«Надеюсь, что прививку от рака будут делать еще в роддоме»

Мы привыкли думать, что радиация — это что-то опасное, ведущее к лучевой болезни. На самом деле она нам необходима, без нее на Земле не сформировалась бы жизнь. Радиация легла в основу целой медицинской науки радиологии, с помощью которой можно диагностировать и лечить различные онкологические заболевания. Какие тут есть успехи и трудности? Существуют ли в этой области отечественные разработки? Каковы перспективы их применения? Могут ли они полностью победить рак? Об этом рассказывает академик Борис Иванович Долгушин, директор НИИ экспериментальной и клинической радиологии НМИЦ онкологии им. Н.Н. Блохина.

— Ваша медицинская династия началась еще в прошлом веке и продолжается сейчас. Кто стал первым врачом в вашем роду?

— Мой отец — Иван Семенович Долгушин, 1921 года рождения. Участник войны. Старшина, механик-водитель танка Т-34. Войну начал в Белоруссии. Может, удачно для него сложилось начало войны. Его ранили в 1941 г., списали по медицинской части и направили на работу к себе на родину в деревню Шачу Бондарского района Тамбовской области. Там он повстречал мою будущую мать, которая уже была фельдшером и работала в тыловом госпитале.

На железнодорожной станции Вернадовка они встретились, отец попросил подвезти его до дома. У нее была подвода, и, учитывая военное время, она была вооружена винтовкой. Их деревни Шача и Пичаево находились рядом. Мама была очень красива, и по дороге мой будущий отец не удержался и позволил себе по отношению к ней некоторую бестактность. Так что вы думаете? Она его взяла на мушку, заставила идти всю дорогу перед лошадью пешком, арестовала и сдала в комендатуру.

Перспектива у него была незавидная, но через несколько дней повстречались их отцы, мои будущие деды, и пришли к выводу, что Александра и Иван любят друг друга и хотят пожениться, и на этом конфликт был исчерпан, его выпустили из-под ареста. Их долгий счастливый союз и положил начало нашей медицинской династии.

Мама поехала поступать в медицинский институт в Саратов, на следующий год и папа поехал. Тяжелые были времена — еды не хватало. За продуктами они приезжали к родителям в деревню, брали картошку, крупы, масло и возвращались в Саратов на учебу. Железнодорожное сообщение было тогда не очень комфортное, иногда приходилось ехать между вагонами. Отец рассказывал, как он однажды там заснул и его мешок с продуктами украли. Родители целый месяц голодали, мама падала в голодный обморок на лекциях.

— Но институт они все-таки окончили? 

— Да, окончили и стали замечательными специалистами. Впоследствии отец благодаря своим достижениям был приглашен заведовать хирургическим отделением новой Городской больницы № 3 города Тамбова. В последующие годы заслуженный врач РФ Иван Семенович Долгушин внес существенный вклад в здравоохранение Тамбова и Тамбовской области. Прошло много лет, и сейчас эта больница носит его имя.

— Он вас брал на операции?

— Да. Я проходил в Городской больнице № 3 доврачебную и врачебную практику. Это было крайне интересно — он работал с подчиненными в легкой, иногда шутливой форме, но очень настойчиво, последовательно и всегда добивался своего. Это эффективная форма работы с коллективом.

Я помню такой случай. Была запланирована ампутация бедра пациенту в связи с трофическими нарушениями, и вот в операционной уже все подготовлено для ампутации, он подходит со скальпелем к операционному столу и спрашивает у лечащего врача: «А для ампутации та нога подготовлена?» У врача — холодный пот, он все перепроверяет... Это, с одной стороны, мягкий подход, с другой — очень сильно дисциплинирует, ведь описаны случаи медицинских ошибок. Теперь этот врач десять раз все будет перепроверять и не допустит ошибки.

Я участвовал с ним в разных операциях, но запомнилась резекция желудка — сложнейшая операция, и, самое интересное, она проводилась под местной анестезией — такие были особенности хирургии в то время.

