Власть языка: речевое манипулирование как объект лингвистического исследования

Ежедневно человек для реализации своих целей вступает в коммуникацию, которая может сопровождаться манипулированием. Об этом мы поговорили с кандидатом филологических наук, доцентом кафедры стилистики русского языка факультета журналистики Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова Надеждой Смирновой.  

– Надежда Владимировна, в своей работе «Язык СМИ и политика: к истории вопроса» вы приводите мнение одного из ведущих теоретиков массовой коммуникации Дэниса Маккуэйла. Он считает, что современные массмедиа осуществляют широкий спектр функций, начиная с нейтральности в информировании и заканчивая манипуляцией и контролем. В этом смысле манипуляция понимается как нечто отрицательное?

Манипуляция – это вид скрытого психологического воздействия на адресата
с целью изменения системы его взглядов, мнений, поведения в интересах манипулятора.

• Во-первых, это скрытое воздействие – очень важный дифференциальный признак манипуляции, потому что как только манипуляция разоблачается, в этот момент она прекращается. Соответственно, адресат не осознает, что он подвергается воздействию. 
• Второй важный момент – сам характер манипуляции и воздействия. Это психологическое воздействие – воздействие на сознание адресата. 
• И третий важнейший признак: все это осуществляется в интересах манипулятора. Он является субъектом коммуникации и интереса. По сути, здесь мы видим искажение самой природы коммуникации. Если коммуникация в ее исконном виде – это субъект-субъектное взаимодействие, то здесь адресат превращается в объект коммуникации. Он перестает быть равноправным партнером. Это и порождает негативные моменты, о которых мы говорим применительно к понятию «манипуляция». 

– Если манипуляция является изначальной интенцией, то разве это не влечет заведомо неэффективную коммуникацию? Это же нарушение принципа кооперации Грайса, когда каждый из участников общения предпринимает максимум усилий для успешного общения?

Здесь необходимо уточнить, что, с точки зрения Герберта Пола Грайса, в основе любой успешной коммуникации лежит принцип кооперации и сотрудничества. То есть люди, вступая в коммуникацию, настроены на взаимовыгодное сотрудничество. Это аксиома для Грайса. И для этого нужно соблюдать ряд правил, или, как он их называет, максим. Они же постулаты коммуникации. Это четыре правила, которым мы должны следовать, чтобы коммуникация была успешна. 

В идеале все эти максимы должны соблюдаться, обеспечивая эффективную коммуникацию. Конечно, можно возразить Грайсу, что часто эти максимы нарушаются и тем не менее коммуникация успешна. Так, на нарушении принципа «Говори ясно» строится вся языковая игра, использование каламбуров и преднамеренное использование двусмысленности. Но на самом деле это не отрицает действия максим. Ведь как работает наше сознание? Допустим, мы получаем такое сообщение от собеседника: «Закон есть закон». Если исключительно формально его проанализировать с точки зрения соблюдения максим, то мы увидим, что здесь нарушается максима количества информации: высказывание тавтологично, мы повторяем одно и то же. Соответственно, когда адресат получает такое высказывание, он рассуждает следующим образом: здесь нарушена максима количества информации, а коммуникация – это кооперативный процесс. Значит, если говорящий нарушил эту максиму, то он имел в виду какой-то особый смысл, я могу попытаться этот смысл понять. И тогда я понимаю эту фразу не буквально, а как сообщение о том, что надо подчиняться закону. 

В случае с метафорами ситуация тоже на поверхности. Они демонстрируют нарушение принципа Грайса. Можно интерпретировать их и как нарушение максимы качества информации.

Допустим, я говорю: Эта девочка – кукла. Я напрямую отождествляю один объект с другим, и адресат, получая такое сообщение, видит, что оно не соответствует действительности: девочка живой человек и куклой не является. И опять же он исходит из принципа кооперации. Если это утверждение не соответствует действительности, то его надо трактовать  иначе. Кукла употребляется не в прямом смысле, а в переносном: девочка так же красива, как кукла. Соответственно, я интерпретирую это высказывание именно в таком ключе. 

