Принципы, по которым мы, разговаривая, выстраиваем слова в предложения, могут быть описаны в строгих формальных терминах. Впрочем, если вы вспомните, об этом рассказывали еще в школе — наша речь подчиняется сложным, но строгим и безусловным правилам. «Я вас люблю» и «Я люблю вас» звучит вполне по-русски, но попробуйте сказать «Вас я люблю», и сразу на ум приходит Васиссуалий Лоханкин из знаменитого «Золотого теленка» Ильфа и Петрова. И, как мы помним из школьного курса, за описание таких формальных правил построения слов в предложения отвечает синтаксис.
Теория универсальной грамматики, впервые сформулированная американским лингвистом Ноамом Хомским, предполагает, что существуют заложенные в человеке изначально и не зависящие от языка универсалии, к которым мы обращаемся, формулируя слова и составляя их в предложения. К собственно универсальной грамматике Хомского можно относиться по-разному, но, во всяком случае, многие лингвисты соглашаются, что в языках мира существуют универсалии, тем или иным образом интерпретируемые каждым языком. То есть, разговаривая, мы пользуемся своеобразной формулой, которая в большей или меньшей степени определяет, что мы в итоге скажем.
Изучению того, как меняются синтаксические конструкции, посвящен целый раздел науки о языке — исторический синтаксис. Последние достижения в этой области будут в ходе этой неделе представлены в Неаполе (Италия), где сегодня началась 22-я Международная конференция по исторической лингвистике (22nd International Conference on Historical Linguistics). Собравшиеся ученые со всех концов мира расскажут о результатах своей работы по изучению диахронического изменения языков (изменения их в истории).
Открыл конференцию известный лингвист Адам Леджуэй (Adam Ledgeway) из Кембриджского университета (Великобритания), который изложил аудитории свои соображения относительно параметров оценки того, как в разных языках мира меняются принципы выбора вспомогательных глаголов. При этом, как он говорит, перед учеными возникает следующая значительная проблема. Универсальная грамматика, по словам Леджуэя, должна определить, в частности, ряд микропараметров — таких как принцип появления глагола вторым словом в предложении (лингвисты называют это V2), как в германских языках, местоименные клитики (безударные слова вроде польского «го», обозначающие лицо — субъект или объект предложения), использование инфинитивов, выбор вспомогательных глаголов и так далее. Учитывая, что не для всех языков эти параметры могут быть определены, перед адептами универсальной грамматики стоит поистине трудная задача.
Он также заметил, что языки могут варьироваться в своем развитии более или менее свободно, при этом максимум свободы означает менять один параметр без необходимости менять вслед за ним цепочку других. Другими словами, степень свободы синтаксического развития языка зависит от того, какие в нем есть универсальные параметры и насколько они между собой связаны.
Возвращаясь к универсалиям и формуле, заметим, что эта формула, как уже сказано, отличается от языка к языку. Мы можем при этом объединять разные языки в группы по определенным типологическим характеристикам. Типологическая схожесть языков не зависит от их генетического родства — это просто классификация по определенным параметрам.
Любопытно, что, развиваясь, язык способен изменять эти свои характеристики и менять свой тип. Это касается самых разных уровней языка — от фонологического до синтаксического. Но о том, что слова по мере развития языка могут звучать иначе или могут менять свои грамматические признаки (например, слово «кофе» по аналогии с другими словами на -е последние полвека довольно успешно пытается перейти в средний род из мужского), широкой публике довольно неплохо известно.
Если говорить о фонетических изменениях, самым, пожалуй, известным примером изменения, древнерусский язык в своей истории перешел от принципа открытого слога (когда всякий слог должен заканчиваться на гласный) к возможности закрытых слогов — и это вызвало в нашем языке такие изменения, что понимать древнерусскую речь современному человеку было бы довольно затруднительно. Допустим, слово «изба», знакомое каждому, уже не ассоциируется со словом «есть» — а между тем, когда-то оно звучало как «истьба» (звук [ь] когда-то обозначал сверхкраткий гласный звук, близкий к [е]), и эта форма сохранилась отчасти в диалектной форме «истобка».
Что касается синтаксиса, о том, что при развитии языка он также может в разных своих частях довольно существенно изменяться, в школе рассказывают значительно реже. Между тем, если взять для примера тот же древнерусский язык, например, были возможны такие конструкции, как «ему ходящю», с действительным причастием и субъектом действия в дательном падеже, а сейчас мы так построить предложение не можем и произносим это как «когда он ходил».
Вот пример из Ипатьевской летописи с этим оборотом: «И сразившема сѧ полкома и побѣди Ꙗрополкъ» — «и когда сразились оба войска, победил Ярополк». Со временем этот оборот стал разрушаться, и вначале причастие получило именительный, а не дательный падеж: «Идоуще же емоу вспѧть размысливъ рече дружинѣ своей» (Лаврентьевская летопись), а потом и вовсе исчез из русского языка. Остатки этого оборота, называющегося dativus absolutus, еще можно обнаружить, впрочем, в части говоров северорусского наречия.
