История на глубине. Интервью о подводной археологии с заведующим Центром подводного археологического наследия ИА РАН Сергеем Ольховским

Морские акватории и внутренние водоемы России скрывают колоссальное количество объектов, имеющих историческую ценность. Создание реестра подводного культурного наследия потребует десятилетий работы. При этом часть артефактов вряд ли станет достоянием государственных музеев ― немало вещей попадут в руки кладоискателей и коллекционеров.

Много ли археологи знают о том, что скрывают водоемы России? Как ищут места кораблекрушений? Почему лучше не поднимать находки со дна без особой необходимости? О работе подводных археологов корреспонденту портала «Научная Россия» рассказал заведующий Центром подводного наследия Института археологии РАН Сергей Валерьевич Ольховский.

― Подводная археология ― достаточно молодое направление. Видимо, активно оно начало развиваться с созданием акваланга в первой половине ХХ в.?

― Подводная археология стала отдельным направлением исследований и правда не так уж давно. Во многом по причине того, что до 1960-х гг. археологи, как правило, даже не могли увидеть объекты своих исследований собственными глазами и были вынуждены полагаться на рассказы и рисунки профессиональных водолазов. Эту ситуацию изменили изобретение акваланга и популяризация подводного плавания: за пару десятков лет аквалангисты осмотрели многие мелководные акватории, нашли остатки сотен кораблекрушений и сильно повредили очень многие из них в поисках сувениров. Стало очевидно, что подводное культурное наследие, во-первых, существует, а во-вторых, нуждается в срочном изучении и защите, пока на дне еще что-то осталось. Многие приморские государства начали развивать свои законодательства, создавать специальные научные центры и службы по охране морского наследия, профильные музеи. Результатом этих усилий стала Парижская конвенция ЮНЕСКО 2001 г., содержащая основные определения и подходы к защите и использованию подводного культурного наследия.

― Насколько хорошо в России сформировано знание о том, какие именно исторические ценности находятся под водой? Или еще достаточно белых пятен?

― Российская Федерация участвует в некоторых международных соглашениях об охране культурного наследия и обязана его выявлять, изучать и сохранять. В отношении археологических объектов на суше эти требования более или менее соблюдаются, а вот с подводными ситуация гораздо сложнее. Во-первых, российское законодательство до сих пор не позволяет ставить подводные археологические объекты на федеральный учет и тем самым обеспечивать им хотя бы юридический статус. Во-вторых, в России в отличие от многих стран нет уполномоченной госструктуры, способной заниматься изучением и управлением подводным культурным наследием. И даже когда эта структура наконец будет создана, для обследования колоссальной площади российских акваторий ей явно понадобится много десятков лет. В-третьих, для развития сферы подводного культурного наследия нужны специалисты, а российские вузы по этому профилю не обучают. Обобщая, белые пятна на несуществующей карте подводного культурного наследия России ― почти все акватории: нет системы учета и защиты подводного наследия; у археологов есть обрывочная информация о сотнях подводных объектов неясной историко-культурной значимости, но нет ресурсов для их планомерного изучения. И в этой мутной воде конкурируют за гранты разные общественники, поисковики и краеведы, организующие наукообразные экспедиции с шумным пиар-сопровождением, но часто сомнительными результатами.

― То есть аквалангисты-любители ― проблема для науки?

― Аквалангисты бывают разные. Некоторые регулярно работают волонтерами в академических экспедициях и со временем становятся достойными специалистами, а некоторые считают, что работать «по науке» слишком скучно, и пополняют ряды, скажем так, поисковиков, более мотивированных  поиском сувениров или вещей на продажу.

― Как ученые ищут затонувшие корабли? Это работа с архивами и старинными документами?