Так работают принципы Грайса. Это некая модель идеальной коммуникации. Если мы спроецируем эти принципы на ситуацию, когда коммуникация носит манипулятивный характер, то увидим, что все эти максимы попираются. То есть нас могут откровенно вводить в заблуждение, предоставляя нам ложную информацию, нарушающую максиму качества. Нам могут сообщать слишком много информации, и наш мозг отказывается ее воспринимать, – нарушается максима количества информации. Или наоборот, дают слишком мало информации, чтобы мы сформировали какое-то объективное представление о действительности. Могут постоянно менять тему – нарушается максима релевантности. И здесь все языковые средства демонстрируют нарушение максимы манеры и способа подачи информации. 

– То есть манипуляция – это всегда нарушение какого-то постулата Грайса? 

Да, какой-то из постулатов всегда нарушается. Или все нарушаются одновременно. Тем не менее мы можем услышать или прочесть в научных трудах выражение «успешная манипуляция». Как тогда трактовать такое понятие? Вроде бы все принципы коммуникации нарушены, а манипуляция успешна. Тогда нужно определиться: что мы вкладываем в понятие успешности коммуникации? Для кого она успешна? 

С точки зрения Грайса, коммуникация будет успешной, если успех распространяется на обоих коммуникантов – и на говорящего, и на слушающего. Когда говорят об успешной манипуляции, то принимают в расчет только субъекта речи, только адресанта. Соответственно, успешная манипуляция – это манипуляция, достигшая цели, которую поставил перед собой адресант. Адресат вообще не принимается во внимание. Его интересы игнорируются. Он просто адекватно отреагировал на то, что сказал ему говорящий, который рассматривает адресата не как равноправного партнера, а как объект своих манипулятивных стратегий. 

– Коммуникация изначально строится так, что основной целью является манипуляция? Или в процессе коммуникативного акта может возникнуть такая цель? 

Я думаю, что она может возникнуть и в процессе речевого акта. Но когда это запланированная коммуникация, то и манипуляция должна была быть запланирована изначально. Она входит в стратегические коммуникативные установки по созданию такого текста. 

– Вы сказали, что не учитывается в принципе реципиент, лицо, которому адресуется сообщение. А как же разные целевые аудитории – учитываются ли знания таких людей? 

Очень хорошее уточнение. Что значит: учитывается или не учитывается адресат? Когда я говорю, что он не учитывается, это значит, что он не рассматривается как равноправный коммуникативный партнер. А то, что его характеристики при этом принимаются во внимание, это безусловно: чтобы манипуляция была успешной, говорящий или пишущий должен обладать знанием о том, что собой представляет адресат, объект манипуляции. Но это будут те же самые знания, которые у нас есть относительно любого неодушевленного объекта окружающего мира. То есть мы приравниваем в данном случае человека к вещи. Вот в чем суть того, что адресат не учитывается.

– Тогда за счет каких языковых средств, речевых тактик может достигаться манипуляция?

Это очень широкий вопрос: какие языковые механизмы существуют для осуществления манипуляции? 

Во-первых, надо сказать, что не только языковые механизмы обеспечивают действие манипуляции. Она может проводиться и невербальными способами, но это все-таки предмет интереса психологов. 

Вообще, манипуляция интересна тем, что это объект, который должен
изучаться и изучается представителями разных областей знания.
Это, безусловно, предмет интереса психологов, социологов,
политологов. И лингвистов.

Языковые средства самых разных уровней участвуют в реализации манипуляции, но, конечно, наиболее изучены лексические средства, то есть такие слова и выражения, которые помогают нам осуществлять манипулирование, скрыто воздействовать на сознание адресата, приводить к изменению его мнений, взглядов, манеры поведения. 

Давайте обратимся к наиболее изученным средствам. Всеми учеными отмечается роль эвфемизмов в реализации механизмов манипуляции. Эвфемизмы – это нейтральные или положительно окрашенные слова и выражения, выступающие в роли заместителей слов, которые кажутся говорящему нетактичными, неуместными, не соответствующими ситуации. Изначально эвфемизмы выполняют важную роль в создании эффективной, вежливой коммуникации. 

