"Кунсткамера — мать российских музеев". Интервью с чл.-корр. РАН А. Головнёвым

В феврале вся Россия празднует День российской науки. В честь памятной даты мы знакомим читателей с достижениями отечественных исследований в самых разных областях наук. О цифровизации говорят повсюду. Но как она влияет на нашу этничность и идентичность?

Современный мир стремительно меняется. А значит меняемся и мы. Многие сферы нашей жизни перешли в виртуальное пространство. А пандемия лишь укрепила эту тенденцию. По словам директора Музея антропологии и этнографии имени Петра Великого (Кунсткамера) Российской академии наук Андрея Головнёва, современная этничность приобрела абсолютно новые импульсы, новых лидеров и высокую скорость коммуникации. В чем суть киберэтничности? Что стало с современной этнографией? В каком направлении развивается сегодня Кунсткамера? Об этом и многом другом — наш разговор с Андреем Головнёвым.

— Что изучает современная этнография?

— То же, что она изучала всегда, начиная с XVIII века: что такое народ. И главным героем этнографии выступает именно народ. Часто этнографию (науку о народах) и антропологию (науку о человеке) ставят в один ряд. Это по-своему правильно, поскольку народ состоит из людей, а в каждом человеке живет его народность, национальность, этничность. И все же это два ракурса, два разных измерения. Антрополог изучает человека и человечество, а для этнографа важны народ и многообразие народов.

Совсем недавно, в конце прошлого века, распространилось и стало модным предположение, что народы появились недавно, что они представляют собой искусственное образование чуть ли не эпохи Просвещения. В действительности это околонаучная игра словами и понятиями. Народы и понятие народ известны уже в самых ранних письменных источниках, например Библии и «Истории» Геродота. В Священном Писании речь идет не только о разных народах, но и об особой миссии «избранного народа». У Геродота категория «народ» настолько выразительна, что каждое описываемое событие, будь то поход Ксеркса или Дария, сопровождается насыщенным этнографическим описанием. Словом, если рассматривать опыт Библии или Отца истории, то, оказывается, что этничность, которую изучает этнография, существует с древних времён.

Сегодня она по-прежнему важна. Кажется, что глобализация уравняла всех людей как жителей одной «всемирной деревни». На самом деле в чем-то уравняла, а в чем-то обособила. Благодаря интернету мы все более отчетливо видим проявления национализма, вспышки разного уровня расизма. Как оказалось, для современных людей по-прежнему значима собственная идентичность. Более того, многие возрождают свою этничность за счет общения в сети. Диаспоры, рассеянные этнические группы, находят в Интернете платформу укрепления своего экстерриториального единства: единой территорией для них становится киберпространство.

— О киберпространстве обязательно поговорим подробнее. Вы уже упомянули, что цифровизация и глобализация изменили этничность. А насколько изменилась сама наука в аспекте цифровизации?

— Существенно. Наука сегодня в целом испытывает потрясения. Интернет привел к демократизации науки, разорению тех гнезд, которые считались «башнями из слоновой кости» ученых. Знание перетекло в океан общего пользования. Сегодня достаточно кликнуть мышью, и вы будете обладать необходимой информацией, и кажется, что знатоки, ученые, профессора как сосуды священного знания — уже прошлое. Наше конкурентное преимущество остается в том, что мы, профессиональные ученые, владеем не только фактами, но и технологией организации знаний, мы умеем ранжировать факты, анализировать их. Исследования — это, по существу, применение различных ракурсов, различных точек зрения, из которых мы комбинируем сводное знание.

До сих пор люди особенно падки на открытие конкретных фактов. Археология в этом смысле очень выигрышное занятие. Любая находка вызывает восторг и у коллег-ученых, и у общественности. Но на самом деле специфика археологии состоит вовсе не в том, чтобы что-то «откопать», а в том, чтобы интерпретировать найденное, провести экспертизу, определить, какое место найденный предмет занимает в системе ценностей, в процессе развития культуры.