— У вас никогда не было сомнений в том, чтобы стать врачом?

— Были. До шести лет я хотел быть трактористом. Мы жили тогда в деревне, и я восхищался техническим совершенством трактора. В школе увлекся авиамоделизмом, занимался этим четыре года. Мне это нравилось, и я планировал поступать в авиационный институт. Когда настало время принимать окончательное решение, отец позвал меня и мы с ним где-то около получаса просто побеседовали. После этого я решил поступить в медицинский.

— В следующем году исполняется 50 лет, как вы работаете в Национальном медицинском исследовательском центре им. Н.Н. Блохина, хотя, когда вы пришли, он назывался иначе. Будучи молодым специалистом, вы застали здесь академика Блохина, который основал этот центр. У вас и портрет его висит на стене. Каким он был?

— Это человек, который вызывает большое уважение. Казалось, у него почти не было отрицательных качеств. Во-первых, он был высочайший профессионал. Во-вторых, прекрасно работал с людьми, видел перспективу и недостатки в каждом. Центр, в котором сейчас пять институтов, был заложен им. Тогда, в далекие 1950–1960-е гг. мало кто понимал, что такое химиотерапия, иммунная или таргетная терапия, что такое вирусная и прочие теории возникновения рака. Он собрал лучших специалистов со всей страны, и это дало импульс развитию онкологии.  Он все видел наперед.

— Его побаивались?

— Нет. Коллектив его не боялся — его все уважали, считали за честь посмотреть его операции. Оперировал он широко, мастерски, и это позволило создать школу. Именно поэтому все последующие руководители нашего центра — очень хорошие, одаренные хирурги. Грамотно проводил утренние конференции, медицинские разборы, в рабочем порядке анализировал ошибки и достижения сотрудников.

— Вы десять лет руководите НИИ экспериментальной и клинической радиологии в структуре НМИЦ им. Н.Н. Блохина. Как все начиналось?

— НИИ клинической экспериментальной радиологии создан десять лет назад, но к этому мы шли много лет. Постепенно происходило «взросление» диагностических служб, на меня возлагали все больше функций. Сначала это было отделение рентгенодиагностики, потом отдел лучевой диагностики, потом все это превратилось в институт. Мне было все это интересно, я всегда делал то, что мне нравится.

— Чем сейчас живет и дышит ваш НИИ?

— Задача онкологического научного центра — и это прописано в уставе учреждения — создавать новые технологии и внедрять их либо осваивать новые технологии и, опять же, внедрять их. Это основная функция онкологического научного центра, которой мы придерживаемся. Наш НИИ называется клиническим и экспериментальным, потому что в него входит большой блок экспериментальной изотопной и лучевой диагностики и терапии. Когда передо мной встала задача формировать институт, я его не представлял без этой составляющей. Тогда многие считали это не совсем обычным и целесообразным. Но при этом условии нам удалось создать тот самый мостик, когда из экспериментальных лабораторий в рамках одного отдела НИИ можно переносить технологии в клинику. Что мы сейчас с успехом и делаем.

— Какие конкретно методики, которые были экспериментальными, вы уже смогли внедрить в практику?

— Например, создание диагностических и лечебных радиофармпрепаратов. Для того чтобы запустить их в клиническое использование, нужно провести целый комплекс доклинических исследований. Это действительно очень сложная, трудоемкая работа с использованием мелких и средних животных, но это необходимо, чтобы потом применять это у пациентов.

— Каким образом вы это исследуете на животных? У вас здесь есть виварий?

— Да, у нас есть виварий. Он входит в экспериментальную составляющую нашего НИИ.

— И как много радиофармпрепаратов вам удалось таким образом внедрить?

— Сейчас мы изготавливаем 15 радиофармпрепаратов. Это очень большой объем, и это не застывшие цифры — практически каждый год мы внедряем один-два новых препарата. Но это не значит, что они сразу будут востребованы каждый день. Они применяются для поиска научных возможностей и оптимальных лечебных и диагностических позиций каждого препарата: после того как он пройдет определенные исследования, он займет свою нишу и либо получит массовое применение, либо останется в качестве некой редкой опции. 

