Н.Ю. Замятина: «Арктика – это открытое поле»

Важнейшая мировая тенденция сейчас – освоение арктического региона, богатой природными ресурсами территории. Об этом мы поговорили со специалистом по Арктике, кандидатом географических наук, доцентом географического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, заместителем генерального директора Института регионального консалтинга Надеждой Замятиной. 

— Надежда Юрьевна, освоение Арктики началось в советское время или раньше? 

Если говорить об Арктике в целом, то нужно говорить о международной Арктике, и привязка к советскому времени не совсем верная. Если говорить совсем строго, то освоение Арктики началось коренными народами. Если мы возьмем нашу страну, то, помимо них, было еще и русское освоение: в XV-XVII веках активно, а понемногу и раньше русскими поморами заселялась арктическая территория европейской части России, и происходило это, соответственно, значительно раньше советского времени. Город Пустозерск был основан в 20 км от того места, где впоследствии появился город Нарьян-Мар, в самом конце XV века. Кстати, и Нарьян-Мар начал свою историю с еще дореволюционного лесопильного завода; Мурманск был основан до революции – и т.д. Русское старожильческое население на Таймыре, на Чукотке тоже проживает уже веками. 

Если мы вот такую раннюю фазу освоения Арктики оставим, то я бы сказала, что освоение Арктики в его современной, индустриальной форме, со строительством крупных городов, железных дорог и современной промышленности началось в мире в самом конце XIX - начале XX века, и связано оно было с общемировой тенденцией индустриализации и, скажем так, погоней за ресурсами. В Арктику современная экономика пришла за ресурсами, и в нашей стране освоение Арктики пошло, в общем, в ногу с зарубежным освоением. Как индустриализация пришла в Арктику? В первую очередь, за золотом: началась «золотая лихорадка» на границе американской Аляски и канадского Юкона, и вызывала к жизни новые города, железные дороги, резкий рост населения. Практически одновременно и в чем-то даже похоже развивалась «железная лихорадка» на севере Швеции, началось освоение скандинавской Арктики. В России прорыв в освоении Арктики произошел до революции, во время Первой мировой войны: была построена железная дорога до Мурманска, чуть раньше был основан город Александровск, военный стратегический порт, сейчас это ЗАТО. Впрочем, совсем рядом издавна существовало поморское поселение Кола, ныне пригород Мурманска, так что заселение и здесь шло в несколько волн, просто начало XX века – это уже массовое заселение. Железная дорога была построена абсолютно опережающими темпами. 

Поэтому, вернусь к вашему вопросу, первый мощный прорыв в освоении Арктики произошел до прихода советской власти. Но та степень освоения Арктики, которая была достигнута в советское время, абсолютно беспрецедентна. По количеству городов и населению российская Арктика далеко уходила вперед, и сейчас далеко впереди Арктики других стран. Это если мы берем, скажем так, валовое промышленное освоение, то тому, что происходило в советское время, в мире просто аналогов нет. 

— Сейчас мы перешли на новый этап – не освоение, а «переосвоение» Арктики. Что послужило катализатором такого интереса? 

Я опять бы отметила, что мы идем в ногу со всем миром, потому что начало нового, XXI века – это опять интерес к Арктике всесторонний. Принимаются стратегии развития, освоения, по-разному они могут называться, активируется деятельность Арктического совета. В России к этому времени, после, по сути, ухода государственной политики с Крайнего Севера, который произошел в 90-е, когда, по сути, произошел крах нашей северной экономики, где депрессия была тяжелее, чем по стране в целом, идет не переосвоение, а возвращение в Арктику. Снова начали выделяться государственные средства и активизировалась деятельность России на международном поле в Арктике. Идет новая технологическая стадия – другие принципы освоения, техника и цели расселения. Больше внимания уделяется вахтовому методу, который сейчас доминирует в освоении новых месторождений (замечу, что из этого не следует, что надо превращать в вахтовые поселки уже существующие города, как иногда говорят). В политическом плане важно возвращение интереса к Арктике. 

— Сейчас в мире активно разрабатывается технология цифровых двойников. Так, российские ученые уже работают над созданием цифрового двойника Байкала. А в 2020 году в ходе Арктической форумной недели заявили о создании цифрового двойника Северного морского пути. Как вы считаете, как это скажется на освоении региона? 