Что касается этнографии, она претерпевает серьезные изменения в связи с цифровизацией и визуализацией. В годы моей молодости казалось, что изображение — это иллюстрация, дополнение. Базой науки считался текст, а иллюстрация оставалась неким приложением. Хотя я уже тогда замечал, что как только мы берём в руки книжку, в первую очередь смотрим на ее обложку, затем рассматриваем фотографии, рисунки и прочий изобразительный ряд. В нас будто просыпается ребенок, который реагирует прежде всего на картинки.

В последнее время визуализация решительно наступает, и этот реванш изображения коренным образом меняет науку. Посмотрите, что происходит, допустим, в микробиологии, в биологии в целом. Макросъемка позволяет буквально проникнуть в те миры, которые раньше были скрыты.

Однажды я услышал откровение от академика-кардиолога, который сказал, что «будущее кардиологии — визуализация сердца». Так оно и происходит. Наука развивается через погружение, через детализацию изображения вплоть до нано-частиц.

И этнограф сегодня может записывать визуальными средствами реальность, что прежде было невозможно или сильно затруднено. В свое время я серьезно занялся кино, потому что не мог в тексте передать свои впечатления. Начал с фотографии, а затем взялся за документальное кино. Я бросил все, что возил с собой в экспедиции прежде — гитару, ружье — и взял видеокамеру. Именно она стала средством моего наблюдения.

С недавних пор к камере добавились GPS навигатор, дрон и другие инструменты наблюдения и записи изображения. Я получил возможность записать то, что прежде описанию не поддавалось. Например, кочевья. Вот уж величайшее таинство движения! Оно очень сложно организовано. И сколько бы слов вы ни тратили на его описание, читатель все равно не воспримет то, что вы старательно описываете. Но вот вы берете камеру, составляете карту, записываете навигационный рисунок трека, делаете видео и фото. И это позволяет создать объемное изображение кочевья. Это настоящее чудо, новый источник знаний.

Сегодня я имею возможность представить кочевую традицию, например, в реестр ЮНЕСКО как культурное наследие кочевников Арктики. Такой возможности не было раньше. Так меняется гуманитарная наука благодаря визуализации.

Если говорить о цифровизации, то совсем недавно я обратился к старейшинам и лидерам коренных малочисленных народов России с просьбой написать небольшой очерк по 7 позициям о культуре того или иного народа. Мы согласовали это на совете старейшин Ассоциации коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока Российской Федерации. И благодаря цифровой коммуникации мы сегодня находимся в прямом контакте с людьми, до которых раньше надо было добираться месяцами. Ни один ученый прежде и мечтать о подобном не мог. Благодаря интернету открывается прямой диалог с самыми яркими представителями народов России.

Наша наука становится не только цифровой, но и в какой-то степени демократической и публичной. Раньше суждения позволял себе эксперт, ученый, знаток. Сейчас все изменилось. Однажды мне удалось заснять необыкновенное по красоте вращение оленей, сверху с помощью коптера.

Это вызвало небывалый отклик в социальных сетях по всему миру от Австралии до Чили, не говоря уже о нашей стране. Многие в ответ представляли свои собственные варианты: танцы разных народов мира, смертельные петли муравьев, кружение пингвинов и рыб, даже вращение Вселенной, спираль галактики, хромосомы с их сложными структурами. Я был очень удивлен. Этот поистине международный отклик на десятках языков. Совершенно новая, уникальная информация. Можете заглянуть ко мне в Фейсбук, и вы увидите, насколько богата гирлянда этой публичной антропологии. Это то, что Интернет создает в качестве абсолютно новой информации. Высказывания людей, их мнения остроумны, интересны, порой чудаковаты. Но в целом это новый текст, новый массив «публичной антропологии», которой раньше не существовало. Причем она образуется очень быстро, за счет того, что человек и человечество извлекают из себя в качестве мгновенной реакции.

— Потрясающе! Поговорим о вашей научной концепции, которая называется «антропология движения». Расскажите о ней подробнее, как вы к ней пришли, и что она описывает?

