Синтаксический эксперимент как путь к развитию теоретической модели языка. Интервью с кандидатом филологических наук Анастасией Герасимовой

Человеческий язык — явление всегда живое и потому, как показывает научная практика, постоянно выходящее за рамки сложившейся грамматики. Следовательно, перед лингвистами всегда стоит задача формировать языковую модель, максимально отражающую языковую действительность. Существуют разные подходы для решения этой задачи, но в последние годы все большую популярность среди ученых приобретает экспериментальный метод. В России первопроходцем в этом направлении стала Московская исследовательская группа в области теоретического и экспериментального синтаксиса, работающая на базе Научно-исследовательского вычислительного центра МГУ. О том, что такое эксперимент в синтаксисе, в чем его эффективность и почему в фокусе внимания группы оказалось вариативное согласование, мы поговорили с одним из создателей группы, кандидатом филологических наук, научным сотрудником лаборатории автоматизированных лексикографических систем НИВЦ МГУ Анастасией Алексеевной Герасимовой.

— Вы один из создателей Московской исследовательской группы в области теоретического и экспериментального синтаксиса. Расскажите, пожалуйста, что это за группа и, собственно, что такое экспериментальный синтаксис?

— Давайте начнем с того, что такое синтаксис и что такое лингвистический эксперимент. На основании школьной программы мы хорошо представляем себе, что язык можно моделировать как систему модулей. Каждый из этих модулей автономен и работает с характерными единицами, сочетая их по определенным правилам. В частности, фонетика занимается звуковым оформлением речи; морфология — морфемами, то есть корнями, приставками, суффиксами; синтаксис работает с единицами, бо́льшими, чем слова, — словосочетаниями, предложениями. Есть еще дискурс и соответствующий ему раздел лингвистики, дискурсивный анализ, который занимается коммуникацией и текстом как ее результатом. Можно выделить пятый модуль — семантику. Она пронизывает все ранее названные модули, потому что имеет дело со значением и с интерпретацией.

Описанная система модулей складывается в так называемую уровневую модель. Предполагается, что языковые единицы поступают на вход одного модуля, по определенным правилам сочетаются, а затем результаты работы этого модуля переходят на уровень следующего модуля. Например, мы собрали слово из морфем, а потом отправили его в синтаксический модуль, где из слов собираем словосочетания и предложения. Но это не единственный возможный взгляд на то, как устроена грамматика.

Есть другая модель, которая также получила большое распространение и развитие. Она отдает синтаксису ведущую роль в грамматике. Как это выглядит? Предполагается, что в памяти человека, в лексиконе, хранятся лексемы — слова со своим значением. Они поступают на вход в синтаксис, который играет роль вычислительного компонента с некоторым набором правил, согласно которым и выстраивается синтаксическая структура.

Что такое синтаксическая структура? Это то, что мы в школе привыкли называть синтаксическими связями разного типа или зависимостями между словами — управление, согласование, примыкание. И эта структура имеет еще две ипостаси, два дополнительных теоретических представления. Одно из них — фонетическое, то есть структуру можно озвучить. Другое — семантическое, то есть ее можно как-то проинтерпретировать. Получается, что в идеале этот вычислительный компонент должен порождать все те структуры, которые в языке возможны, и не порождать те, которые невозможны. Такая грамматика называется генеративной, или порождающей, — в ней синтаксис выступает как вычислительный порождающий механизм.

В целом логично считать, что синтаксис способен разделять языковые единицы на возможные и невозможные, потому что ключевая характеристика языковой способности человека — это умение отличать правильное выражение от неправильного в родном языке. Ведь нас как носителей русского языка можно спросить: так говорят по-русски? Грамматика, которую строят лингвисты, в идеале должна отвечать на этот вопрос, а также быть адекватной той языковой действительности, в которой человек живет. Тогда какая задача стоит перед нами, лингвистами? Необходимо подобрать такой набор синтаксических правил, который порождает то, что в языке встречается, и не порождает то, чего в языке нет. И эта задача поистине сложная и нетривиальная. Кроме того, накладывается еще один аспект. Мы знаем, что все человеческие языки структурно похожи, а значит, необходимо создать хотя бы подмножество правил, применимое к разным языкам мира.