— Какие у вас есть еще собственные разработки, помимо этих новых радиофармпрепаратов?

— Недавно мы совместно с коллегами подвели итог нашей сорокалетней деятельности в области интервенционной радиологии и выпустили первое в стране национальное руководство по интервенционной радиологии в онкологии. Это три тома, около 800 страниц, там собрана вся информация, которая связана с этим научно-практическим направлением.

Далее — большой блок с радиофармпрепаратами. Это постоянные работа и развитие. Сейчас мы не только диагностируем, но и лечим пациентов с использованием радиофармпрепаратов. Наверное, вам знакомо такое понятие, как тераностика. Подбираются два препарата с одинаковыми химическими свойствами, один диагностический, другой лечебный, и они одинаково накапливаются в патологических тканях. Если диагностический препарат накапливается в опухоли, значит, там накопится и лечебный препарат. Самый яркие примеры тераностических пар — это йод 123-й и 131-й и фтор-ПСМА с лютецием-ПСМА. У нас используются несколько тераностических пар в лечении пациентов с распространенными заболеваниями предстательной железы, молочной железы и нейроэндокринных опухолей. Это постоянный поиск, и он будет продолжаться.

Третье направление, которое мы сейчас развиваем впервые в стране, — бинарный метод бор-нейтронзахватной терапии. В новосибирском Институте ядерной физики им. Г.И. Будкера РАН наши замечательные инженеры создали ускоритель, который генерирует эпитепловые нейтроны, необходимые для этой технологии. Это очень специфический вид нейтронов, они могут взаимодействовать с бором-10. Особенность бинарной технологии заключается в том, что ни бор, ни нейтроны сами по себе не вредят тканям человека. Но если бор облучить этими нейтронами, произойдет реакция, выделится энергия, которая разрушит обе нити ДНК в опухолевой клетке, и она погибнет. Мы уже лет 20 занимаемся бор-нейтронзахватной терапией в эксперименте, но возможности применить это в клинике не было, поскольку все исследования выполнялись на ядерном реакторе. Но когда появилась возможность получить эпитепловые нейтроны на ускорителе, то расположить его в медицинском учреждении — это уже не мечта, а реальность. Эта технология теперь будет внедряться в клиническую практику.

— Во время командировки в Новосибирск я видела этот ускоритель, общалась с инженерами. Они рассказывали о том, что им удалось спасти сотни больных раком собак и кошек. Теперь этот ускоритель уже у вас?

— Нет, прибор приедет к нам в декабре. По плану уже в 2025 г. мы должны начать лечить на нем пациентов с онкологическими заболеваниями. По физическим параметрам, которые необходимы для этой технологии, машина превосходит иностранные аналоги. Мы очень рады таким возможностям.

— Существуют две точки зрения на будущее онкологических заболеваний: одни считают, что мы выявим причины рака и победим его, как победили многие вирусные заболевания; другая точка зрения гласит, что рак победить в принципе нельзя, но надо научиться его очень рано диагностировать и жить с ним так, чтобы он не убивал человека. Какой точки зрения придерживаетесь вы?

— Последняя, наверное, более реалистична. Известно, что у нас всех постоянно есть в организме раковые клетки. Ученые подсчитали: в организме ежесекундно присутствует примерно 300 раковых клеток. Но организм так устроен, что его системы контроля, защиты и уничтожения выявляют эти чужеродные для организма клетки и уничтожают. Однако иногда происходит сбой системы, начинает развиваться болезнь. Излечить человека было бы идеально, еще лучше — не допустить болезни. Направление профилактики тоже развивается. В конечном счете, я думаю, все лечение выльется в профилактику. Но на сегодняшнем этапе мы должны обеспечить человеку комфортное существование. Возможно, даже с болезнью. Но при этом контролировать ее и не давать ей возможность проявить себя в полной мере.

