссии парникового газа. То есть в первую очередь развитие низкоуглеродной энергетики направлено в эту сторону.

В целом, если смотреть на энергетический баланс России, видно, что по выбросам СО2 наша энергетика очень похожа на европейскую несмотря на то, что там огромная доля возобновляемых источников. Например, в Голландии и Германии. Но уровень углеродоемкости нашей экономики довольно низок именно за счет достаточно большой доли атомной и гидроэнергетики.

Что касается возобновляемых источников: проблема, прежде всего в том, что на территории России нет достаточных производственных мощностей по выпуску оборудования, и мы не обладаем рядом ключевых технологий в этих видах энергетики. Это значит, что при резком увеличении доли возобновляемых источников энергии, за новые станции придется платить значительно больше, чем за модернизацию существующих, например, газовых. 

Конечно, в России должны идти научно-исследовательские работы в области возобновляемой энергетики. Нам нужны эти компетенции на случай, если все-таки потребуется быстро нарастить объемы ввода мощностей от возобновляемых источников. Но пока мы видим, что развитие возобновляемых источников – это, прежде всего история изолированных энергосистем. Например, в районе БАМа и Транссибирской магистрали – на восточном полигоне Российской железной дороги – это эффективно. Но если сейчас сравнивать удельную стоимость снижения выбросов парниковых газов при строительстве разных объектов генерации электроэнергии, то при прочих равных, модернизация газовой электростанцию сейчас в десять раз дешевле, чем строительство ветряной или солнечной станции.

На самом деле, проблема высоких выбросов парниковых газов в нашей энергетике лежит не в самой энергетике, а в недостаточной эффективности других секторов экономики, потребляющих энергию, прежде всего жилищно-коммунальном. Мы понимаем, что у большинства российских жилых домов крайне низкая энергоэффективность. Дома строились в те времена, когда про энергоэффективность, в общем, никто и не думал: в советской экономике энергия была очень дешевой для потребителя. Соответственно, чтобы изменить эту ситуацию, требуются колоссальные ресурсы: новые теплосети, модернизация и ремонт многоквартирных домов, строительство нового жилья на месте старого. Но это нужно делать, иначе невозможно решить задачу по декарбонизации и росту эффективности нашей экономики. Жилье только один пример, аналогичные проблемы есть и во многих секторах российской промышленности.

- Понятно, что в ближайшее время от нефти, газа, угля никто не откажется. Но в долгосрочной перспективе, учитывая разницу в уровне технологий создания возобновляемых источников, Россия не может превратиться из экспортера энергии в импортера? 

- Это абсолютно нереальная ситуация. Наша структура генерации предполагает и увеличение доли атомной и гидроэнергетики, и существенное увеличение доли возобновляемых источников. По расчетам, которые положены в основу стратегии низкоуглеродного развития, к 2050 году доля возобновляемых источников в России составит 14%, а доля атомной энергии увеличится до 25%. На уголь останется около 5% всей совокупной генерации энергии в нашей стране. При этом нужно учитывать, что эти 5% - скорее резервные мощности, которые нужны для поддержания баланса энергосистемы, ее безопасности.

- Когда стратегия низкоуглеродного развития обсуждалась, были опубликованы несколько сценариев: «базовый», «разумный», «агрессивный» и «целевой». В чем их различие, и какой путь сейчас выглядит реальным?

- Главные различия этих четырех сценариев в наборе мер экономической политики в целях декарбонизации. Идея в том, что по уровню используемых технологий мы пока отстаем от большинства развитых стран. С одной стороны – это плохо, и мы хотим, чтобы эта ситуация изменилась. Но с другой стороны, диапазон решений, которые есть в нашем распоряжении практически безграничен. Выбирая технологии, которые будут использоваться для снижения выбросов парниковых газов, конструируя их набор, мы примерно понимаем, сколько это будет стоить. То есть какой процент от ВВП мы потратим на инвестиции в декарбонизацию.