— По натуре своей я всегда был человеком скорее динамики, чем статики. Хоть я и горожанин, но путешествовал часто. И в этнографию я пришел во многом из страсти к путешествиям, к движению, к открытию нового, пересечению границ. Меня смущает тон историков, которые спокойно подводят черту и описывают «итоги» какой-либо эпохи, какого-либо события — революции или войны, например. Я всегда ощущал, что итогов как таковых не существует, что каждое мгновение жизни можно считать транзитом между прошлым и будущим.

Вообще меня всегда больше тянуло не к итогам, а к истокам, к мотивам, к тому, с чего начинается то или иное движение. Меня удивляли верования кочевников, их кочующие боги, тот факт, что даже умершие у них кочуют. Викинги, например, хоронили в морских судах — не потому, что это было удобно, а потому что покойный отправлялся в вечное плавание.

Однажды в очередном долгом, зимнем кочевье я почувствовал, как что-то щелкнуло во мне, словно тумблер переключился. Я почувствовал небывалое удовольствие от движения, от кочевья. Была морозная ночь, сияли звёзды, доносился скрип оленьих копыт, нарт. И казалось, будто эта перекочевка бесконечна. И вместо ожидания ее конца я вдруг переключился на ощущение чуда движения. Я благодарен моим учителям, ненцам, кочевникам Арктики, которые подарили мне это необыкновенное ощущение. Я совершенно по-новому стал понимать, что есть движение, что такое кочевье. Если у оседлого человека переезд, как в пословице, равен двум пожарам, то для кочевника, наоборот, переезд — это всегда ощущение чего-то нового и хорошего. Утро в день  перекочёвки — это не утро хмурых лиц, это утро улыбок, детского смеха.

В каком-то смысле это похоже на знакомое многим «поездное» настроение, располагающее к знакомству, к дележу пищи, к совместному распиванию напитков.

Второе открытие, связанное с тем, что значит движение для человека, случилось, когда я прочел в одном антропологическом произведении, что строение ноги древнего человека свидетельствует о том, что он больше бегал, чем ходил. Стало понятно, что все идеалы оседлости появились позднее — в неолите. А весь палеолит характеризуется сплошным движением и номадизмом.

Однажды я отправился в Африку, туда, где буквально возникло человечество — в Олдувайское ущелье. Там я познакомился с ныне живущими кочевниками, длинноногими масаями. Они до сих пор прекрасные прыгуны, ходоки и бегуны. Только представьте, вот уже два миллиона лет сохраняется эта замечательная традиция — быстрое движение. Этого было достаточно для осознания, что человечество возникло в кочевье и динамике. Я иначе взглянул на историю человечества, начал рассматривать ее именно с этого ракурса.

Как оказалось, все основные события происходили не в статике, а в динамике. Начиная с того, что самые выдающиеся люди — вожди — всегда двигались больше, чем люди, стоящие ниже в иерархии. Это хорошо заметно во времена средневековья, когда представители рыцарства и дворянства путешествуют, объезжают свои владения, а угнетенные, крепостные крестьяне ведут оседлый образ жизни, не имея права перемещаться.

Все империи создавались на коне. Современные способы передвижения иные — море, космос и, конечно, кибер-пространство. Сегодня организация движения и контроль над движением и есть истинная власть. Во многом существующая картина мира создана именно людьми движения. Культуры, которые особенно подвижны (я их назвал магистральными культурами), проводили силовые линии, переходили через границы и тем самым очерчивали их. Впрочем, существовали и другие, так называемые локальные, культуры, так называемые. Они были ориентированы на использование ресурсов своей территории. Локальные культуры глубоко погружены в тайны окружающей их среды, учитывают и используют мельчайшие качества и особенности местного биотопа. При этом локальные культуры связываются друг с другом благодаря магистральным культурам. Возникает «ожерелье» культур.

Именно так мне и открылась совершенно иная картина истории — антропология движения. Одной из ее ветвей оказывается антропология путешествия, из которой мы понимаем, что именно путешественники разных времен описали планету и создали ныне существующую картину мира.