― Это зависит от того, какая акватория и какой период времени нас интересуют. Если, например, это Финский залив и суда XVIII–XIX вв., то к нашим услугам архивы Санкт-Петербурга, хранящие много данных о том, кто, где и когда затонул. Если нам нужны данные о черноморских кораблекрушениях XVII в., информацию стоит поискать в турецких архивах. А вот сведения о более ранних кораблекрушениях, случившихся в российских водах, найти в архивах вряд ли удастся. В любом случае, даже если мы нашли описание места кораблекрушения, это вовсе не значит, что дело в шляпе. Очевидцы события обычно отмечали ближайшие ориентиры ― мысы, бухты ― и на глаз определяли дистанцию от судна до берега. А на практике это значит, что площадь участка поисков может достигать многих квадратных километров и вообще не факт, что там уцелели какие-то остатки судна. То есть архивные материалы могут указать на примерные районы кораблекрушений, но эти данные часто обрывочны и в основном касаются XVIII–XIX вв. А ведь судоходство в российских акваториях началось гораздо раньше.

― Существуют другие способы поиска затонувших объектов, кроме работы в архивах?

― Конечно. Самый простой способ обследования ― визуальный осмотр дна аквалангистом. Чтобы осмотреть всю площадь участка с разных ракурсов даже в относительно прозрачной воде, ему придется долго плавать невысоко над дном по определенной траектории. Но даже если этим займется целая команда аквалангистов, это вовсе не значит, что они найдут на заданном участке все объекты наследия. В лучшем случае они заметят лишь то, что возвышается над поверхностью дна. Но все, что частично или полностью занесено донными отложениями, разглядеть весьма сложно или невозможно, поэтому мы не считаем визуальный осмотр достаточно информативным способом обследования. Чтобы доказать присутствие или отсутствие объектов наследия на заданном участке дна, его нужно обследовать современной аппаратурой и по корректной методике. Это подразумевает комплексный подход: обследование однолучевым или многолучевым эхолотом для создания батиметрической карты, обследование гидролокатором бокового обзора для составления тенеграфической мозаики поверхности дна, обследование буксируемым магнитометром для локализации аномалий магнитного поля, обследование акустическим профилографом для выявления объектов в толще донных отложений. Материалы этих обследований и результаты визуальной заверки подозрительных объектов убедительно докажут наличие или отсутствие археологического наследия на заданном участке дна.

― Водная среда достаточно агрессивна к материалам, особенно к дереву, из которого ранее строились корабли. Насколько качественные образцы возможно сегодня найти?

― В пресной воде дерево может сохраняться долгое время, особенно если замыто песком или илом. Неспроста большинство древних судов, выставленных в европейских музеях, подняли из рек и озер, а не из морей. Степень сохранности пресноводных находок нередко дает возможность полностью реконструировать исходную форму судна. А сохранность деревянных судов, затонувших в море, зависит от солености воды и местной фауны. Например, Средиземное море населено моллюсками Teredo navalis, быстро превращающими любое дерево в решето. Из-за этого, несмотря на огромное количество случившихся в Средиземноморье кораблекрушений, подавляющее большинство судовых корпусов полностью уничтожены или настолько повреждены древоточцами, что от них остались лишь изъеденные остатки самых массивных деталей, и их слишком мало для убедительной реконструкции обводов судна. В менее соленых водах Балтики, Черного и Азовского морей древоточцев нет, поэтому деревянные суда могут сохраниться сравнительно хорошо, особенно на больших глубинах. Найти суда высокой сохранности потенциально возможно и на мелководье в том редком случае, если после крушения их не разбили штормовые волны, а замыли морские осадки.

― Если рассматривать оптимистичный сценарий, при котором корабль находится в месте, благоприятном для его сохранности, объекты какого века возможно обнаружить?

― Это зависит от истории судоходства в той или иной акватории. Древнейшие суда, которые потенциально могли затонуть в российских водах Черного и Азовского морей, относятся к VII в. до н.э. А в Балтийском море это, скорее всего, будут корабли эпохи викингов.

― То есть объекты времен Древней Греции еще не рассыпались полностью?

― Суда, выброшенные на берег штормом, нам уже не найти: их еще в то время починили или разобрали. От судов, разбитых о рифы и затонувших на мелководье, со временем в лучшем случае остаются только груз и днищевая часть корпуса. Самая перспективная для нас ситуация ― когда судно затонуло на большой глубине, где его не могут повредить штормы, и при этом оно находится вне зоны тралового рыболовства. Основная причина разрушения судов, лежащих на большой глубине, ― именно рыбацкие тралы, которые буквально скребут поверхность дна, цепляются за корпуса судов и порой разламывают их на части. Так что на глубинах более 30 м и вне зон промыслового рыболовства потенциально могут находиться и древнегреческие, и более поздние суда неплохой сохранности.