В таком случае встает следующий вопрос: что нужно использовать в качестве эмпирической базы для решения этой задачи? С одной стороны, мы можем использовать так называемые продукты речевой деятельности — коллекцию текстов, отдельные примеры из текстов, какие-то сказанные человеком фразы, которые мы зафиксировали. Но ввиду ограниченности текстовых коллекций это не самый распространенный материал для того, чтобы формулировать языковые обобщения. Раз ключевая особенность языковой способности — умение носителя языка различать и выносить суждение о языковом материале, то именно суждения становятся эмпирической базой для научной работы. Почему это хороший материал? С одной стороны, услышав или прочитав какое-то предложение, мы сразу можем оценить: да, так можно сказать, — это будет положительное суждение. А с другой стороны, мы можем сконструировать какую-то фразу и сказать, что она неверная для данного языка, — это будет так называемый отрицательный материал, суждение о том, что в языке недоступно. В итоге, сопоставив правильное и неправильное предложения, мы сможем сформулировать языковое обобщение.

Для примера возьмем предложения: Мама мыла раму и Мама мыл раму. Мы как носители языка понимаем, что второе предложение некорректно. В нем нет согласования по роду сказуемого с подлежащим. Сопоставив даже такую минимальную пару, мы можем сделать обобщение, что в русском языке необходимо согласовывать подлежащее со сказуемым.

При чем здесь эксперимент? Мы выяснили, что суждение становится основным источником для формулирования синтаксических обобщений в рамках модели порождающей грамматики. И понятно, что обычно грамматику пишут сами носители языка, потому что они знают, как говорить на родном языке, и формулируют его закономерности. Но возникают следующие проблемы. Оказывается, что не всегда исследователи — носители языка сходятся в своих суждениях. К тому же наука движется сейчас к тому, чтобы заниматься более тонкими языковыми различиями, которые исследователь или обыватель может не уловить. И тогда на помощь приходит эксперимент.

— Хочу еще раз уточнить. В целом перед лингвистами-исследователями стоит задача максимально адекватно приблизить теорию к языковым реалиям?  

— Естественно, мы говорим не о нормировании языка, не о том, каким должен быть, допустим, русский литературный язык. Мы все-таки рассматриваем язык как изменяющуюся сущность, которая развивается по собственным закономерностям. И эти закономерности, как я сказала, общие для разных языков. Важно понимать, что грамматика — это теоретическая модель, которую мы пытаемся максимально приблизить к тому, что происходит в действительности, опираясь на конкретные реальные языковые данные.

 Вернемся к эксперименту. Что это для нас такое? Это фиксированная процедура сбора суждений о языковых выражениях, которая подразумевает, что исследователь не просто сам придумывает какие-то предложения и выносит о них суждения. Должна быть репрезентативная группа носителей языка, которая и будет выносить это суждение, причем за ограниченный период времени. Когда респонденты читают предложение, они не должны успевать вспомнить свои знания школьной грамматики и подогнать предложение под какие-то стандарты. Мы, ограничивая время, пытаемся поймать у человека первую реакцию на предложение.

Задания могут быть разного типа. Это может быть оценка предложений по шкале от 1 до 5, от 1 до 7, или какая-то бинарная оценка — выбрать из пары предложений более корректное или правильное. Мы стараемся формулировать инструкцию достаточно свободно. Либо задание состоит в том, чтобы просто сказать «да/нет», «нравится/не нравится», «естественно/неестественно», можно так сказать по-русски, нельзя так сказать по-русски.

— То есть методик несколько?