Это вещь полезная, но Северный морской путь – это очень большой объект. Наша страна огромная: лететь от одного края до другого 8 часов на самолете. Севморпуть как раз и идет вдоль всей страны, поэтому представьте, сколько должно быть техники задействовано при формировании этого цифрового двойника: ведь важно, чтобы информация поступала буквально в режиме реального времени. Самая сложная проблема в обеспечении информации по Северному морскому пути – это ледовая остановка. Нужна информация о том, куда могут идти корабли разного ледового класса, в каком сопровождении и насколько быстро может быть доставлен груз. И здесь космических снимков не хватает. Нужна ледовая разведка. Раньше ее производили доблестные полярные летчики, сейчас ставку делают на беспилотные летательные аппараты. Нужны наблюдения и на микроуровне. И, чтобы покрыть территорию таким детальным наблюдением, потребуется достаточно много времени. Когда-нибудь мы к этому придем. Северный морской путь сейчас страдает от нехватки информации, поэтому любое продвижение в этом направлении полезно для экономики: сокращаются издержки, если мы не будем брать затраты на создание самого цифрового двойника. Работы там колоссальный объем, почти как создать цифровой двойник всей страны в целом. Это самая трудная с точки зрения информационного освоения часть страны. 

— Сейчас из-за таяния льдов путь в Арктику становится все более открытым для разных стран. Каковы дальнейшие прогнозы относительно развития арктического региона? 

По разным оценкам предполагается, что к 2050 году можно будет достичь заданной точки без ледокола. Для нашей страны это может служить потерей монополии. Сейчас это наша магистраль, другие страны должны с нами так или иначе договариваться, платить за проводки по Северному морскому пути. Так вот, по некоторым вариантам прогнозов примерно к середине века можно будет ходить по воде значительно севернее, примерно в районе Северного полюса, что означает появление возможности в обход России возить грузы через Северный Ледовитый океан. Для нас, как я уже сказала, это будет означать потерю монополии. Но пока, в ближней перспективе на 2030-е годы, лед останется, и потому судоходство по Севморпути будет довольно сложным. Прокладка пути современными ледоколами предполагает множество усилий, это сложная дорогостоящая задача. Новые, только строящиеся ледоколы типа «Лидер» предполагают проход через лед толщиной до 4 метров. Но увеличение проходимости – это увеличение издержек. Неслучайно в 90-е годы на Севморпути почти исчезли грузы недорогих товаров в тех объемах, в которых они были: очень сократился, а местами и прекратился по сути северный завоз по Севморпути. Остались только «Норникель», и позже появился сжиженный природный газ и нефть, – вот почти все, что возится по Севморпути, в том числе и потому что обслуживание магистрали очень дорогое. Лес, другие относительно недорогие грузы, которые в советское время возили по СМП, сейчас возить невыгодно. При этом, несмотря на всю мощь современной техники, до сих пор сложно обеспечить проводки судов по четкому расписанию. В 2018 году корабль зазимовал в районе Чукотки. Даже при наличии современной техники проблем очень много. Говорить о том, что из-за потепления климата все резко наладится, пока нельзя. Лед – это очень сложная стихия, преодолевать которую очень затратно. Забегая вперед, скажу, что иногда пишут, что может быть и не стоит бороться за проходимость Северного морского пути, потому что круглогодичная эксплуатация его резко повышает стоимость обслуживания; по сути, каждый новый шаг в обеспечении круглогодичной и стабильной эксплуатации СМП делает ее все дороже и дороже. Севморпуть гонится за другими морскими магистралями, где возможна доставка, как того требует современная экономика, just-in-time, точно в срок, а как раз в Арктике это самая сложная задача. Тут проще относительно большие объемы грузов доставлять раз в год, чем возить что-то регулярно и вовремя. 

— Надежда Юрьевна, в одной из своих лекций вы отмечаете, что «Арктика есть во многих странах, это более «международный» регион, чем внутренние территории». Скажите, какие есть новые игроки на этой территории? 

Да, в Арктике появились новые игроки. Много европейских игроков, включая Францию, которая инвестировала в строительство заводов по сжижению газа у нас на Ямале. Италия интересуется Арктикой. Очень активно в Арктике действует Китай, который имеет ледоколы приличного класса. Япония интересуется Арктикой. Что до самих арктических стран, то в Гренландии вообще буквально очередь инвесторов стоит на получение лицензионных участков стоит, я бы так сказала. Считается, что Гренландия – новый фронтир человечества, богатый самыми разнообразными природными ресурсами. И там большой ажиотаж насчет дележа потенциальных ресурсов. Именно потенциальных, потому что там есть пока только прогнозы относительно залежей природных ископаемых. Поэтому есть большой интерес разных стран за получение участка в Гренландии. Неслучайно несколько лет назад встал вопрос о ее продаже США, неслучайно общественность возмутилась, особенно датская. Но это действительно один из потенциальных мощных источников ресурсов разнообразных: от нефти и газа до редкоземельных металлов. 