Интенсивный сценарий, который когда-то рассматривался, подразумевал 3% ВВП дополнительно на цели декарбонизации. С одной стороны – хорошо: инвестиции – это прирост ВВП и дополнительный экономический рост. Но эти три процента означают, что мы используем дорогие технологии. И именно эти дорогие технологии рано или поздно, а скорее рано, начнут транслироваться в уровень цен на энергию и смежные с энергией товары. Это приведет к тому, что темпы экономического роста при таких высоких инвестициях могут оказаться меньше, чем нам хотелось бы. Эти три процента дополнительных инвестиций в декарбонизацию давали примерно минус 0,6 процентов пункта среднегодовых темпов роста ВВП на период до 2050-го года. Нужно понимать, что такое шесть десятых процентов пункта каждый год: в сумме – это триллионы, если не десятки триллионов рублей. И эти десятки триллионов рублей наша экономика теряет, то есть сценарий агрессивной декарбонизации негативно влияет на экономическую динамику, не позволяет нам добиться тех экономических целей, которые мы перед собой ставим. То есть мы видим уже упоминавшийся конфликт между целями развития экономики и декарбонизацией.

Отсюда возникла необходимость формирования других сценариев, которые, с одной стороны, позволили бы нашей экономике иметь темпы роста ВВП, а с другой – давали бы нам возможность заявить о том, что в обозримый период времени Россия сможет обеспечить углеродную нейтральность.

Сейчас остались два сценария развития – целевой и базовый. Это именно результат компромисса в рамках расчетов и формирования набора действий по снижению выбросов. Целевой сценарий, с одной стороны, обеспечивает среднегодовые темпы экономического роста в районе 3%, а с другой – предусмотренные в нем дополнительные инвестиции на декарбонизацию, около 1,8% ВВП, не оказывают значимого негативного влияния на цены и внутренний спрос. Таким образом, мы не сдерживаем уровень доходов населения, не давим избыточно на наш бизнес, а за счет декарбонизации повышаем эффективность экономики, то есть даем дополнительный импульс к устойчивому росту экономики.

А базовый сценарий нужен для того, чтобы показать: если ничего не изменится, то мы и целей экономического роста не достигнем, и обязательства по снижению выброса парниковых газов не выполним. То есть развиваться по базовому сценарию просто неприемлемо.

- Таким образом, фактически, у нас остается один сценарий развития?

- Да, но главная проблема в том, что стратегия низкоуглеродного развития – это первый документ такого длительного периода, то есть до 2050 года. Понятно, что кроме проблем декарбонизации и ее связки с экономическим ростом требуется масса других документов в области стратегического развития экономики.

Прежде всего – это общая стратегия социально-экономического развития нашей страны, которая должна описывать весь сюжет: и декарбонизацию, и технологическое развитие, и уровень демографии, и ряд других факторов, которые влияют на развитие экономики в долгосрочной перспективе. Сейчас именно такая работа идет в правительстве.

- Как в стратегии низкоуглеродного развития и ее экономических аспектах отражается поглощающая способность российских экосистем?

- Когда любой человек погружается в климатическую повестку, в определенный момент он делает для себя большое открытие: оказывается, не все зависит от экономики.

Мы все время говорим про антропогенное воздействие на климат, но не менее важный элемент – влияние экосистемы на выбросы парниковых газов: лесов, почв, рек, океанов, болот. А это очень важно. Начиная с этим знакомиться, понимаешь, что мы не очень хорошо знаем страну, в которой живем, ее экосистемы и их взаимодействие с окружающей средой. И то как все это влияет на климат.

В 1990-е, 2000-е годы на исследование этих задач тратилось слишком мало средств, но теперь когда мы начинаем смотреть на эти вопросы в комплексе всей стратегии низкоуглеродного развития, понимаем, что вклад этого фактора колоссальный и насколько важны исследования в этой области знаний.

Фактически, снижение выбросов парниковых газов в целевом сценарии примерно на 40% обеспечивается технологиями и экономикой, а почти на 60% - нашими экосистемами. Это большой вызов, который формируется, прежде всего, перед российской наукой. Именно наука должна на мировой площадке обеспечить верификацию понимания того, насколько серьезна поглощающая способность наших экосистем. Это вопрос не только к специалистам в области экосистем или климатологам – это вопрос ко всей научной общественности.