— Это скорее относится к формулировке задания. Мы не хотим, чтобы у респондента возникало впечатление, что он находится на экзамене и есть какой-то правильный ответ. Мы пытаемся апеллировать именно к языковому чутью человека, к тому, как он воспринимает материал. Иногда люди даже описывают физический дискомфорт при чтении, когда с предложением что-то не так. Прелесть собираемых таким образом данных в том, что мы можем их количественно обрабатывать. А это уже попытка сделать данные о языке объективными, что приближает лингвистику к естественным наукам, делает ее более точной. Мы уходим от рассуждений о том, что в языке более или менее приемлемо, потому что отдельные исследователи могут ошибаться, а когда мы опрашиваем группу носителей языка, суждения становятся более достоверными.

Итак, мы с вами обсудили, чем занимается синтаксис и что такое эксперимент в синтаксисе. Экспериментальный синтаксис — это область лингвистики, которая занимается изучением грамматических правил и ограничений с использованием экспериментальных методик, прежде всего экспериментов на извлечение суждений. Сейчас уже привлекаются и другие методики, которые учитывают время реакции человека при чтении предложений, время вынесения оценки. Есть также эксперименты на порождение, когда мы вызываем языковой продукт у человека. Это бурно развивающееся направление в лингвистике.

— Насколько я знаю, ваша группа в своей работе делает упор на изучение внутриязыковой вариативности. Расскажите, что это за феномен в лингвистике?

— На самом деле в фокусе нашего внимания сейчас не просто вариативность, а вариативное согласование. Что мы считаем согласованием? Из школьной программы можно вспомнить, что это какое-то уподобление форм. Например, согласование подлежащего со сказуемым. В лингвистике мы скорее используем формальное определение: согласование постулируется в том случае, когда признаки одного слова вызывают признаки другого слова.

Если мы вернемся к тому самому вычислительному компоненту — синтаксису, о котором я говорила, к чему пришла теория? К тому, что есть три основные операции, которые используются в этом вычислительном компоненте: это соединение, передвижение и согласование лексических единиц. И оказывается, что с помощью механизма согласования можно моделировать не только предикативное согласование (согласование подлежащего со сказуемым), но и другие признаковые взаимодействия. Таким образом, согласование — это один из центральных механизмов вычислительного компонента теоретической модели. Но что интересно — оказывается, что эта модель не очень хорошо работает с вариативным согласованием.

Мы ожидаем, что признаки должны вызывать признаки. Как это выглядит? Простой пример — умная девочка пришла. Существительное девочка женского рода, и женский род вызывается на прилагательном умная и на сказуемом пришла. Такое происходит не всегда. В частности, если мы возьмем количественную конструкцию тысяча студентов, допустимы оба варианта: эта тысяча студентов и эти тысяча студентов. Тысяча лингвистов пришли и тысяча лингвистов пришла — тоже два приемлемых способа вычислять признаки. Еще пример: три умные девочки и три умных девочки. В мамином характере сочетаются мягкость и строгость и В мамином характере сочетается мягкость и строгость — тоже варьирование по числу.

Мы видим много таких примеров. Возникает вопрос: каким образом их можно было бы интегрировать в теоретическую модель? Вопрос сложный, потому что предполагается, что синтаксические вычисления всегда однозначны. Если у нас есть некоторый набор лексем, то никакой вариативности возникать не должно, у нас всегда в результате должна получаться одна и та же синтаксическая структура. А здесь получается, что синтаксических структуры две. В какой момент это происходит?

Помните, я говорила про дополнительные представления — фонетическое и семантическое? Есть гипотеза (которую в том числе развиваем и мы, и видим свидетельства в ее пользу), что, возможно, после того как мы получили синтаксическое представление, сохраняются наборы признаков, между которыми можно выбирать. Этим занимается уже морфологический компонент, который включается в работу перед фонетическим представлением.