— Российскую стратегию развития освоения Арктики определяет Указ президента «О Стратегии развития Арктической зоны Российской Федерации и обеспечения национальной безопасности на период до 2035 года». Какие есть прогнозы относительно научного присутствия России в арктическом регионе? 

Первое – можно ли говорить, что там, в частности, закладывается научное направление? Можно – закладывается, в том числе, усиление геологических исследований. Я бы сказала, что эта стратегия охватывает многие направления. В ней много всего правильного, и как раз тема усиления научных исследований там прописана сильно, наряду со многими другими важными темами, например, с социальным развитием арктических городов. Я бы сказала, что научные исследования – это, действительно, одно из наиболее важных направлений развития Арктики. Почему? Потому что оно обеспечивает базу для последующего экономического развития. В Арктике много что еще просто не исследовано, не изучено, а если исследовано, то нет, допустим, технологий разработки, развития. Допустим, на шельфе открыто месторождение, но нет пока в природе технологий. Как наши коллеги, специалисты по добыче нефти на шельфе, говорят: «Нет, в принципе, в мире технологии, не только в России, для добычи углеводорода в тех условиях, где их нашли». Поэтому их ввод в эксплуатацию откладывается и по экономическим, и по сугубо технологическим причинам. 

Если мы говорим о дальнейшем освоении, развитии, добыче природных ресурсов, охраны окружающей среды в Арктике, то здесь в значительной степени нужна разработка технологий, поэтому без науки дальнейшее освоение Арктики невозможно. Это очень наукоемкая, я бы сказала, тема, и тут возникает интересная смычка: мы часто противопоставляем инновации – и добычу углеводородов, «нефтянку». Современная, особенно арктическая, «нефтянка» – это исключительно наукоемкая отрасль, она требует очень серьезных исследований. Очень серьезных исследований требует и строительство на вечной мерзлоте, поддержание жизнеспособности городов арктических, и другие направления. В частности, моя тема, на мой взгляд, пока недостаточно подкрепляется научными исследованиями – это комплексное развитие городов, поселений в Арктике.  Какими они должны быть, как преодолевать те трудности, которые возникают, в том числе, в сфере социально-гуманитарного знания? Людям должно быть комфортно не только в плане тепла, света, но и в человеческом отношении, в плане общения, чтобы они не испытывали чувства, что это далекая периферия, оторванная. Тут должна быть разработана масса каких-то социальных технологий, которые потом выливаются в создание особых схем управления арктическими территориями. Вот здесь у нас, я бы сказала, есть отставание по сравнению с тем, насколько, допустим, в нашей стране развиты исследования сугубо природных процессов, протекающих в Арктике.  

Что еще? Конечно, арктическая медицина, все, что связано с изучение климата, с океанологией, с вечной мерзлотой – с точки зрения науки это бесконечная тема.

— Вы сказали про демографические вопросы, про вопросы создания городов, что сейчас происходит в Арктике с точки зрения демографии?

О создании городов в Арктике речь сейчас не идет, речь идет о поддержании и спасении городов, которые уже есть, и в некоторых случаях о сжатии этих городов. 

Что касается демографии, то в Арктике она, как и везде, в первую очередь, определяется половозрастной структурой населения, а вот сама эта структура – уже условиями жизни. Население в Арктике более молодое в силу того, что принято в пожилом возрасте уезжать из районов Крайнего Севера, хотя тут есть много тонкостей. Для людей, проживших долго в высокой Арктике, вроде Норильска, в пожилом возрасте не рекомендуют оттуда уезжать, потому что организм уже перестроился под эти специфические условия: в Арктике мало кислорода, сердечно-сосудистая система начинает со временем работать несколько по-другому, и вот с этой уже перестроившейся системой выезжать обратно на юг уже не стоит. Каждый норильчанин если вам скажет, что если пожилой уезжает на юг, то смерть придет, весьма вероятно, быстро в силу того, что организм уже «арктический». Поэтому многие пенсионеры живут в Норильске, и я бы сказала, что это наибольшие патриоты нашей Арктики. Молодежь смотрит на то, где больше кофеен, и где жить уютнее.