Мы сегодня уже говорили о теории Грайса, о его понимании эффективной коммуникации, но следует сказать, что в дальнейшем теория Грайса была расширена за счет использования такого принципа эффективной коммуникации, как принцип вежливости. Он был сформулирован британским ученым Джеффри Личем, который опирался на теорию Грайса, принимал его постулаты, но говорил о том, что все-таки необходимо ориентировать их на партнера в коммуникации как на носителя определенных ценностных установок. 

Принцип вежливости также реализуется в ряде максим. Это максимы такта, великодушия, согласия, скромности и так далее. И вот сейчас, когда мы говорим об эвфемизмах, мы видим, что изначально функция эвфемизмов связана как раз с тенденцией к вежливому общению. То есть мы избегаем каких-то тем, которые могут вызвать дискомфорт у собеседника. Или мы эти темы преподносим в смягченной форме. Эвфемизм действительно смягчает ситуацию, он представляет ее в более позитивном ключе. Это связано с различного рода языковыми и социальными конвенциями, с тем, как в обществе представляют, что такое вежливость, что такое вежливое общение. Если мы обратимся к текстам Николая Васильевича Гоголя, мы можем увидеть там, что местные дамы не говорили: «Я высморкалась», а говорили: «Я обошлась посредством платка». Это эвфемизм, отражающий их представление о вежливости. В советское время считалось невежливым говорить о том, что женщина беременна, вместо этого использовали эвфемизм «в интересном положении». 

Кроме того, эвфемизмы связаны с сакральной функцией языка. Мы знаем о первобытных религиях, связанных с верой в священное животное, в тотем, и это священное животное нельзя было называть его подлинным именем, поэтому использовались эвфемистические замены. Таким образом, например, в русском языке появилось слово «медведь» – «ведающий мёд». Это эвфемизм подлинного наименования этого животного, которое было табуировано. 

Но что происходит в современной коммуникации, в массовой коммуникации, прежде всего в СМИ? Очень часто эвфемизмы начинают выполнять совершенно противоположную функцию: это не стремление к вежливому общению и к эффективной коммуникации с учетом интересов партнера, а стремление завуалировать сущность дела, скрыть подлинное положение вещей.

– Это манипуляция?

Это манипуляция, безусловно, потому что тем самым нам транслируется искаженная картина реальности. Давайте задумаемся: сколько процентов содержания нашего мысленного пространства, нашей картины окружающей действительности основывается на нашем реальном опыте и сколько опосредовано текстами? Это несопоставимые величины. Человек может увидеть воочию, услышать своими ушами минимум по сравнению с тем, что мы получаем посредством текстов, и в том числе текстов массовой информации. Поэтому та картина реальности, которая складывается в нашем сознании, действительно складывается под влиянием усвоенных нами текстов. Соответственно, как нам будет представлено то или иное событие, так мы его и запечатлеем в нашем сознании. Вы понимаете, насколько велика роль средств массовой информации, хотя есть ученые, которые не согласны с этой точкой зрения. Они экспериментально пытались доказать, что влияние СМИ на сознание человека не так уж велико. Но общепринятая точка зрения гласит, что влияние, бесспорно, есть, и это влияние очень сильное. Недаром есть такие выражения, которые говорят нам, что СМИ – это четвертая власть. Эта власть способна управлять нашим сознанием. 

В том числе с помощью эвфемизмов, которые вуалируют сущность дела, искажают картину реальности. Допустим, начинается война. Но вместо слова «война», которое, безусловно, вызовет негативные ассоциации в сознании аудитории, нам предлагают эвфемистические замены, такие, как операция, акция. Соответственно, негативный оценочный потенциал, который заложен в слове «война», исчезает. А можно добавить к этой «операции» такое определение, как «миротворческая». Это совершенно иная картина реальности. Это действительно мощное средство манипуляции. 