― Какие исследования в приоритете Института археологии РАН?

― Наши задачи не сводятся к изучению каких-то отдельных подводных объектов, они гораздо шире. Например, мы развиваем нормативно-методическую базу подводных исследований в РФ и консультируем профильные ведомства по поводу модификации законодательства. Современные требования к составу, информативности и качеству проведения работ, которые мы сформулировали и предложили профессиональному сообществу несколько лет назад, поначалу вызывали у некоторых коллег скрежет зубовный, но вскоре были признаны своего рода индустриальным стандартом. И мы постоянно развиваем этот стандарт с учетом нового опыта и возможностей мультидисциплинарных методов.

Что касается наших регулярных экспедиций, мы сосредоточены на двух объектах. Первый находится в Таманском заливе ― это затопленный порт Фанагории, крупнейшего полиса Азиатского Боспора, через который Средиземноморье и Малая Азия торговали с Доном и Кубанью. Уникальность фанагорийского порта в том, что вблизи него нет каменоломен и для его постройки в V–IV вв. до н.э. пришлось доставить на судах десятки тысяч тонн разнообразного каменного материала из Афинского залива и с побережий Малой Азии. Второй наш объект находится в самом центре Великого Новгорода ― это древнейший мост через Волхов, соединявший главные районы города и имевший военное, торговое и даже политическое значение. Очень вероятно, что он был одним из первых мостов Древней Руси и при этом построен с учетом передового европейского опыта того времени. Помимо регулярных экспедиций в Фанагории и на Волхове, мы участвуем в государственной историко-культурной экспертизе акваторий перед строительством трубопроводов, причалов, мостовых опор, волноломов и т.п. Проводя подводные разведки, мы осматриваем антропогенные объекты и определяем их культурно-историческую ценность.

― То есть принцип тот же, что и при строительстве на земле: перед постройкой здания обязательна археологическая экспертиза?

― Именно так. В ходе разведки мы иногда находим археологические объекты или предметы, и у заказчика возникает выбор: или изменить границы участка строительства, или переместить, например, старинный якорь за пределы участка или в музей, или запланировать перед строительством спасательные подводные раскопки.

― Сразу вспоминается Крымский мост. Там были интересные находки?

― Да, этот проект стал одним из самых масштабных и длительных. На дне Керченской бухты прямо на трассе моста находится гигантское скопление археологических предметов, в основном разнообразных керамических сосудов. Эти сосуды ― груз и личное имущество экипажей судов, которые полторы тысячи лет подряд обеспечивали торговлю между городами Средиземноморья, Малой Азией и Европейским Боспором. Поврежденные при перевозке грузы выбрасывали за борт при разгрузке судов, и так на дне Керченской бухты постепенно накопились десятки тысяч амфор из-под вина и масла, парадная и повседневная посуда, множество иных изделий. Самая известная находка из-под моста ― уникальная терракотовая мужская голова в натуральную величину, изготовленная в Центральной Италии в V в. до н.э. Кроме нее, экспозицию Керченского музея пополнили сотни ценных находок, наглядно показывающих торговые связи Боспора с отдаленными регионами. Важно отметить, что мы раскопали не все это скопление, а только небольшие участки дна, на которых позднее были построены мостовые опоры. И только с этих участков за три года подводных раскопок мы подняли почти 40 тыс. предметов. Какие еще уникальные вещи лежат под мостом, остается только догадываться.

― В 2024 г. были какие-то интересные находки?