Что влечет путешественника? Прежде чем понять, что такое путешествие, мы должны увидеть не его итоги, а те мотивы, которые побудили человека отправиться в путь.

Почему я отправляюсь в путешествие? Что мне оно сулит? Что это за инстинкт — путешествовать? Во-первых, этот инстинкт присущ не каждому. Многие, наоборот, избегают пересечения границ дома и внешнего мира, стараются оставаться на своих местах. Другие, наоборот, находят в этом азарт и интерес. Это зависит от возраста, пола и многого чего еще.

Путешествие — это прежде всего превращение, открытие нового и не только того, что вы наблюдаете, но и нового себя. Если вы не привезли из путешествия нового себя, вы зря съездили.

Это же состояние заложено в мифологии. Мы снова возвращаемся к Геродоту и другим путешественникам, которые открывали для нас мир. Что такое путешествие? Это путешествие в пространстве и во времени. И это всего лишь одна из составляющих антропологии движения.

В динамике мы заново открываем для себя и феномен колонизации. Сегодня этого слова многие побаиваются. Колониализм кажется чем-то мрачным, несправедливым. Верно, колониализм — мрачен и несправедлив. А вот колонизация — древнейший алгоритм и принцип развития живой природы. Дело в том, что колонизация началась около четырех миллиардов лет назад с момента появления на Земле первых живых организмов. Они начали распространяться по планете, по Вселенной, буквально колонизуя пространство. Так распространяются бактерии и вирусы, животные и растения.

А что человечество? Да точно так же. Во все века и эпохи. Обычно понятие колонизация относится к экспансии европейцев эпохи великих географических открытий. Однако это лишь самая недавняя и яркая страница колонизации, которая происходила всегда. В античной Греции вывести колонию считалось почетным и богоугодным делом. То же происходило в Европе: вспомните, как происходило распространение англов и саксов. С материковой Северной Европы они передвинулась сначала на Британские острова, затем Новая Англия появилась на территории Северной Америки.

Кстати сказать, колонии и метрополии — взаимозаменяемые явления. Интересно и то, что метрополия движется. При этом возникает эффект, который я называю «колонизацией вспять», когда бывшие метрополии становятся колониями. Взгляните на сегодняшнюю Европу. Яркий пример колонизации вспять, когда Европа наполняется людьми ее бывших колоний. Стоит проложить путь в одну сторону, как тут же возникает встречный поток. Колонизация – это двустороннее движение.

— Поговорим о других интересных понятиях — киберэничности и веб-этнографии. Эти понятия вы рассмотрели с коллегами в научной статье, опубликованной в 2018 году. Расскажите подробнее об этих понятиях?

— Первые попытки изучения кибермира начались со становления самого явления, с эпохи Норберта Винера, с середины прошлого века. Впрочем, если говорить об этом особом эфире, то его истоки мы видим даже в религии. Этот «божественный» эфир, который сегодня заняли киберлюди и киберсущества, аватары и все остальные жители этого нового пространства, в прежнем состоянии существовал во всех религиях как внеземная сфера, где существуют боги и духи, куда уходят или проецируются мольбы, желания, души и многое другое.

То есть истоки киберпространства существуют давно. Сама приставка «кибер» происходит от греческого слова «кибернетес» или «кибернет», что переводится как управляющий, рулевой. И речь идет не столько об особой области, так называемом верхнем мире, сколько о технологии руления, управления миром. Когда-то мир управлялся через религию. Сейчас он во многом управляется через киберсферу. Кибернетики жили, живы и будут жить. И сегодняшние кибернетики строят новое пространство, новый IT-мир.

Сегодняшняя молодежь — это люди гаджета, сетевые люди, ведь основная информация идет из сети: сообщения, знакомства, взаимодействия, решения, платежи, договоренности, оформления. Недавно я написал статью, которая посвящена киберскорости. Один из разделов сформулирован так «COVID как зеркало киберреволюции». То насилие, которое сегодня совершает человечество само над собой, пытаясь побороть COVID, преобразует его настолько, что эти перемены можно назвать кибер-революцией.