Возвращаясь к молодежи: в Арктике рождаемость выше, чем в остальных регионах, как правило; мы не будем брать самые депрессивные точки Арктики, города с умершими градообразующими предприятиями, это уже особый случай, и подобную картину депрессивных городов мы найдем не только в Арктике, но и где-нибудь на Урале. 

Арктика очень разнообразна, в Арктике есть самые разные варианты развития, в том числе, демографической ситуации.

Есть молодая Арктика, например, нефтегазовые – до сих пор растущие – города, где много молодежи, много детей, и в общем, демографическая ситуация очень радостная. Там низкая смертность в силу того, что пожилых возрастов мало, а смертность определяется, как я уже сказала, в основном, возрастной структурой, то есть там, где молодежи больше: какие бы условия жизни не были, но регионы молодых, так скажем, априори более живучие – выше рождаемость-ниже смертность.

Есть и очень депрессивные города, отдельные участки. Там очень тяжелая ситуация, это, в том числе, алкоголизация населения. Я так однажды, честно скажу, провокационно спросила главврача города: «У вас половина города клинические алкоголики?» – просто хотела посмотреть реакцию. Она говорит: «Нет, вы знаете, нет, конечно, только треть». Но, если это даже не треть, а десятая часть, то это уже не про экономику. Даже если мы в этот город приведем инвестора, который построит градообразующие предприятия, там некому будет работать, это нужна социальная работа. Поэтому в Арктике у нас проблема, повторюсь, не только про инвестиции, не только про потепление климата. Там местами требуется серьезная социальная работа, причем тоже требуется особая технология. Проблема там во многом сопоставимая с другими депрессивными городами, например, в Кузбассе, на Урале, но в Арктике в силу климатических особенностей, специфики освоения, все эти вопросы стоят острее. 

Важно понимать, что Арктика – это не только шельфовые проекты. В том же городе, где я вела эту беседу с главврачом, было местное постановление, чтобы не закрывать двери подъездов для того, чтобы, если находящийся в состоянии алкогольного опьянения человек не может зайти в подъезд, чтоб он не замерз насмерть. И вот там действительно почти нет обморожений среди поступающих в больницу – в отличие от более южных сибирских районов, как ни парадоксально. Так вот, социальные, институциональные темы арктического развития тоже актуальны. Там, повторюсь, нужно работать с населением, причем в очень разных вариантах. Есть города, где все красиво и шикарно настолько, что как сказал мой коллега: «У неподготовленного человека сносит крышу» от степени благоустройства. Это ямальские города, в основном. Но есть и те, которые очень страшные с точки зрения опять-таки неподготовленного человека, и нужна работа комплекса специалистов и по строительству, и по социальным вопросам, и по медицине. 

— Относительно медицины и создания, как вы сказали, комфортной инфраструктуры, чтобы населению было комфортно существовать в таких условиях, правильно ли я понимаю, что сейчас государство ориентировано на создание большого научно-медицинского центра для оснащения медицинской инфраструктурой региона? 

Медицинская инфраструктура в регионе нужна, но не только в одном центре. Я здесь постараюсь развести две вещи. 

Если речь идет о центре компетенций, действительно, в том числе в упомянутой вами стратегии развития Арктики до 2035 года, речь идет о создании базовых научных центров, где концентрировалась бы наработка решений и технологий по тем или иным вопросам. Например, Норильск – по строительству в условиях вечной мерзлоты там уже есть специалисты, организации соответствующего профиля.  Речь идет о том, чтобы создать базу исследований по арктической медицине в Архангельске, допустим. Это раз.