Для эвфемизации могут использоваться так называемые квазиантонимы. Квазиантонимы – это антонимы, которые образуются с помощью приставки «не-» и выражают противоположность в смягченном виде. Так, «красивый – уродливый» – это антонимы, выражающие противоположные понятия, а «красивый – некрасивый» – это квазиантонимы, смягчающие противоположность. 

Квазиантонимы часто используются в роли эвфемизмов. Давайте представим ситуацию: режиссер выпускает фильм, и мы наблюдаем полный провал этого фильма в прокате. Журналист берет интервью у этого режиссера и говорит: «Что можно сказать, прокат фильма обернулся провалом». Режиссер комментирует эту реплику так: «Это не провал, это неуспех». Вроде бы «провал» и «неуспех» – это синонимы, оба они выступают в роли антонимов слова «успех». Но «провал» и «успех» – это резкая противоположность, а вот «успех» и «неуспех» – это смягченная противоположность. Если мы посмотрим словарные дефиниции, толкования этих слов, то увидим, что «неуспех» означает неудачу, а «провал» – это тоже неудача, но там есть существенное дополнение: это полная неудача. Соответственно, убирая компонент значения «полная», мы смягчаем противоположность и говорим: «Нет, это не провал, это неудача». Это уже своего рода манипулирование сознанием. «Это неудача, это неуспех», – с помощью таких квазиантонимов мы представляем ситуацию в смягченном виде. 

– Может ли аудитории того или иного СМИ, например, если мы говорим про медиасферу, как-то вовремя распознать, что их сознанием манипулируют?

Это, собственно, одна из задач, которые ставятся перед современной лингвистикой, – предупреждение и распознавание манипуляции.

Почему манипуляции становятся возможными?
Они становятся возможными в силу неосведомленности адресата.
Он не понимает, что им манипулируют,
не понимает, потому что не знает механизмов манипуляции.

Если эти механизмы будут ему известны, он сможет предупредить или разоблачить манипуляцию. Манипуляция проистекает из неведения. Соответственно, задача лингвиста – попытаться выявить основные языковые механизмы манипуляции и предоставить их в распоряжение аудитории, чтобы она могла эти процессы отслеживать. 

Что еще, кроме эвфемизмов, может служить примером манипулятивных приемов на уровне лексики? Есть такой очень интересный прием, как имперсонализация. Имперсонализация – это когда нам транслируют такое высказывание, в котором субъект не определен, он крайне размыт: «кто-то», «некто» или такое местоимение, как «они». «Они» целесообразно использовать в речи, нацеленной на коммуникативное партнерство, тогда, когда мы уже назвали стоящий за местоимением субъект развернутым именованием. То есть мы сначала назвали субъект, допустим, избирателей, и в дальнейшем мы уже можем отсылать к этому имени и называть их «они». Если мы без такого предшествующего контекста сразу называем неких субъектов «они», мы ставим адресата в очень неловкое положение, ему не с кем соотнести эту местоименную номинацию. Это соотнесение слова с обозначаемым им лицом, объектом окружающей действительности называется референцией. Соответственно, наш коммуникативный партнер не может осуществить акт референции, потому что ему не дано никаких указаний на то, кто конкретно эти «они». Но дальше в тексте может стоять: «Они считают…, Они думают…», и мы начинаем рассуждать: кто такие «они»? Раз «Они считают», может, это авторитетные лица? 

Таким способом в наше сознание начинают внедряться некие модели, некие точки зрения, которые мы можем принять в итоге за свои. Это, кстати, очень интересное явление, если рассматривать его шире. Примеры имперсонализации – это, по сути, примеры создания фантомов. То есть у нас есть слово, номинация, но у нас нет объекта, который стоит за этой номинацией. Это пустая внешняя оболочка. Это слова-фантомы, если рассматривать их в контексте современной постмодернистской философии. Это симулякры. Французский философ Жан Бодрийяр предложил термин «симулякр» для обозначения несуществующего объекта, который внедряется в сознание аудитории с помощью использования таких словесных оболочек. Другой термин, который говорит о том же, – это «плавающее означающее». Как устроен языковой знак? Языковой знак двусторонен, у него есть план выражения, то есть его форма, его оболочка – звучащее слово либо написанное, и обязательно за этой оболочкой должно стоять значение. В знаке обязательно должен быть дуализм означающего и означаемого. Что такое симулякр, фантом? Это голое означающее, за ним не стоит никакого смысла, этого смысла нет в реальной действительности. Бытие такого рода, условно назовем, сущностей ограничивается только нашим воображением. В этом смысле они подобны русалкам, кентаврам и прочим мифическим существам. Получается, что мы начинаем жить не в реальности, а в мире мифов. Эта мифологизация сознания – мощнейший результат манипуляции уже на глобальном уровне.