Прямо сейчас мы с вами беседуем в киберпространстве, и во многом именно эти технологии обеспечивают современную коммуникацию. Человеку по-прежнему дорого непосредственное общение, важно телесное физическое существование. Но мы всё отчетливее осознаем, что подчиняемся правилам поведения киберлюдей.

Вспоминаются стихи Игоря Кохановского «…искать супругу роботом – нелепей нет нелепости». Совсем недавно они звучали парадоксом, а сегодня такой поиск стал обыденностью, потому люди знакомятся, встречаются и влюбляются в киберпространстве. Сегодня человеческое самосознание уже прочно связано с киберпространством, а завтра эта связь будет еще прочнее, поскольку дети владеют гаджетами лучше взрослых.

Давняя экзистенциальная проблема человека — что там после смерти — практически решена. Сегодня каждый может записать свою схему поведения, свои мысли и пожелания, чтобы продолжить существование в киберпространстве. Опорные события жизни — рождение, знакомство, любовь, брак, смерть, религиозные обряды — все больше перемещаются в кибер-реальность.

То же относится к этничности. Современные реалии собирания групп, коммуникаций, обмена мнениями, высказываний и дискуссий во многим уже переместились в эту самую виртуальную реальность. Именно в интернете люди ведут себя гораздо смелее, четче формулируют свои мысли, быстрее и откровеннее реагируют, чем они делают это в действительности.

У киберскорости есть свои особенности. Если существовавшая прежде этика взаимоотношений людей строилась на принципе — семь раз отмерь, один раз отрежь, утро вечера мудренее, то сейчас многое основано на мгновенной реакции. У нас нет времени дожидаться утра, мы должны отреагировать мгновенно. Такая реакция отличается от взвешенной тем, что она очень эмоциональная и иногда напоминает поведение безумца. Даже мудрый человек, если застать его врасплох, вынудить спешить, превратится в психа. Сегодня весь мир и многие сферы человеческих взаимоотношений строятся на правилах быстрой первой реакции. Не удивительно, что в этих условиях даже политики высшего эшелона часто напоминают сумасшедших . Смотришь на них и диву даешься — неужели это и есть та самая дипломатия, та самая высокая политика?

Так мгновенные эмоциональные реакции существенно преобразуют культуру поведения людей. Я не говорю о том, что это плохо. Но это новые реалии киберскорости, киберпространства. Поэтому, когда мы говорим об этничности, то осознаем, что она тоже подвержена подобному влиянию.

Более того, если раньше для того, чтобы стать этническим лидером, нужно было жизнь прожить, совершить подвиги, написать книги, построить музеи, то сейчас ситуация иная. Человек может стать этническим лидером, не живя среди народа. Часто, напротив, это человек, уехавший в город, тоскующий по родной деревне, по родному окружению, которое говорит на его языке. Мои молодые коллеги, изучающие киберэтничность, заметили, что подобная активность связана с компенсаторными импульсами: человек оторван от своей среды, но благодаря своей кибер-мобильности быстро становится лидером и собирает вокруг себя единомышленников.

Зачастую даже небольшой народ представлен несколькими виртуальными сообществами, которые порой конкурируют друг с другом, а конкуренция — это всегда движение и развитие. То есть современная этничность приобрела абсолютно новые импульсы, новых лидеров и высокую скорость коммуникации.

Вообще этничность похожа на существо, которое далеко не всегда активно: часто она дремлет, особенно в благополучный период. Но как только наступает какой-то кризис, давление, агрессия, нарушение прав, вторжение иноземцев и иноверцев, этничность буквально вспыхивает, и тот, кто никогда не был националистом, вдруг им становится. В этом смысле интернет всё чаще становится причиной подобного рода вспышек. Так что импульсов активации этничности сегодня ничуть не меньше, чем было прежде.

Так на наших глазах появляется киберэтничность, вокруг которой складывается киберэтнография, чьи исследования посвящены новому явлению. Это совершенно иная сфера научных интересов. Традиционной этнографии сегодня всё сложнее поспевать за ходом времени.