Но что касается медицинской инфраструктуры, то тут, конечно, одним центром вопрос не решишь, потому что Арктика большая, население рассредоточено по большой территории. Это не только население, но и экипажи тех же судов, идущих по Севморпути, или работающих на буровых, допустим. До ближайшей больницы, если не дай бог что случится, часто надо лететь за сотни километров. Проблема в том, что иногда и за сотни километров нет ближайших больниц. Из той же Игарки возят рожать в Красноярск, это 3 часа самолетом. То же самое если, не дай бог, на Севморпути элементарно произошла травма, эвакуировать оттуда человека зачастую не удается несколько дней, потому что могут быть погодные условия нелетные, в том числе не могут вылететь самолеты санавиации.  Например, поселок Диксон, прославленный в советское время: там нет хирурга, причем на ближайшие сотни километров вокруг. Погода часто бывает нелетная, не зря в советское время пели песню про то, как «четвертый день пурга качается над Диксоном», – так были и трагические случаи: элементарный аппендицит у человека, нужно делать срочно операцию, а его не могут довезти до больницы. Поэтому вопрос стоит очень серьезно. Тут тоже дело даже не в деньгах, но и в организационных вещах. Почему нет хирурга? Полагается хирург (я не помню точные нормативы медицинские) на столько-то человек населения, а в Арктике это население рассредоточено по всему Таймыру. Получается, что на огромную площадь, на те же тысячи километров полагается один врач. Но как преодолеть это расстояние? Одно дело, ты в Москве дошел до ближайшей больницы, на скорой довезли, вызвал такси, в крайнем случае. Другое дело в Арктике. Я не скажу «на оленях» – как правило, это санавиация, но опять-таки погода такая, что не всегда даже при современной технике может вылететь борт: самолет, вертолет – разные ситуации бывают. 

Получается, что нужно менять нормы, но как? Если мы, скажем, в каждом поселке поставим по хирургу, это будет увеличение затрат.

Сразу возникает вопрос: какой баланс?

Возникает страшный вопрос: а нужны ли нам эти поселки? Допустим, поселок коренных народов, которые жили испокон века, и по-человечески хорошо бы, если они будут продолжать жить дальше. Но тогда возникает вопрос обеспечения. Действительно, среди тундровиков показатели смертности и младенческой смертности выше, потому что оказать помощь в тундре зачастую, даже почти всегда, очень тяжело. Поэтому проблемы здесь связаны не только с какими-то инновационными прорывами, решениями (они безусловно нужны), но и с решением таких вечных арктических вопросов, как рассредоточенное население. Пространство Арктики сложно преодолимо даже с современными ледоколами, самолетами. Оно труднопроходимое, труднопролетаемое, проплываемое и так далее даже сейчас, с учетом всех потеплений климата. Это большая проблема.

— Какое влияние оказала пандемия на регион? Вы сказали про низкую плотность населения, большие расстояния и проблему кадрово-медицинскую. Плотность, очевидно, ниже, чем в Москве. Можно ли говорить, что регион гораздо меньше пострадал от COVID-19?

В среднем они не гораздо меньше, а где-то в середине. Если мы будем брать абсолютное увеличение смертности, оно зачастую бывает и очень большое. Но я вам уже сказала, что вообще в Арктике, как правило, смертность на тысячу жителей небольшая, поэтому, если был прирост буквально несколько смертей в конкретных случаях, то абсолютный прирост достаточно серьезный, как например, на Ямале. Но если мы будем сравнивать с той смертностью, которая там была на душу, то вот такая душевая избыточная смертность в Арктике примерно на среднем по стране уровне, а где-то и меньше. 

Это связано и с низкой плотностью населения, до каких-то районов еще по-настоящему не дошло, допустим. Плюс, насколько я знаю, очень большой фактор увеличения и избыточной смертности в пандемию – это та же самая половозрастная структура населения. Где стариков много, особенно мужского пола, – там и избыточная смертность выше. Ковид, в основном, «бил» по пожилым мужчинам. Соответственно, здесь тоже Арктика могла бы быть в более выгодной ситуации, нежели другие регионы, более плотные, то есть: меньше пожилых, более рассредоточенное население. Это сработало, но, я бы сказала, Арктика не использовала своих преимуществ, потому что в целом ряде случаев, в поселках, где нет интернета, вводили этот локдаун. Школы перевели на удаленку. Извините, туда вертолет прилетает раз в 2 недели. Можно было на входе, что называется, поставить какие-то барьеры, карантины, а внутри жить нормальной жизнью. Там уже доходило до маразма. Например, интернет есть только в школе, дорогой спутниковый интернет, который есть в больницах, школах, администрации, и то по часам (вообще, интернет в Арктике – это отдельная песня). И эти бедные дети, у которых дома нет и никогда не было интернета, ходили с телефонами к школе, подходили к школьному зданию, отправляли домашнее задание. Поэтому, с моей точки зрения, можно было ситуацию с локдауном, действительно, использовать, как минимум в удаленных, не связанных транспортной связью территориях. В Якутии в удаленных поселках были некоторые послабления по сравнению с территориями, связанными в единую транспортную сеть. В Красноярском крае не было, что, на мой взгляд, – глупость. 