 – То есть это такая вторая реальность, которую создают СМИ?

Только реальностью она и не является: мы живем в некоем воображаемом, вымышленном мире, который создается такими манипуляциями с нашим сознанием. 

Еще один интересный пример манипуляции – это так называемые универсальные высказывания, когда  мысль формулируется так, как будто это некая аксиома и она носит универсальный характер. 

Нам говорят: «Все мужчины – подлецы». Это утверждение преподносится как абсолютная истина. Слово «все» –  квантор всеобщности – показывает нам, что утверждение распространяется на всех представителей данного класса, на всех мужчин. Или когда нам говорят, что все женщины – дуры. Та же самая логика. Весь класс объектов подчиняется этой логике. Такие высказывания – это инструмент манипуляции, потому что они имеют вид афоризмов, непреложных истин, аксиом, и они внедряются в наше сознание, формируя там, в свою очередь, стереотипы. 

Стереотипы – мощнейший инструмент манипуляции. К сожалению, каждый из нас в той или иной степени мыслит стереотипами. Что такое стереотипы? Это стандартные, шаблонные представления об окружающей действительности. И с помощью средств массовой информации происходит навязывание стереотипов. Конечно, к стереотипам часто обращается реклама, она часто работает с нашими примитивными представлениями о действительности, облаченными в шаблонные формы: Это хорошо – Это плохо. Эти два полюса, положительный и отрицательный, добро и зло – к этому реклама напрямую апеллирует. Допустим, на современном этапе генномодифицированные продукты – это зло, с этим полюсом оценки связывается данное явление, и мы именно в таком ключе его воспринимаем.  Если завтра скажут: «Нет, это на самом деле очень хорошо, это добро», то рекламный дискурс сразу же переключится на такое представление информации. 

 – Еще есть вопрос относительно сферы, где манипуляция может присутствовать. Это же не всегда про бульварную прессу?

Конечно, нет. Понятно, что качественная пресса стремится подавать информацию в рациональном ключе. Давайте вспомним классическую теорию аргументации. Есть три основных вида аргументации. Во-первых, аргументация к логосу – та аргументация, которую только и признает логика, для логики другой аргументации не существует.  С точки зрения логики, любая аргументация должна строиться на апелляции к разуму, соответственно, она должна представлять собой логические доказательства, причинно-следственные связи. И только так можно убедить человека в своей правоте. На использовании логической аргументации строится такой тип воздействия, как убеждение. Очень часто убеждение противопоставляют манипуляции: манипуляция как скрытое воздействие в интересах манипулятора и убеждение как открытое воздействие, когда говорящий сразу заявляет о том, что он пытается убедить адресата в своей правоте и приводит необходимые аргументы. Его целеустановка заявлена заранее. 

Здесь интересно вспомнить структуру речевого акта. Речевой акт предполагает наличие коммуникантов: адресанта и адресата. Со стороны адресанта участие в коммуникации требует наличия локутивной способности, то есть способности говорить, и иллокутивного намерения.  Это очень важная категория для коммуникации – иллокутивное намерение. Что это такое? Это цель, ради осуществления которой говорящий произносит свое высказывание. Когда мы имеем дело с убеждением, то говорящий эту цель озвучивает. Он может сказать: «Я хочу тебя убедить», «Я убеждаю тебя». Но давайте подумаем, может ли говорящий заявить о своей иллокутивной цели, если перед нами манипуляция? Нет. Если говорящий вам скажет: «Я тобой манипулирую», что в этот момент произойдет? Акт манипуляции завершится, потому что манипуляция – это скрытое воздействие, говорящий не может таким образом саморазоблачаться. 