— Некоторые лингвисты бьют тревогу и говорят, что многие языки исчезают. Если исчезают языки, значит и исчезают их носители. Насколько критична ситуация с исчезновением народов в России?

— Лингвисты врать не будут. Действительно, языки малых сообществ теряют среду бытования и исчезают. Исчезают и диалекты. Еще совсем недавно носители южнорусских диалектов могли не понять носителей северных русских диалектов в силу разного произношения и звучания языков. Сейчас многое сглаживается, а утрата диалектов представляет схожий механизм, что и утрата языков.

Вообще граница между диалектами, наречиями и языками всегда условна. Чем меньше сообщество, тем, естественно, меньше масштаб коммуникации, особенно если это сообщество влилось в городскую среду, где общие телевизоры, общие профессии, общие школы.

Единственным средством сохранения языка остаются традиционные занятия. Я знаю относительно небольшие, так называемые малочисленные народы, которые прекрасно говорят на своих языках. Например, ненецкий язык живет во всех поколениях. Даже малые дети в поселках лихо говорят по-ненецки. Но если нет специфической для языка среды, будь то хозяйство или религия, он со временем исчезает.

Существуют народы, которые говорят на заимствованных языках и при этом сохраняют свою идентичность. Например, североамериканские индейцы. Многие из них могут не владеть собственным языком, но сохраняют память, традиции, в том числе религиозные, самосознание, символику. Так называемая сувенирная этнография, которая когда-то вызывала улыбку, сегодня представляет целую отрасль нового знания и поведения. Достаточно вспомнить про этнотуризм, который существенно связан с киберкоммуникацией.

Многие вполне справедливо говорят, что без родного языка нет выразительной этничности. Ведь люди думают на своем языке, во многом  их культура закодирована в этом языке. В целом говорение на своем языке, поддержание этнически ценной коммуникации необходимо каждому человеку. Язык – ключевая составляющая этничности. Беречь его усилиями лингвистов и учителей важно, но для того чтобы язык оставался, нужно дать возможность сообществу быть собой, управлять собой, принимать собственные решения, сохранять среду обитания и хозяйничать в ней, владеть и пользоваться ее ресурсами, сохранять ту манеру поведения, которая была свойственна данной традиции.

Уверяю вас, из любой традиции можно извлечь инновацию. Это тоже своего рода искусство практической этнологии и этнографии. Я убежден в том, что хорошая новация всегда рождается из крепкой традиции. В этом смысле придерживаться традиции – это отнюдь не значит жить в пещерах. Напротив, это значит извлекать ценное из собственного опыта, из истории и культуры предшественников и соплеменников, из того, что составляет твое этническое «я». Благодаря языку народы поддерживают и выражают свою самобытность.

— Поговорим подробнее о Кунсткамере. Вы сами назвали ее пантеоном науки, которой вы служите. В чем уникальность этого места?

— Уникальность Кунсткамеры в том, что это первый публичный музей России и одновременно колыбель российской науки. Кунсткамера позволяет увидеть историю, рост того, что мы называем современной наукой и современным музейным движением.

Музей — это целый мир. Собственно, идея музея, в том числе и Кунсткамеры — собрать целый мир в одной комнате, объединить все знания человека в одном месте. В Кунсткамере мы видим эмбриологию, из которой рождалась медицина, антропология, анатомия. Здесь же и космос, и астрономия, и антропология, и история.

Я всегда говорю, что изначальный универсальный музей простирается от А до А — от анатомии до астрономии, то есть от предельно внутреннего до запредельно внешнего. А между ними располагается спектр остальных наук и знаний, частных и профилированных.

Ранние музеи и начало наук характеризуются универсализмом, представлением о целостности мира. Раньше ученый всегда был энциклопедистом, он был и историком, и лингвистом, и мифологом, и физиком, и астрономом, и анатомом. Вспомните Леонардо да Винчи, Готфрида Лейбница, Михаила Ломоносова. Это поистине люди-энциклопедии, люди-вселенные, люди необыкновенной широты знаний. Поэтому универсализм, энциклопедизм и просвещение — три основные характеристики Кунсткамеры как раннего, первозданного музея.