— Какие меры профилактики вы считаете эффективными?

— Если говорить о специфической профилактике, я пока знаю только одну — против вируса папилломы человека. Существуют эффективные вакцины, девочек и мальчиков надо прививать до окончания полового развития. Это работает, это надо внедрять. О других эффективных прививках я пока не слышал.

— А как вы думаете, образ жизни, образ мысли человека влияет на то, чтобы предотвратить эти заболевания?

— Вероятно, как-то влияет, но статистики такой нет.

— Вы лично что делаете?

— Много работаю. С детьми общаюсь, с внуками. Живу.

— У вас на столе даже стоит табличка, на которой крупными буквами написано: «Будем жить».

— Да, это мне в прошлом году вручили премию в номинации «Легенда онкологии».

— Вы себя чувствуете легендой?

— Нет, я себя чувствую студентом.

— Почему? Продолжаете учиться?

— Мне хочется познавать все новое, мне это интересно. Примерно так и живу. Только когда посмотрю на себя в зеркало, то на некоторое время это меняет мои представления о самом себе, о прожитых годах.

— Какие вы видите перспективы у ваших методов?

— По крайней мере, на них есть большой спрос. Мы уже говорили, что нам надо либо создавать технологию, адаптировать ее и распространять, либо брать существующую в мире технологию и тоже осваивать ее, адаптировать и распространять. Мы этим и занимаемся — новые технологии, которые мы сейчас внедряем, должны быть доступны всем пациентам на всей территории нашей страны.

— Пока это не так?

— Да, потому что не все регионы одинаково готовы принять эти технологии. Разрыв по времени достаточно большой. Например, ПЭТ-технология: для того чтобы она пошла «в люди» и нашла своего пациента, потребовалось примерно лет десять. Есть учреждения, в которых эта технология уже существовала, но пациентов некоторое время не было. Есть такое понятие — технологическая среда. Должен быть производитель, и должен быть потребитель. Не только пациент, которому она нужна, но и врач должен знать возможности технологии и быть готовым назначить ее больному. На обучение врачей возможностям новых технологий уходит примерно пять-десять лет.

— Есть ли у вас мечта?

— На рыбалку съездить. Ну а если серьезно, то хотелось бы дожить до времени, когда прививку от рака будут делать еще в роддоме. Надеюсь, так и будет.

— Ваши дети продолжили вашу династию: у вас один из сыновей — доктор медицинских наук, профессор, тоже радиолог…

— А его старшая дочь Кристина учится на втором курсе Первого медицинского института. С гордостью могу сказать, что первую сессию она сдала на все пятерки. Это не совсем как я. Я на первом курсе учился хуже.

— Важно сказать студентам, что это ничего не значит: человек может не очень хорошо учиться, но достичь в жизни многого. Что для этого нужно, как вы думаете?

— Мне с моими тройками на первом курсе перестали давать стипендию, и я сразу же стал учиться лучше.

— Вы рады тому, что в вашей семье продолжается медицинская династия?

— Удовлетворение есть. Есть кому передать знания, опыт, медицинские книги. Вот сейчас мы искали для Кристины специальный учебник по хирургии. Нашли в Тамбове.

— Это какая-то проблема?

— Да, хороших учебников немного. Это старый учебник, ему уже полвека, очень ценный. Тогда учебники были очень качественные. Но одних учебников недостаточно — нужно обязательно иметь наставника, возможность участвовать в клинической работе. Все навыки, все нюансы раскрываются там. Учебник — это как кино, а вот что внутри, как это происходит, — это дает только практика.

— Ваш научный центр пережил разные времена, трудные в том числе. За что вы его цените?

— Меня переполняет гордость, что я сюда пришел в 1975 г. и вся моя жизнь связана с этим замечательным учреждением. Это образец и по построению, и по технологии, и по тому опыту, который хранят эти стены. То, что его коллектив делает для пациентов, для здравоохранения страны, меня полностью устраивает, я счастлив, что имею к этому самое непосредственное отношение.