Существует еще один аспект этой проблемы. В русском языке замечено, что выбору той или иной стратегии согласования способствуют отдельные характеристики контекста или конкретной языковой структуры. Какие характеристики это могут быть? Например, порядок подлежащего и сказуемого: Возмутилась семья и духовенство. Кажется, что вполне нормальное предложение с согласованием по единственному числу. А если — Духовенство и семья возмутилась? Вроде бы можно так сказать, но что-то не то, ведь так? То же самое с согласованием по лицу: На вечеринку приду я и Вася. Конечно, было бы лучше сказать Придем я и Вася, но Приду я и Вася тоже нормально. Однако уже явно что-то не так с предложением Я и Вася приду на вечеринку, потому что поменяли порядок слов и уже нет прилегания личного местоимения и сказуемого, которое с ним согласуется.

С количественными конструкциями похожая ситуация. Более ста человек пришли на конференцию. При этом люди больше предпочитают говорить На конференцию пришло более ста человек. Что значит предпочитают? В грамматиках пишут о подобных предпочтениях, выделяют сильные и слабые факторы, которые способствуют выбору того или иного варианта, но проблема в том, что на практике это никак количественно не подкрепляется. Да, есть количественные исследования, в которых рассматриваются отдельные сюжеты в рамках согласовательной вариативности, но эти сюжеты обычно замкнуты на конструкции одного типа и не имеют никакого теоретического выхода. Тот же порядок подлежащего и сказуемого исследуется отдельно для сочинения, отдельно для количественных конструкций. А мы что наблюдаем? Мы наблюдаем, что одни и те же факторы, то есть характеристики предложения, способствующие выбору согласовательной стратегии, встречаются при разных типах вариативности, а значит, рассматривать их надо не по отдельности, а в языковой системе в целом.

Какие типы вариативности имеются в виду? Я их уже назвала — это могут быть такие неканонические подлежащие, как сочиненные группы (я и Вася, духовенство и семья), количественные конструкции с числительными (три человека) или с количественными существительными (большинство студентов). Другой тип неканонического согласования — когда у нас есть как бы два потенциальных подлежащих, два потенциальных источника признаков. К такому типу относятся, например, биноминативные предложения, в которых есть два потенциальных подлежащих в именительном падеже. Например: Причина аварии были неисправные тормоза. Или: Причина аварии была неисправные тормоза. Вроде бы не очень благозвучное предложение, ведь можно сказать: Причиной аварии были неисправные тормоза. Здесь причиной — это так называемый творительный предикативный, то есть употребление формы творительного падежа в функции именного члена при глаголе-связке в составном сказуемом, и на самом деле это более частотный способ донести необходимый смысл.

Данный пример хорошо иллюстрирует, как интерес исследователей смещается в сторону маргинальных конструкций, которые занимают середину шкалы приемлемости. Такие конструкции вроде бы не очень плохи, но и не слишком хороши. Когда мы говорили про теоретическую модель, мы как раз отмечали, что синтаксис должен определять, хорошее предложение или плохое, точно ли оно принадлежит языку, или же оно языку не принадлежит. А получается, что есть языковой материал, который занимает промежуточную позицию, и непонятно, как его интегрировать в теоретическую модель.

В то же время биноминативные предложения создают уникальную ситуацию. Например, мы видим, что в русском языке у людей есть предпочтения относительно того, с каким подлежащим согласовывать сказуемое, если в предложении есть два именительных падежа. И эти предпочтения определяются тем, какие категории выражают эти подлежащие. Рассмотрим предложение: В новом плане первая цель буду я. Да, предложение нам не очень нравится, но раз в его составе есть личное местоимение, согласовывать скорее всего будут с ним. Такое распределение предпочтений мы и наблюдаем в эксперименте. В случае если два потенциальных подлежащих различаются по категории рода, тоже одни сочетания вызывают более положительные реакции, чем другие. Почему так происходит — до сих пор открытый вопрос в лингвистике.

Еще один пример с двумя потенциальными подлежащими который и кто — это конструкция с определительным придаточным, которое присоединяется с помощью союза. Например: Неудивительно, что я, который с детства пишу стихи, умею выступать на сцене или: Неудивительно, что я, который с детства пишет стихи, умею выступать на сцене. В придаточном предложении может быть согласование сказуемого как с личным местоимением, так и по признакам союзного слова который. Это фиксируется как вариативность. И очень интересный вопрос: что способствует выбору того или иного варианта?