― В прошлом году в Фанагории мы изучали конструкцию прибрежной части главного городского причала и подняли большую серию находок для уточнения периода его строительства. Но результатов придется подождать ― обработка такого количества предметов займет еще несколько месяцев работы специалистов. А в Великом Новгороде этой весной начали раскапывать новый участок городни моста. Учитывая, что работать в Волхове можно только в короткий весенний период прозрачной воды, на новом раскопе в первый год обычно удается снять верхние метр-полтора донных отложений, а уже на второй-третий год раскопок — добраться до ранних слоев, отложившихся в период использования моста. Так что в этом году мы фактически занимались подготовкой раскопа, а интересные находки из него можно ожидать в 2025–2026 гг. Что же касается свежих находок в результате историко-культурных экспертиз, то, например, в Новороссийской бухте нашли крупный четырехрогий галерный якорь примерно XVIII в., а в Керченском проливе ― военный самолет периода Второй Мировой войны. 

― Насколько эффективно получается работать в северных морях? Погодные условия там некомфортны…

― Специфика работ на севере для нас заключается не только в сложной погоде, но и в коротком периоде навигации. Поэтому разведка часто растягивается на два года: в первый год проводятся дистанционное обследование дна и камеральная обработка результатов, а идентификацию потенциальных объектов из-за приближения сезона штормов или ледовой обстановки приходится переносить на следующий год. А низкие температуры не мешают идентифицировать объекты, так как для их осмотра обычно используются телеуправляемые необитаемые подводные аппараты. Это и повышает безопасность работ, и сильно ускоряет их. Например, если заданные объекты находятся на глубинах 20–30 м, то аквалангист в день сможет относительно безопасно для себя осмотреть только несколько из них. А если осмотр выполнять роботом, за день можно успеть осмотреть десятки целей.

― В продолжение темы современных технологий: сегодня в различных областях находится применение цифровым технологиям. Уже видите, как можно использовать искусственный интеллект в своих целях?

― Судя по опыту коллег, искусственный интеллект еще не дорос до уровня, способного помочь с решением наших задач. Есть программы, собирающие виртуальные модели объектов из материалов видеосъемки. Есть программы, трансформирующие тенеграфические изображения поверхности дна в геометрически точные модели поверхности. Но пока никакой искусственный интеллект не способен отличить археологический объект от камней и техногенного мусора, и без опытного профессионала здесь не обойтись.

― Насколько остро ощущаете нехватку молодых специалистов?

― Если учитывать ограниченное количество регулярных проектов и историко-культурных экспертиз, нам обычно хватает профессионалов. По возможности мы проводим стажировки для студентов, принимающих участие в работе наших экспедиций. Но для более масштабных исследований понадобится много специалистов, которых придется сначала полноценно обучить и подготовить. А для этого необходимо будет разработать и утвердить вузовский учебный курс, доработать законодательство и профессиональные стандарты.

 ― Сколько времени потребуется, чтобы подготовить для вашей работы выпускника, например, исторического факультета?

― Магистру или бакалавру истории для дополнительной теоретической подготовки и обучения подводному плаванию должно хватить одного учебного года. После этого выпускнику нужно будет пройти стажировки в ряде экспедиций, наработать опыт и определиться со специализацией.

― Объектами, поднятыми с глубины, занимаются также подводные археологи или вы передаете их коллегам в лаборатории?

― Профессионально реставрировать подводные находки умеют очень немногие археологи, ибо для этого нужно специальное обучение, а в идеале ― высшее образование по химии. При этом даже дипломированные реставраторы порой отказываются заниматься подводными находками, особенно деревянными, потому что с ними нужно применять редкие или экспериментальные методы, не гарантирующие успеха. Так что прежде чем что-то поднять со дна, нужно заранее найти реставратора, согласного заняться этими находками. Поднятые предметы необходимо уложить в герметичную емкость, залить дистиллированной водой, держать в темноте и быстро доставить в лабораторию. Работая в Фанагории и Великом Новгороде, мы можем поднимать со дна много хрупких предметов только благодаря тому, что опытные реставраторы находятся от нас буквально в шаговой доступности. И мы морально готовы к тому, что реставрация подводных находок ― долгий процесс. Например, для определения эффективной методики консервации железного якоря, больше тысячи лет пролежавшего в море, может понадобиться несколько лет экспериментов. Массивное деревянное изделие нужно пропитывать различными растворами на протяжении года-двух, чтобы оно сохранило свою форму после высыхания. Даже амфора, достаточно долго пролежавшая в море, впитывает в себя столько соли, что может растрескаться после просушки. Так что именно благодаря реставраторам шанс увидеть подводные находки хорошей сохранности имеют не только аквалангисты, но и посетители музеев.