Есть очень интересное понятие в лингвистике, которое называется иллокутивное самоубийство. Его использовал З. Вендлер. Есть такие слова в языке, которые самим фактом своего произнесения обозначают действие. Мы обращаемся к классической фундаментальной работе Джона Остина, которая называется «Слово как действие». Там впервые было обращено внимание на эти слова. Остин назвал их перформативами. Перформатив – это слово, равное действию. Я произношу слово и тем самым совершаю это действие. Например: «Я обещаю тебе завтра приехать часов в шесть». Когда я произнесла слово «обещаю», я совершила действие, пообещала. Или я говорю: «Я клянусь, клянусь, что не буду пропускать уроки». Акт клятвы – это и есть акт произнесения этого слова. Это очень интересный класс глаголов. По примерам видно, что они, как правило, употребляются в форме первого лица, то есть говорящий берет на себя ответственность  за совершение этого действия.

Когда Вендлер говорил об иллокутивном самоубийстве, что он имел в виду? Что некоторые глаголы не допускают перформативного употребления, потому что это приведет к самоубийству говорящего как коммуникативного партнера. Например, говорящий не может признаться в том, что он лжет. Вот он говорит: «Я тебе лгу», – и начинает что-то рассказывать. Вы понимаете, что это невозможно – признаться в том, что он полностью игнорирует принцип кооперации. Точно так же говорящий не может признаться в манипулировании. Это будет то же самое иллокутивное самоубийство. Манипуляция должна быть скрытой. 

Локутивная способность, идлокутивное намерение – это то, что идет от адресанта. Есть еще третий важный элемент речевого акта, связанный с фигурой адресата, –  перлокутивный эффект, то, что достигается с помощью речи. Это воздействие на слушателя. В идеале это понимание: слушатель понимает задачу, которую поставил перед ним говорящий, и адекватно реагирует на эту задачу. Опять же мы сталкиваемся с той проблемой, с которой мы начали. Если мы говорим о манипуляции, возможен перлокутивный эффект или нет? Если мы рассматриваем речевой акт с точки зрения адресанта, производителя речи, то у него была определенная интенция, иллокутивое намерение. Если слушающий или читающий совершил те действия, которых адресант от него ждал, получается, что перлокутивный эффект достигнут. Другое дело, что такой перлокутивный эффект для адресата носит абсолютно негативный характер. 

Кстати, еще один интересный момент теории речевых актов – косвенные речевые акты. Не всегда искажение целеустановки говорящего – непрямой трансляции интенции – является манипуляцией. Косвенный речевой акт нам это демонстрирует. Представьте, что мы находимся в комнате, где холодно, и я хочу, чтобы вы закрыли окно. По каким-то причинам я не могу этого сделать. Я обращаюсь к вам с вопросом: Не могли бы вы закрыть окно?Если вы будете реагировать на вопрос в соответствии с его внешней формой, то вы должны ответить «Да» или «Нет». Но разве этого добивался говорящий? Нет, конечно. На самом деле это не вопрос, а просьба, облеченная в форму вопроса. Это нарушение коммуникативных прав партнеров? Конечно, нет. Даже наоборот, это реализация принципа вежливости. Это вежливая форма просьбы. Поэтому адекватная реакция на такую просьбу – встать и закрыть окно. 

Еще один классический пример расхождения целеустановки и внешней ее реализации  – риторические вопросы, которые могут быть манипулятивными приемами. Допустим, я говорю вам: Кто же не хочет поехать на майские праздники в Сочи? Вопрос не предполагает ответа. Здесь под внешней формой вопроса скрывается утверждение: Все хотят. Понятно, что это не соответствует действительности,  это пример манипуляции с помощью риторического вопроса. 

– Если мы говорим о манипуляции в аспекте эмотивности и оценочности в тех СМИ, в которых отсутствует «напечатанное» слово: телевидение, радио, то другими способами здесь она может достигаться? 