Мы бы хотели создать такую общую систему знаний, которая дала бы возможность понять, как вообще в русском языке устроена вариативность. Для этого мы собрали все возможные контексты вариативного согласования, собрали информацию о факторах, которые предположительно влияют на выбор того или иного варианта. И мы попробовали посмотреть, как это моделирует формальная теория. Оказалось, что никак не моделирует, скорее игнорирует. Но теоретическая модель должна быть адекватна языковой действительности.

— Как давно вы занимаетесь вариативностью, проводите эксперименты, собираете данные?

— Мы работаем над этой темой пять лет, и уже сделано очень много. Мы собрали большое количество данных о том, как в действительности распределены варианты в контекстах согласовательной вариативности. Более того, сейчас мы занимаемся публикацией базы согласовательной вариативности, с помощью которой хотим сделать публичными результаты большого числа экспериментов, которые проведены нашей группой. Их уже больше 30. Сейчас мы упорядочиваем всю эту информацию, чтобы другие ученые могли использовать ее в своих исследованиях.

С другой стороны, мы сами поняли многое о том, как работают факторы вариативности, то есть характеристики конструкции, вызывающие выбор того или иного варианта. Мы увидели, что часто обобщения, встречающиеся в литературе, не подтверждаются. В частности, стажер-исследователь лаборатории автоматизированных лексикографических систем НИВЦ МГУ Лада Игоревна Паско занималась симметричными сказуемыми, не требующими множественных подлежащих. Имеются в виду глаголы типа смешиваться, совмещаться, например, Смешались день и ночь. В литературе встречается обобщение, что эта симметричность накладывает ограничение — обязательное использование множественного числа для глагола. Однако мы установили, что единственное число не только не запрещено, но имеет тот же уровень приемлемости, что и множественное.

Мы также получили ряд совершенно новых обобщений. Например, младший научный сотрудник Института языкознания РАН Татьяна Игоревна Давидюк занималась исследованием сочинения разными союзами. Обычно считается, что в конструкциях типа Ни я, ни Вася не придем на вечеринку используется только первое лицо множественного числа. Но оказывается, что носители также допускают вариант Ни я, ни Вася не придут на вечеринку. Почему? Это тоже вопрос к теории.

Другие данные нового типа относятся к примеру, который я уже приводила: Неудивительно, что я, которая с детства пишу стихи или: Неудивительно, что я, который с детства пишет стихи. Оказывается, что люди делятся на группы по предпочтениям. Есть носители русского языка, предпочитающие согласование с личным местоимением. Есть те, кто скорее предпочитает согласование по признакам союзного слова. А есть носители, вообще не различающие эти два варианта, и оба варианта для них вполне хороши. И это тот результат, который бы мы не смогли увидеть никаким другим образом, кроме как в эксперименте. Прелесть, новизна, научная значимость экспериментального подхода как раз в этом.

У нас также большие теоретические результаты. Я уже говорила, что мы предполагаем существование морфологического компонента: после работы синтаксиса включается морфология и выбор согласовательной стратегии происходит на этом этапе. Доктор филологических наук Екатерина Анатольевна Лютикова установила, что, судя по всему, важен порядок операций, которые происходят в морфологическом компоненте. Другой важный результат состоит в том, что мы поняли, что категории лица и рода в русском языке устроены по-разному: если в категории рода все значения категории противопоставлены друг другу, то в случае категории лица третье лицо никак не кодируется в синтаксисе, то есть оно в принципе «не видно» вычислительному компоненту. То, что мы называем третьим лицом, — это значение по умолчанию.

