Как разозлить ученого и удивить Президента РАН

День российской науки 8 февраля оказался удачным поводом, чтобы собрать профессоров РАН и выслушать их мнения о новом законопроекте — с ноября рабочая группа при председателе Государственной Думы обсуждает проект нового базового закона о научной, научно-технической и инновационной деятельности в Российской Федерации. Почетное звание «профессор РАН» было учреждено в 2015 году, чтобы Академия могла пополнить свои ряды относительно молодыми учеными, не делая их академиками. На сегодняшний день профессорами РАН стали около пятисот человек.

Тон встречи представлял собой разительный контраст манере общения власти с наукой, которую мы наблюдали в последние годы. По крайней мере, открывая встречу, Сергей Нарышкин подчеркнул необходимость «укреплять диалог между парламентом и Академией», ссылался на имеющийся опыт «успешного обсуждения законопроектов» и говорил о главной задаче власти — «не принимать законов поспешно». Как тут не согласиться.

В различных выступлениях также звучали также фразы об «исходе из науки», «потере научных школ», «болезненном периоде залечивания ран» и прочие правильные общие слова. А председатель комитета Государственной Думы по науке и наукоемким технологиям Валерий Черешнев порассуждал об особой модели российской науки, которая, в отличие от науки западной, развивается не в университетах, а в академии. Академия же изначально «не была учебным, общественным и образовательным учреждением».

Стоит только удивляться, почему реформаторы последнего десятилетия не заметили этой исторически сложившейся российской специфики. Впрочем, в рамках той же встречи министр образования и науки Дмитрий Ливанов говорил о том, что «разделять науки на академическую, вузовскую и клиническую — малопродуктивно». Таким образом, основной вектор нового закона пока не ясен.

В нынешней ситуации, по мнению инициаторов закона, проблемы науки состоят в отсутствии в законодательстве понятия «научная деятельность», количестве научных кадров (поскольку в Финляндии число работающих в науке составляет семнадцать человек на тысячу населения, в Китае — двенадцать, а в России — только 6,5) и доле бизнеса в научных разработках (в мире вложения частных компаний составляют до шестидесяти процентов бюджета научных проектов, в России — не более десяти).

О качестве научных исследований речь не шла — по-видимому, эти критерии плохо поддаются статистическому анализу. Знаковой можно считать несколько ироничную фразу, которую, представляясь, произнес один из участников встречи: «Я — специалист по молекулярной биологии, продукт моей научной деятельности — научные публикации». Как известно, споры о пределах применимости наукометрических показателей идут уже много лет и особенно ужесточились с попытками — в классическом стиле Sturm und Drang — реформаторов российской науки сделать их универсальным мерилом научной активности.

Далее участники назвали ряд проблем, которые, по их мнению, более всего мешают работать. По мнению заведующего лабораторией института органической химии им. Зелинского Александра Терентьева, грантовое финансирование приводит к искажению результатов научных исследований: «Мы стараемся выживать, и, чтобы заработать, в эфир выбрасывается информация, в которой мы пытаемся выглядеть максимально хорошо». Александру Терентьеву вторил председатель комитета Государственной Думы по образованию Вячеслав Никонов, отметивший: индекс цитирования как критерий оценки эффективности научной работы заставляет естественников тут же публиковать результаты своих исследований в зарубежных журналах, хотя Россия могла бы иметь выгоду, некоторое время обладая этой информацией эксклюзивно. (Это хороший пример якобы «государственного подхода», нерелевантного примерно с середины XX века). Гуманитарии же, чтобы попасть в число опубликованных, выбирают для своих исследований максимально «модные» темы, не всегда представляющие страну в выгодном свете.

Также Вячеслав Никонов говорил о засилии «наукометрии» и странных критериях отчетов о научной работе, в которые исследование, выполненное по гранту, и научная статья попадают, а безгрантовое исследование и научная монография — нет. По словам докладчика, такие странности происходят от того, что за основу были взяты западные критерии оценки научных работ пятидесятилетней давности. (Злые языки сказали бы, что причины стоит искать гораздо ближе во времени и пространстве, но на то они и злые).

Привлекли внимание выступающих проблемы молодых ученых, для которых надо создавать условия жизни — строить общежития — и труда, т.е. хотя бы элементарно обеспечить лаборатории реактивами. Сейчас одна из проблем — сроки, в которые научные материалы проходят таможенный контроль, ибо среди этих материалов есть скоропортящиеся, а таможня, исполняя свои обязанности, не считает нужным торопиться.

Обсуждался на заседании статус аспирантуры, требования к которой, по мнению главного научного сотрудника Федерального исследовательского центра «Информатика и управление» РАН Ольги Кузнецовой, должны быть дифференцированными. Например, тем, кто при поступлении сменил специальность, будут полезны дополнительные занятия, тем, кто стал аспирантом на своей же родной кафедре — нет. А вот преподавательская практика будет гораздо менее полезна, чем научно-исследовательская — вести занятия, кроме семинаров на младших курсах, аспирант все равно не может юридически, а вот опыт участия в исследованиях позволит сразу же после защиты включать его в группы, работающие по грантам. Такое денежное подспорье для молодого ученого будет не лишним.

Ряд конкретных замечаний к тексту законопроекта высказал заведующий лабораторией института молекулярной биологии имени В.А. Энгельгарта Дмитрий Купраш. По его словам, закон в существующей редакции выглядит как излишне амбициозный и конкретный. Например, он предполагает регистрацию научных данных в пяти информационных системах, четыре из которых — новые. «Хотите разозлить ученого, — отметил Дмитрий Владимирович, — заставьте его вбивать свои данные еще куда-нибудь. Я провел за этим занятием несколько месяцев жизни». Гораздо больший эффект, по мнению докладчика, может дать выработка единых стандартов информации, а также развитие, координация и обмен данными между уже существующими системами.

Однако наибольший разброс мнений наметился по вопросу, как сделать научные исследования привлекательными для бизнеса. По мнению директора института Европы Алексея Громыко, в последние годы развивались, в основном, научные области, продукты которых были рассчитаны на внешний рынок. Это — стратегическая ошибка, необходимо было развивать, в первую очередь, рынок внутренний. Однако строить высокоточные производства без нижнего этажа потребления — бесполезно. Нужно, наоборот, поддерживать производства, где спрос на продукцию — массовый, а оборот — быстрый. В свое время в Англии таким двигателем науки стал «шерстяной капитализм», в России же можно обратить внимание на производство продуктов питания — это заодно улучшит демографию.

Принципиально иное решение той же проблемы нашел заместитель директора Института проблем рынка РАН Евгений Логинов. По его словам, достаточно создать из ученых рабочую группу при Государственной Думе, которая сначала доложила бы депутатам о перспективных для внедрения в бизнес научных разработках, а потом проконтролировала бы внедрение. (Ужасная картина, если вдуматься).

Услышав о столь радикальных методах обращения с наукой, президент РАН Владимир Фортов задумчиво почесал в затылке, а Сергей Нарышкин оценил их как «сепаратизм», поскольку, учитывая различные научные специальности, рабочих групп пришлось бы создавать несколько. Но показательно, что такой подход — при всей его бессмысленности — кто-то вообще готов обсуждать.