Арктика очень сильно пострадала от косвенных эффектов пандемии. Коллега мой, Степан Земцов, сделал блестящие работы по малому бизнесу, влиянию пандемии на него. Так вот, он показал, что Арктика находится среди наиболее пострадавших регионов – но не в части смертности, а в части смертности малого бизнеса. Там и так малый бизнес был слабый, а после пандемии он «посыпался» очень сильно, сильнее, чем в других регионах. В том числе и потому, что многие уехали оттуда. Допустим, в Ямало-Ненецком автономном округе очень дорогая аренда жилья, и люди, предприниматели, закрыв бизнес, просто уехали куда-то, где дешевле прожиточный минимум, где дешевле проживание.  Иными словами, здесь бизнес не только пострадал больше, но и будет восстанавливаться сложнее и дольше, чем где-либо.

Поэтому здесь двойственная ситуация: с одной стороны, с точки зрения болезней, выгоды редкой плотности населения где-то сказались, а, с другой стороны, бизнес пережил значительно тяжелее. 

Арктика требует особых механизмов управления, это очень важно.

Мы заговорили о том, что другие нормы обеспечения врачами должны быть. Какую сферу не возьми – в Арктике должны быть особые нормы, потому что к такой специфике природы, специфике расселения общенациональные меры, к сожалению, не эффективны. Они разрабатывались для территорий с другой плотностью населения и других условий. И во время пандемии в Арктике должны были быть другие меры, нежели чем те, что принимались в Москве. Категорически другие. И тогда бы ситуация прошла бы помягче. 

— Относительно создания экономической инфраструктуры. По данным ученых ТюмГУ, в последние 15 лет происходит активное освоение арктической части Земли. Там строят гостиницы, кафе и рестораны, а также иные объекты, предоставляющие коммунальные и социальные услуги. При этом сельское и лесное хозяйства, доля охоты, транспорта и связи сокращается. Как можно оценить такую ситуацию? 

Львиную долю статистики в части развития кафе и ресторанов по Арктике обеспечивают Мурманск и Архангельск. Это крупнейшие города с численностью населения около 300 тысяч человек в одном и в другом. Но, если взять другие города: север Красноярского края, Чукотку или Якутию, то я не уверена, что там есть такой прирост. Хотя в Норильске может быть. В части депрессивных регионов нет прироста кафе и ресторанов. Арктика очень разнообразна внутри себя. И отличия даже ярче, чем у Мурманска и Москвы, например. 

Сейчас растет добыча газа и нефти – это основная тенденция. Я смотрела численность населения, сейчас растет доля монопрофильных городов – тех, что связаны с добычей нефти и газа. А доля остальных городов, в том числе университетских, сокращается. Это не очень хорошая тенденция, потому что большая часть населения в мировой Арктике проживает как раз в университетских городах. У нас это только Мурманск и Архангельск, хотя можно к университетским причислить еще и Апатиты, где Кольский научный центр РАН, и условно Норильск, где тоже есть свой вуз. Но у нас вот эти четыре университетских города – и все – на два десятка других городов. А за рубежом университеты во многих даже и небольших городах, например, на Шпицбергене есть университет. Мы говорили о науке, и наука – это обязательный фактор освоения Арктики. У нас же десятки городов с очень слабым развитием научной базы. Это наша специфика освоения Арктики – упор на города при месторождениях, монопрофильные (я так говорю о городах, по сути, даже если они не внесены в официальный реестр монопрофильных городов). Если за рубежом арктические города – это экономические и научные центры с логистической инфраструктурой, то у нас такие комплексные только Мурманск и Архангельск. Остальные города при месторождениях, много монопрофильных городов, которые даже зачастую не обеспечивают продвижение той самой научной базы, потому что в той же Западной Сибири она вынесена в Тюмень. И такой перекос усиливается. Мы много говорим о борьбе с монопрофильностью и о диверсификации, но на самом деле в Арктике увеличивается вес монопрофильных городов. А для равновесного развития Арктики должен увеличиваться вес научных центров, комплексных арктических многофункционаьных центров. Добыча сейчас переходит на вахту. В таком методе работы есть много недостатков, в том числе для людей. Но в ближайшее время, я думаю, что это не изменится. Потому что экономически эффективно осваивать месторождения именно вахтовым методом, чтобы в будущем они не превращались в депрессивные города с тенденцией к алкогольной зависимости населения, поэтому города при месторождениях умирают очень тяжело. Старые монопрофильные города хорошо бы, чтобы они были диверсифицированы. Так, даже Норильск – город при комбинате, но там довольно мощные научные традиции. Хорошо бы, чтобы это усилилось, и город стал центром освоения Таймыра. По сравнению с советским временем, эта линия ослабела, но изначально Норильск создавался как центр освоения, в том числе, с научной базой. 