Мы также получили большой методологический результат. Мы поняли, что то распределение оценок приемлемости и суждений о приемлемости языковых выражений, которое мы видим по общей выборке, не всегда совпадает с реальным положением дел. Выделяются группы респондентов, предпочитающих тот или иной вариант, и выделяется группа респондентов, не делающих никаких различий. И в то же время оказывается, что тенденция, которую мы наблюдаем для всей выборки, не всегда задается тенденцией, свойственной большинству участников эксперимента.

Что еще интересно, мы разработали две метрики согласованности. Мы оцениваем единодушие респондентов — насколько они друг с другом согласуются в своих оценках по результатам эксперимента. И мы разработали метрику индивидуальной последовательности — насколько человек постоянен в своих суждениях в ходе эксперимента, когда ему несколько раз попадается одна и та же конструкция в разных лексических проявлениях. Ставит он одну и ту же оценку этой конструкции или нет? Оказывается, что никак нельзя предугадать, насколько постоянен будет человек в своих оценках. Мы наблюдали случаи, когда люди более последовательно оценивали те варианты, которые им не нравятся. Мы наблюдали и обратные случаи, когда люди были более уверены в оценке для тех языковых выражений, которые им больше нравятся. Таким образом, экспериментальная методология дает нам возможность получить принципиально новые результаты о вариативных явлениях.

— Расскажите, пожалуйста, об истории создания исследовательской группы. Кто ее организатор, помимо вас, идейный вдохновитель?

— Мы начали заниматься экспериментальным синтаксисом вместе с моим научным руководителем Екатериной Анатольевной Лютиковой, профессором кафедры теоретической и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ. Екатерина Анатольевна — человек очень проницательный и наблюдательный, прекрасно понимает, в каком направлении развивается наука. Совершенно верным было решение начать заниматься экспериментальным синтаксисом, что мы начали делать в рамках моих курсовых работ. Это было примерно десять лет назад. Тогда экспериментальные исследования в синтаксисе еще были единичными. Сейчас же мы видим волну интереса к экспериментальным данным в синтаксических исследованиях. Осенью 2024 г. мы были на конференции Puzzles of Agreement, посвященной согласованию, подключались онлайн, и оказалось, что больше половины исследований имеют экспериментальный фокус. Мы совершенно вовремя начали этим заниматься.

Впоследствии под руководством Е.А. Лютиковой я разработала теоретический курс по экспериментальному синтаксису, на котором мы рассматривали проблематику использования суждений о приемлемости. Его логичным продолжением стал уже практический курс, который мы ведем с 2019 г. Это курс, на котором студенты проводят самостоятельные исследования и проходят весь экспериментальный цикл. Они изучают свою научную проблему, сами формулируют гипотезы исследования и разрабатывают эксперимент, затем проводят его, обрабатывают данные и получают собственные научные результаты.

Мы проводим этот спецкурс на отделении теоретической и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ. Это старейшее место, где занимаются фундаментальной лингвистикой, с очень сильным профессорским и преподавательским составом. Туда сложно поступить, там учатся действительно талантливые и одаренные студенты. И мы очень рады, что они приходят учиться к нам. Многие из них проводят свои первые исследования, впервые выступают с нами на конференции, пишут свои первые статьи, то есть действительно растут и развиваются в научном плане. Экспериментальная методология в этом отношении очень полезна, потому что она показывает, что такое научный метод в лингвистике. Ребята, которые с нами работают в рамках практикума, входят в состав исследовательской группы. У нас уже на подходе три диссертации. Собственно, моя диссертация была первой, защищенной по направлению экспериментального синтаксиса. Конечно, у наших ребят уже более серьезный научный опыт, у них гораздо больше публикаций, чем у их ровесников, и для нас правда очень ценно и здорово, что они так вовлекаются в эту тему. И нас вдохновляют их успехи и их большой интерес.

Административную форму наша группа получила, когда мы стали работать в Научно-исследовательском вычислительном центре МГУ. И я хочу отметить большую заинтересованность руководства и администрации центра в том, чтобы мы получали научные результаты, чтобы у нас были все условия для научной работы. Это помощь на всех этапах проведения исследований, в каких-то организационных вопросах и даже в том, чтобы мы участвовали в конференциях. Например, осенью я участвовала в Форуме молодых ученых стран БРИКС и тоже представляла наше направление.