Требуются усилия математиков: климатическое моделирование – это очень серьезно. Это химия, физика, климат, почвы, леса и океаны – целая группа специальностей. Пожалуй, трудно представить специальность, которая не может быть использована в данном случае - это крупнейший научный проект, который интегрирует все научное пространство, которое у нас есть, поэтому я сравниваю его с атомным и космическим проектами. 

Теперь вопрос, как эту работу выстроить. Есть разные инструменты, и они рассматриваются правительством. Прежде всего, это Федеральная научно-техническая программа по климату: это проекты, которые рассматривались, в том числе, на Совете по науке и образованию под руководством президента России 8 февраля. Идет работа, формируются определенные центры, и надо, чтобы научное сообщество, вузы и академические институты в это активно включились.

- Мы должны доказать мировому научному сообществу эффективность наших экосистем?

- Плюс этого научного проекта прежде всего в том, что требуется коллаборация. Мы должны не просто для себя это понять, или доложить президенту и правительству, а на международных площадках доказать, показать, и получить одобрение тем исследованиям, которые будут сделаны в разных областях климатической повестки.

- Как мировое сообщество смотрит на эти вопросы?

- Мировое сообщество смотрит по-разному. Я приводил пример ядерной энергетики: тут у нас есть естественные союзники, как Франция, Великобритания, Соединенные Штаты - те, кто обладает ядерным оружием. Для этих стран, в том числе и для России, гражданский сектор является неотъемлемым элементом всего атомного комплекса. Есть другие сюжеты. Например, то, что газ признается менее углеродоемким топливом, очень выгодно для Германии, которая, отказывается от атома, но должна чем-то резервировать энергетическую систему.

По лесной проблематике у нас тоже есть естественные союзники – понятно, что это страны с большим количеством лесов, например, Финляндия и Бразилия. В этой области мы можем говорить с ними примерно на одном языке. Это касается и других направлений климатической повестки.

Задача в том, чтобы научная дипломатия в рамках осуждения проблем климата была не менее оживленной, чем то, что происходит на уровне правительств, когда они обсуждают параметры, например, трансграничного углеродного регулирования – то есть налоговые ограничения в этой области.

- Пандемия, COVID-19 ударила по экономике всего мира, это абсолютно ясно. Но как она отразилась именно на низкоуглеродной стратегии, и российской, и мировой?

- Сложность экономической науки в том, что в ней практически невозможен эксперимент, например, как в физике или химии. Как и другие общественные науки, экономика исследует процессы в которых важное значение имеет поведение агентов (населения, государства, бизнеса), поэтому моделирование, и расчеты, даже самые сложные, не могут выступать истиной в последней инстанции. Но когда такой эксперимент возникает в результате некого шока, как, например, пандемия COVID-19, то, конечно, все внимание аналитиков приковано к нему.

Что мы заметили во время пандемии. Мы видели, что под воздействием локдаунов выбросы парниковых газов в городах резко снижались. Это касается и Китая, и Европы, и России. В то же время снижение выбросов приводило к тому, что атмосфера становилась более прозрачной, и это тоже влияло на параметры потепления. За ситуацией следили и климатологи, и другие специалисты в этой области. Проблема в том, что такой короткий промежуток времени не оказывает серьезного влияния на климат, а значит и обобщающие выводы делать достаточно сложно.

Но мы ощутили, насколько необходимо снизить уровень экономической активности, чтобы прийти к более низким показателям выбросов парниковых газов. Локдауны показали: для того, чтобы резко перейти к углеродной нейтральности сейчас, например, в Китае, китайская экономика должна, по сути, остановиться. А это еще раз подтверждает, что сейчас климатическая повестка в той или иной мере противоречит целям устойчивого развития. Хотелось бы, чтобы они разрешились путем осознанного компромисса, а не принуждения.

- Сейчас обсуждается план реализации стратегии низкоуглеродного развития России. Какие ключевые позиции этого плана?

- Дело в том, что в самой стратегии низкоуглеродного развития крайне мало цифр. Безусловно, за этой стратегией стоят сложные и климатические, и экономические расчеты, но цифр в ней относительной немного.