— Какие существуют тенденции развития арктического региона, помимо необходимости решения научного и медицинского вопросов? 

Основная тенденция – добыча углеводородов: нефти и природного газа. С точки зрения экономики это перевешивает все. Это основа формирования бюджета нашей страны. Плюс обеспечение логистики, что связано с вывозом этого сырья. Севморпуть сейчас и работает на это. 

Достаточно интересное изменение произошло с развитием туристической сферы в Мурманской области. Я была там в новогоднее время и была восхищена насколько город заполонен туристами из Восточной Азии. Регион стал дублировать Скандинавию, предоставляя ценовые преимущества. Это, например, возможность любования северным сиянием. У китайских туристов есть известный миф, что если ребенок будет «сделан» под северным сиянием, то ему будет обеспечено хорошее будущее (думаю, эта легенда разработана скандинавскими туроператорами, но сейчас и нами хорошо подхвачена). 

В Мурманске появилась инфраструктура и отели для наблюдения полярного сияния. Например, стеклянный потолок в комнате – новая для нас история, потому что отели подобного типа специально «для наблюдения северного сияния» были только в Финляндии. Было бы хорошо, если бы круизный туризм вернулся. Это мощная сфера за рубежом, а у нас есть экскурсии на ледоколе к Северному полюсу. 

Постепенно развивается и этнографический, и экологический туризм. Пока мало, но развитие идет через развитие внутреннего туризма в России. Как ни странно, пандемия этому способствует, потому что закрыты многие зарубежные страны. Я недавно вернулась с Дальнего Востока, и туристы там говорят, что из-за закрытия Турции отправляются смотреть российский Дальний Восток. 

Сейчас идет речь и о разработке продуктов на основе флоры и фауны Арктики. Суперфуды можно делать разнообразные. Перспективна пантовая сфера. Но здесь есть большой нелегальный сектор, поэтому требуется и законодательная работа. Арктика – кладовая различных веществ не только с точки зрения полезных ископаемых, но и разнообразной биопродукции, которая может быть полезна для медицины и велнеса всякого. Там действительно много всего хорошего можно сделать. 

В рыбной отрасли мы отстаем сильно от зарубежных стран. Наши суда из западной Арктики активно обслуживаются в том же Киркенесе норвежском. Мы теряем выгоду, которую можно было бы извлекать в рыбной отрасли. И теневой сектор большой в сфере рыболовства – это целое поле, опять же непаханое. 

Появляются майнинговые фермы – в Норильске, в том числе, на базе никелевого завода создали такое. 

В Арктике развиваются съемки фильмов. В Исландии это даже одна из специализаций: там снимались «Интерстеллар», «Игра престолов». В нашей стране такая тенденция тоже есть. Териберка благодаря фильму «Левиафан» стала туристическим центром. Это с одной стороны хорошо, а с другой стороны, местное население получило массу неудобств, особенно когда подняли вопрос расселения исторической части села. То есть, опять-таки, у нас освоение есть, но не умение его регулировать и делать удобными для всех на первой стадии. У нас еще не сложились процессы регулирования некоторых социальных процессов, политических и улаживания интересов разных заинтересованных сторон. 

Арктика – это очень многогранная область и открытое поле для реализации, новых проектов, самореализации.

Арктика – это не только белые медведи, нефть и газ. Это огромная сфера, где можно себя проявить. И речь не только о технологиях, которые, безусловно, помогают. Это еще и обустройство: социальное, медицинское, сохранение жизни и здоровья в широком смысле, цифровизация, развитие интернета, которого катастрофически не хватает. Это и дизайн. Кстати, дизайнеры видят в Арктике непаханое поле для разработки одежды, транспортных средств, жилищ. С точки зрения творчества, исследования, реализации проектов Арктика – это открытое поле, интересное для экспериментов. 

Фото на странице и на главной странице сайта предоставлены Надеждой Замятиной