Привлекает ли манипуляция в качестве аргумента воздействие на эмоции? Безусловно. Мы начали разговор о риторических способах воздействия и закончили на логической системе аргументации. Апелляция к логосу – то, на чем строится убеждение. Есть еще два вида аргументации: апелляция к пафосу и апелляция к этосу. Апелляция к пафосу – это воздействие на эмоции, чувства аудитории. Манипуляция очень часто использует именно такую аргументацию – не рациональную, а эмоциональную. Прибегать к эмоциональным аргументам с точки зрения логики нельзя. Но понятно, что логика и реальная речь – это не одно и то же. Многократные попытки создать идеальный логический язык были обречены на неуспех, потому что такой язык не отражает структуру реальной действительности, в которой мы существуем. Это некий выхолощенный язык, в котором есть только логические понятия. А все связанное со сферой эмоций просто из него изгоняется. Безусловно, в реальной жизни эмоции и чувства играют огромную роль, поэтому апелляция к ним – это довольно эффективный прием. Мы можем апеллировать, например, к страху аудитории. В логике это запрещенный прием. А в реальной жизни мы часто апеллируем к страху или к состраданию. Я могу представить себя страдающим человеком, которому нужна помощь, и тем самым вызвать у вас ответную эмоциональную реакцию и добиться своей манипулятивной цели. Конечно, манипуляция очень тесно связана с эмотивностью и эмоциональностью. 

 Третий вид аргументации – апелляция к этосу, то есть к нравственным ценностям. Это тоже мощнейший прием манипуляции. Я могу взывать к общечеловеческим ценностям, говоря: «Ты же разделяешь мнение, что свобода – это хорошо, это благо?».  Странно сказать в ответ: «Нет, не разделяю». Поэтому это тоже манипулирование, мощнейшее манипулирование – обращение к ценностным категориям, связанным с социумом или с отдельными индивидами. 

– Можно ли говорить о том, что речевая агрессия в телевизионных шоу, радиоэфире тоже считается манипуляцией? Или это все-таки открытое воздействие? 

Если говорить о том, что общего у манипуляции и речевой агрессии и что их отличает друг от друга, то важно отметить открытый характер речевой агрессии. Она часто проявляется в бранных выражениях, адресованных собеседнику. Манипуляция, как мы выяснили, всегда носит скрытый характер. Тем не менее у них есть и общие черты. Это некооперативное коммуникативное поведение. И речевая агрессия, и манипуляция не учитывают интересов партнера. Поэтому оба этих явления являются примерами нарушения лингвоэтических норм. Существует новый раздел в лингвистике – лингвоэтика, который изучает нарушения лингвоэтических норм, прежде всего, в языке СМИ и в языке рекламы. Это может быть цинизм, демагогия, речевая агрессия, манипуляция. Здесь мы говорим о нарушении нравственных постулатов общения. 

Еще одна наука, близкая лингвоэтике, – лингвоэкология, которая также интересуется всеми этими проблемами. Широко их можно определить как засорение коммуникативной среды. Лингвоэкология занимается изучением такого важного понятия для современной культуры, как политкорректность. Создание политкорректного языка – это масштабная цель, поставленная и перед лингвистами, и перед психологами, и перед социологами. И для создания политкорректного языка очень часто привлекаются эвфемизмы, замещающие номинации, в которых подчеркивается какая-то ущербность субъекта, связанная, например, с гендерной характеристикой или с этнической принадлежностью. 

- Политкорректный язык не свободен от манипуляции, получается? 