― Как вы изучаете объекты, не поднимая? Бóльшая часть работы проходит под водой?

― Международные подходы к сохранению подводного культурного наследия требуют не поднимать предметы на поверхность без особой необходимости, да и ресурсы реставрационных лабораторий не безграничны. Поэтому в рамках плановых исследований мы поднимаем на поверхность не все подряд, а предметы, которые дадут нам новую информацию об изучаемом объекте, и предметы высокой сохранности, подходящие для музейной экспозиции. Например, когда-то в Финском заливе затонуло судно, направлявшееся в Санкт-Петербург с партией чайных сервизов производства известной германской мануфактуры. Основная часть груза не пострадала при крушении судна, и в трюме лежат сотни однотипных сосудов. Есть ли смысл поднять на поверхность несколько из них? Да, потому что тогда их можно очистить, идентифицировать клейма, определить дату и место изготовления сервизов и в результате примерно установить период кораблекрушения. Кроме того, с этими подсказками будет куда проще искать в архивах упоминание об этом кораблекрушении, найти название судна и имя владельца. А вот поднимать на поверхность все сервизы вряд ли стоит ― это не даст нам новой информации, надолго загрузит реставраторов работой, а в итоге музей вряд ли захочет выставить в экспозицию сотни одинаковых предметов.

При спасательных же работах наш подход иной: если сохранность археологических предметов оказалась под угрозой, мы будем поднимать со дна и изучать весь археологический материал, даже если это тысячи вещей, вне зависимости от их сохранности.

― Какой находкой вы гордитесь больше всего за годы работы?

― Наша лучшая находка ― корабль царя Митридата VI Евпатора, затонувший в порту Фанагории в I в. до н.э. Во-первых, это древнейший корабль, до сих пор найденный в российских водах. Во-вторых, военных кораблей эпохи эллинизма в мире вообще найдено крайне мало. В-третьих, облик этого корабля удалось реконструировать, а ведь о флоте Боспорского царства вообще почти ничего не было известно. Мы вовремя поняли ценность этой находки и изучали ее очень аккуратно, хотя это и потребовало больше десяти лет.

― Но такой выдержкой вы и отличаетесь от любителей, которые уже разобрали бы корабль на сувениры…

― В отличие от любителей мы контролируем свой хватательный рефлекс. Если бы мы второпях разобрали корабль на детали и достали их из моря, ценная информация была бы утрачена, а сам корпус вряд ли удалось бы собрать снова. Мы оставили корабль на месте обнаружения и планомерно изучили его всеми возможными методами. Именно на этом объекте отработана первая в России подводная фотограмметрическая фиксация и проведено первое массовое 3D-сканирование множества подводных находок. Сохранившиеся покрытия судовой обшивки изучили специалисты Курчатовского института, и оказалось, что с внутренней стороны корпус корабля гидроизолирован композитными материалами, а с наружной ― покрыт сернистой смесью красного цвета, предотвращающей его обрастание ракушками. Анализ древесины показал, что для постройки корабля использовали множество пород дерева, в том числе и те, что произрастают только в Средиземноморье. Детальный анализ конструкции и постройка размерной модели, проведенные ведущими специалистами по античному судостроению из Марсельского университета, помогли реконструировать обводы корпуса и определить его как быстроходный 16-метровый одномачтовый парусно-гребной корабль с одним рядом весел (унирему), подходящий и для дальних походов в Средиземноморье, и для плавания по мелководному Киммерийскому Боспору. Фанагорийский корабль вполне оправдал усилия и время, вложенные в его изучение.

― Какие планы на 2025 год?

― Мы намерены провести очередные экспедиции в Фанагории и Великом Новгороде, а также обследовать какие-нибудь акватории в составе историко-культурных экспертиз. Есть предчувствие, что откопаем что-то интересное.