Казалось бы, современное поколение настолько просвещено, что тонет в информации. Ученые превратились в своего рода кибернетиков, рулевых в своих областях наук. И в этой навигации в океане знаний, собственно, всегда и состояла миссия науки. Впрочем, наука в свое время претендовала на роль новой религии, Однако в конце прошлого века на наших глазах состоялся реванш религии, и многие растерялись. Человек, который пресыщен научными знаниями, возвращается к таинству, к представлению о Всевышнем, к непознанному. Это очень интересный эффект современности.

Кунсткамера — бездонный кладезь знания. Друзья и знакомые спрашивали: «Как можно променять призвание вольного путешественника на кресло директора?» — На что я отвечал: «Для меня Кунсткамера — это самое большое путешествие в жизни».

Конечно, Кунсткамера меняется, и меня как этнографа очень занимает эволюция и траектория развития музея. Для себя я сформулировал эту траекторию, как «движение от уродов к народам». Кунсткамера, к моему сожалению, больше известна как хранительница анатомических коллекций. Поэтому я делаю все от меня зависящее, чтобы изменить это представление. Уже запланирована реэкспозиция Кунсткамеры, которая предполагает путь от происхождения человека и знакомства с народами и культурами до зарождения науки, прежде всего российской.

Кунсткамера — была и остается источником знаний. Нельзя забывать, что это еще и научный институт, один из самых сильных академических институтов России. Мы изучаем человечество, историю народов, и мне очень комфортно находиться в этой профессиональной среде, она меня вдохновляет, подпитывает, обогащает.

— На одном из президиумов РАН вы призвали вновь вернуть Кунсткамере статус Академии-музея, инновационной лаборатории научных исследований. Что-то уже сделано в этом направлении?

— Кунсткамера или Музей антропологии и этнографии РАН — это научная институция, которая числится учреждением науки. Сотрудники получают госзадания на производство научной продукции, прежде всего книг и научных статей. Отчего работники музея испытывают некоторые страдания, поскольку у нас нет средств на регулярное музейное дело. Сегодняшняя Кунсткамера нуждается в ремонте, в обновлении и реконструкции с сохранением исторического облика. Не может музей быть просто бабушкиным сундуком.

Кунсткамера обладает знанием об истории музеев и знанием о себе самой, эксклюзивным и исключительным. Кунсткамера — мать российских музеев, и, как мать, она знает все остальные музеи лучше, чем они сами себя знают. Кунсткамера должна быть не только научным институтом этнологии и этнографии, но и инстанцией музейной рефлексии, основой для формирования академической теории музейного дела. В этом и состоит специфика музея-Академии.

Мы активно поощряем исследовательский подход музейных сотрудников, переводим некоторых из них в ранг научных, чтобы наука и музейная деятельность переплетались в органичном сочетании.

— Мы говорили о развитии музея, о науки этнографии, а что насчет Вас? Есть какие-нибудь творческие идеи, возможно, сценарии новых документальных фильмов?

— Да, я человек увлекающийся, у меня иногда столько проектов, что они толкаются, мешают друг другу и создают пробку. Амбициозный проект реэкспозиции великого музея Кунсткамеры отнимает очень много времени и требует различных, в том числе дипломатических, усилий. Часто я сержусь на самого себя за то, что жертвую личным творчеством, однако я все-таки успеваю писать, кое-что снимать, у меня в работе несколько фильмов, съемки которых продолжатся в ближайшее время. Не исключено, что я продолжу свою бардовско-музыкально-поэтическую (очень личную) стезю.

Иногда эти творческие «я» собираются вместе, садятся в кружок и смотрят друг на друга с печалью или, наоборот, спорят. И раньше, когда я был молодым и дерзким, я говорил о себе как о трех братьях. Дескать, один — ученый, другой — киношник, а третий — поэт. Да и сейчас вы точно не знаете, с кем из трех имеете дело.