— Летом 2025 г. намечается ваша собственная конференция, организатором которой выступаете непосредственно вы. Расскажите, пожалуйста, что это за событие?

— Конференция «Экспериментальные исследования языка» для молодых исследователей появилась в результате работы нашего практикума. Мы поняли, что ребятам важно не только проводить исследования, но и учиться представлять результаты своей работы. Изначально это была наша внутренняя конференция, на которую мы приглашали коллег-преподавателей. Они тоже слушали доклады, давали свою обратную связь. Оказалось, что это мероприятие интересно не только нам. Так, в прошлом году мы впервые провели эту конференцию в очном формате. В этом году она также пройдет очно.

Одна из главных целей нашей конференции — объединить молодых ученых, использующих экспериментальные методы в своей работе, для исследования не только синтаксических ограничений, но и использования языка и того, как устроена грамматика. Мы не ограничиваем предмет исследования, мы объединяемся по методу. Я думаю, что это очень важно, поскольку подобных конференций со строго экспериментальным фокусом в России нет. Вместе с тем мы видим, что молодым исследователям нужно получить подтверждение того, что они двигаются в нужном направлении. Очень неправильно и демотивирующе вариться в собственном соку. Мы хотим, чтобы ребята почувствовали себя частью научного сообщества, чтобы у них была площадка, на которой они могут выступить и получить обратную связь от старших коллег и почувствовать свою причастность к экспериментальному веянию, которое мы сейчас наблюдаем в науке.  

Очень хочется также, чтобы это было действительно событием! Формат конференции привычен, и часто конференции используют для формального выступления. Мы хотим избежать этого при помощи продуманной программы. В частности, будут не только научные доклады, выступления приглашенных докладчиков, но и образовательный блок — прозвучат доклады о том, как строить научную карьеру, как проводить научные исследования и т.д. Важно, что для молодых ученых такие конференции — это возможность установить научные контакты с ровесниками и сформировать ту среду, в которой предстоит работать и развиваться.

Отмечу, что в этом году мы получили финансовую поддержку от Федерального агентства по делам молодежи «Росмолодежь». Мы выиграли в конкурсе «Росмолодежь. Гранты» 2024 г. Я хочу сказать большое спасибо изданию «Научная Россия», которое поддержало нас на этапе составления заявки. И, конечно, эта победа не была бы возможной без большого участия и поддержки Научно-исследовательского вычислительного центра, который предоставляет нам площадку для проведения конференции. Мы чувствуем большую заинтересованность администрации НИВЦ МГУ в том, чтобы мы действительно хорошо провели это мероприятие. Я думаю, что административные барьеры могут быть одним из критических факторов при организации любого мероприятия, не только научного. Здесь же нам идут навстречу, нам помогают, нас консультируют по всем вопросам, и мы этому очень рады. Дело остается за нами как за оргкомитетом и за всеми участниками, которые придут к нам на конференцию.

— Где и в каких числах состоится конференция?

— Конференция пройдет 19, 20 и 21 июня 2025 г. на базе Научно-исследовательского вычислительного центра МГУ во втором учебном корпусе. Вход для слушателей свободный, необходимо просто заранее зарегистрироваться.

— А сколько будет участников и откуда они?

— Сейчас у нас уже есть представление о том, кто хочет к нам обязательно приехать, кто будет слушателями. В этом году у нас заявлены два зарубежных докладчика — из Китая и Иордании. Это специалисты по экспериментальному синтаксису, хорошо нам знакомые по научным статьям. Мы ожидаем участников со всей России. Примерно 100 человек будут одновременно присутствовать на площадке — больше, чем в прошлом году. А значит, интерес к нашему направлению действительно растет. И для нас, конечно, проведение такого мероприятия — огромная радость и серьезная ответственность.

Интервью проведено при поддержке Министерства науки и высшего образования РФ.