Это очень интересный вопрос. Посмотрите на эти замены: мы не можем называть человека по цвету кожи, а вместо этого называем его афроамериканцем. Или, например, мы не называем человека «инвалид», а говорим «человек с ограниченными возможностями». Но иногда это доходит до абсурда. Если человек низкого роста, мы не можем сказать, что он низкого роста, – тем самым мы нарушаем его коммуникативные права, дискриминируем его и вторгаемся в его частную сферу. Давайте называть его вертикально озадаченным или вертикально ущербным. Такие примеры вызывают  недоумение. На мой взгляд, блестящий комментарий по поводу того, что собой представляет политкорректный язык, дал Умберто Эко, знаменитый итальянский семиотик, культуролог. Он сказал, что нужно менять не слова, а социальное устройство. Вы видите проблемы и сводите их только к неправильным номинациям. Сейчас мы их заменим, и все будет прекрасно. Нет, прекрасно не будет, эти проблемы кроются в социуме. Также он говорит о том, что такой политкорректный язык сам провоцирует проявление дискриминации в обратном направлении. И часто призыв «Давайте будем политкорректными» используется для того, чтобы собеседник просто замолчал. В этом смысле это, конечно, манипуляция. Я могу сказать: «Ты не политкорректен». В современном обществе это звучит ужасно и означает, что ты не соблюдаешь основного правила современной коммуникации. Таким образом я вас вообще выбрасываю из коммуникативной среды. 

– Мы уже сказали, что манипуляция – это не всегда про бульварную прессу. Если вдруг задача лингвистики достигнута и читатель или слушатель вовремя распознает, что его сознанием манипулируют, понижает ли это статус издания, конкретного СМИ или это нормальное явление? 

Если манипуляция разоблачена, то ваш коммуникативный статус резко падает. Поэтому будьте аккуратны, применяя манипулятивные технологии, потому что вы понижаетесь в коммуникативном ранге сразу на несколько позиций или полностью уничтожаете свой коммуникативный авторитет. 

Говоря о том, что манипуляция представлена не только в бульварной прессе, можно обратиться к событию, непосредственно связанному с проблематикой манипулирования, – к конфликту между США и Вьетнамом. Как его отображали средства массовой информации США? Они делали это, используя манипулятивные технологии, мощнейшую эвфемизацию. Ни о какой войне речь не шла – речь шла о миротворческой акции, о помощи, которую оказывали доблестные военные Америки народу Вьетнама. И это никакая не бульварная пресса, а официальные издания, которые использовали такой способ представления реальности. Высвечивались одни аспекты и затемнялись другие.  Информация транслировалось так, как это было выгодно тем, кто за этим стоял. Поэтому ответ на вопрос о том, только ли желтая пресса манипулятивна, – нет. 

– Необходимо знать механизмы манипуляции, чтобы избежать ее. А поможет ли фактчекинг и потребление информации в разных источниках защититься от манипуляции и стереотипизации? 

Это один из способов защиты, безусловно. Мы не должны доверять только одному источнику. Если мы выбираем такой путь, то сами обрекаем себя на то, что станем объектом манипуляции. То есть мы должны получать информацию из разных источников. И они обязательно должны быть авторитетными. Это одно из правил, касающихся того, как избежать манипуляции. А самое главное правило – относиться к получаемой информации критично. Не надо все принимать на веру.

У нас должен быть очень взвешенный подход к реальности

и понимание того, что мы получаем

ретранслируемую картину мира.

Те факты, которые мы узнаем, это уже результат селекции. Из окружающего событийного континуума журналисты извлекают отдельные элементы, а затем транслируют их аудитории. Это уже искаженная картина реальности, потому что она была подвергнута такой селекции. Крайний случай нарушения коммуникативных прав – дезинформация.

Очень актуальная проблема – фейкньюс: как убедиться, что перед нами ложная новость? Пока совет один – сравнивать разные источники и не доверять одному сразу. У многих людей есть ощущение магии СМИ. Если мы слышим слово, сказанное соседом, – это один уровень доверия, а то же самое с экрана телевизора – другой уровень доверия. Многие люди безусловно доверяют средствам массовой информации. Так поступать не надо, надо относиться к информации критично. Еще один совет: не надо все воспринимать на уровне эмоций. На это часто и рассчитывает манипулятор – что мы отреагируем на уровне чувств и не будем пропускать сообщение через рациональную систему оценки. Тогда мы становимся легкой добычей манипулятора. Поэтому надо мыслить критически, не доверять одному источнику, не реагировать эмоционально, а пытаться рационально проанализировать полученную информацию.  

Фото на странице и на главной странице сайта: Николай Мохначев / «Научная Россия»