Поэтому план должен превратить стратегию в набор отраслевых, а потом, возможно, и региональных действий, которые обеспечат ее реализацию. Это значит, что требования предъявляются не столько к министерствам и ведомствам, сколько к конкретным компаниям и бизнес-объединениям, которые должны сформировать свое видение выполнения поставленных стратегией целей. Таким образом, этот план развития может быть воплощен с учетом вклада отдельных секторов экономики. Это, наверное, главное.

- В первую очередь стратегия низкоуглеродного развития может ударить именно по бизнесу. Какой-то стимул к снижению выбросов парниковых газов для российских компаний предусмотрен в плане?

- Главный компромисс стратегии – между среднесрочной перспективой развития экономики и декарбонизацией. Активное снижение выбросов возможно только после того, как будут сконцентрированы ресурсы и выполнены определенные инвестиционные проекты в тех или иных секторах экономики.

С одной стороны, нужно стимулировать инвестиции в декарбонизацию. С другой – есть понимание, что базовый уровень инвестиций в основной капитал, то, насколько быстро обновляется производство в наибольшей степени обеспечат вклад в снижение выбросов парниковых газов.

Представим себе любого бизнесмена, который расширяет или модернизирует производство: он покупает более современное оборудование, которое по определению менее энергоемкое и формирует меньший объем выбросов. Выходит, что это естественный процесс, который зависит от общего динамизма в экономике, скорости ее модернизации.

Очень многое зависит от общего инвестиционного климата в стране: от темпов экономического роста и от того, как бизнес воспринимает перспективы развития экономики в целом. Не все зависит от политики декарбонизации, на многое влияет, например, уровень процентных ставок, курс рубля и остальные факторы, которые мы называем экономической политикой. 

Говоря о конкретных стимулах, направленных на декарбонизацию: сейчас есть консенсус в отношении того, что большинство этих стимулов должно носить добровольный характер, то есть не формироваться через механизмы принуждения.

Если предприятие старается снижать углеродную нагрузку, ведет себя ответственно в этой области, то такое поведение должно «премироваться». Но при абсолютно безответственном поведении уже могут приниматься ограничительные меры, направленные на сдерживание такого бизнеса.

Я бы назвал всю стратегию низкоуглеродного развития компромиссом: между целями экономического роста, снижением выбросов, обязательствами, которые государство взяло на себя на мировом уровне и позицией бизнеса.

- Понятно, что переход к нулевому углеродному следу – это дорого. Но в итоге он может стать выгодным или затратным на любых этапах?

- Затраты — это не всегда плохо, инвестиции – это прямой плюс к валовому внутреннему продукту. Вопрос только в том, каким образом эти инвестиции к нам вернуться.

Целевой сценарий развития, который сейчас рассматривается как основной, обеспечивает нам темпы роста выше трех процентов в среднем за год, до 2050 года. Это очень высокие темпы – каждый год, в течение 30 лет экономика будет расти больше, чем на 3%.

Кроме того, целевой сценарий обеспечивает модернизацию экономики, потому что снижение выбросов – это, прежде всего, модернизация. Это новые технологии, переход металлургии на электроплавку, большая доля электротранспорта, модернизация энергетики и ЖКХ – все то, что нам на самом деле и так нужно.

При этом, объем вложенных инвестиций не снижает темпы экономического роста, а стоимость пакета позволяет решать те задачи, которые мы перед собой ставим в средней и долгосрочной перспективе.

- Мировую климатическую повестку и стратегию низкоуглеродного развития сравнивают с промышленной революцией XIX века. Вы с этим согласны?

- Есть еще хороший термин «энергопереход» - когда вместо одного энергетического сырья начинают использовать другое. Все энергопереходы и, в том числе, технологические революции, которые были до сих пор, связаны с заменой менее эффективных на более эффективные ресурсы.

Сейчас – принципиально другая ситуация. Если посмотреть на удельные параметры экономической эффективности и традиционных источников энергии, понятно, что возобновляемые менее эффективны и требуют дополнительных инвестиций в резервирование мощностей. Когда-то, возможно, стоимость произведённого киловатта совсем упадет, но в данный момент мы переходим к менее эффективному виду топлива. Ясно, что за это приходится платить.

Интервью записано 11 февраля 2022 года.