Сегодня в Москве открывается общее собрание Российской академии наук, первое после избрания нового президента РАН Александра Сергеева. В интервью корреспонденту “Ъ” Александру Черных он рассказал, что значительная технологическая отсталость страны делает его оптимистом: в такой ситуации и власть, и бизнес возлагают особые надежды на ученых. По его мнению, академия готова предложить стране глобальные научные проекты, которые дадут толчок отечественной промышленности и одновременно помогут наладить международные отношения.
— В сентябре 2017 года в своей предвыборной речи вы констатировали, что российская наука «оказалась в долине смерти». Прошло полгода. Удалось ли вам, избранному президенту академии, нащупать выход из этой долины?
— Давайте я поясню, что имел в виду под «долиной смерти». Посмотрите, кто поддерживает науку в развитых, высокотехнологичных странах. Это не только государство, но и бизнес, который получает прибыль от быстрого вывода научных разработок на рынок. В США порядка 80% исследований финансируется бизнесом, в Европе более 50%. А в СССР науку содержало государство. И вот в России в начале нулевых годов тоже была поставлена задача быстро организовать науку как на Западе. Но в итоге оказалось, что государство уже не могло финансировать всю цепочку исследований — а бизнес еще не видел необходимости вкладываться в науку.
Надо понимать, что в цепочке исследований есть три основных звена. Все начинается с фундаментальной науки, за которую ответственность несет государство. Ее результаты используются в поисковых, ориентированных исследованиях. А дальше начинается прикладная наука, , работающий прототип и бизнес готов вкладывать в него деньги.
«Долина смерти» как раз посередине. Фундаментальный результат продемонстрирован и государство говорит – «Ну все, дальше ищите деньги сами». А бизнес отвечает: «Раз прототипа еще нет, я вкладываться не готов».
— И как с этим справляются в других странах?
— А там экономика другого уровня. И в основе high-tech, поэтому бизнес может себе позволить вкладываться в исследования на раннем этапе. Спору нет, сырьевому бизнесу тоже наука нужна — но не в таких объемах. «Сырьевики» не видят, как они могут быстро извлечь профит из вложений в науку. Особенно виден контраст, если сравнивать с IT-компаниями, которые рвут достижения науки просто нарасхват.
— У нас тоже есть «Яндекс», «Касперский», ABBYY…
— Конечно, и как раз со стороны таких компаний отечественные научные разработки вполне востребованы. Но мы же понимаем, что их удельный вес в нашей экономике невелик. Поэтому государство должно заключить договор с бизнесом о том, как выстроить финансирование науки. Иначе мы просто не сможем быстро перекидывать мост от фундаментальных исследований до рынка. А именно это разгоняет экономику.
Поисковая наука – это все еще рисковая область вложений, пусть и не такая, как фундаментальная. Тут 50 на 50, получится или нет. Может стоит предложить такую схему – если разработка не получается, то государство берет издержки на себя. Но если она успешно выходит на рынок, то бизнес должен возместить затраты государству. Например, через активную поддержку этой научной области.
— И государство готово к такому договору?
— Как раз со стороны государства я вижу понимание. А бизнес… С ним нужно говорить конструктивно, объяснять положение дел. В конце концов, господа, вы же пользуетесь достижениями отечественных ученых и инженеров — советских геологов, физиков, металлургов. Надо же возвращать этот долг науке.
— Хорошо, а какие направления в российской науке наиболее перспективны с точки зрения быстрого выхода разработок на рынок?
— Мы говорили уже, что у нас есть достаточно успешные IT-компании. И сейчас в полный рост встает тема искусственного интеллекта. Помните, президент недавно сказал: «Тот, кто станет лидером в этой сфере, будет властелином мира». Очевидно, что уже скоро появятся интеллектуальные системы, которые будут обладать достаточной долей креативности и смогут предлагать решения, не записанные изначально в программе. Это уже на пороге. И у такой технологии огромные перспективы для бизнеса.
Или возьмем сельское хозяйство, которое в эпоху санкций показало свою востребованность и здорово выручило страну. Не только обеспечило продовольствием, но и продемонстрировало, что Россия может полагаться на внутренние ресурсы и преодолевать внешние ограничения. Да, государство правильно спланировало субсидии, поддержало бизнес и получило результат. Но, к сожалению, в этой сфере у нас до сих пор мало используются научные достижения.
Например, мы в академии давно обсуждаем, что нашей огромной стране нужна подробная карта всех посевных площадей. Не просто с межеванием, а с постоянным мониторингом погодных условий, состояния почвы, скорости вегетации растений. Тогда ведь можно будет просто пальцем ткнуть на участок и понять, что правильнее здесь посадить в следующем сезоне.
— Представляю, какой уровень секретности будет в нашей стране у такой карты. И как сложно будет бизнесу получить такие данные.
— Хорошо, а вы представьте лучше, что к такой карте мы подключили искусственные интеллектуальные системы. Которые будут анализировать массив данных, предсказывать урожай, планировать логистику перевозок – да мало ли чего еще. А какой эффект даст роботизация сельского хозяйства! Представьте, каким будет фермер будущего. Он сидит за монитором, спокойно пьет пиво и управляет беспилотниками, которые осматривают поля. Заметил отклонения в росте – поднимает другой беспилотник, чтобы по воздуху доставить удобрения точно на нужный участок. И продолжай пить пиво.
— Я вырос в российской деревне и мне это кажется какой-то утопией, честно говоря.
— Вы, наверное, привыкли к виду агронома, который на велосипеде объезжает поля и рассматривает их с пригорка. Но современные технологии позволяют перейти к точному земледелию, более прогнозируемому. Не забывайте, что на дворе уже XXI век и трактор может быть беспилотным.
Это ведь и стратегический вопрос. Я знаю, что сейчас активно обсуждается вопрос с сахарной свеклой – у нас чуть ли не 100% семян завозят из-за границы. Дождемся следующего раунда санкций, получим запрет на продажу семян – это огромный будет удар. Как мы без сахара? Картофель, куры, сахар – у нас такие приоритеты для обеспечения продовольственной безопасности. Так что есть задача – быстро перейти на отечественные семена.
В общем, модернизация сельского хозяйства может стать новым Большим Проектом страны. Ведь это не только помощь агрокомплексу – это перезапуск промышленности, которой придется научиться делать роботов и тяжелые беспилотники. Одно это даст толчок сразу многим отраслям.
— У меня большие сомнения, что такое масштабные проекты по серийному производству отечественных беспилотников удастся быстро запустить в текущей экономической ситуации.
— Да, может поначалу будет не 100% отечественная элементная база. Но если идеи и основные технические решения будут наши, то и производство подтянется.
Мы недавно провели заседание президиума РАН, посвященное роботизации в медицине. И действительно, пока ситуация удручающая. В тех же США 80% урологических операций делается с использованием роботов-манипуляторов – а у нас на всю страну таких только 26 стоит. Но были доклады и о том, что у нас тоже появляются такие разработки. Как этот процесс ускорить – тот самый вопрос о «долине смерти». Вот где бизнес должен активно помогать. Ведь все понимают, что будущее хирургии за роботизацией.
— А наши медицинские вузы готовы к такому будущему? Готовят ли у нас в стране специалистов, которые смогут использовать этих роботов?
— Голова об этом болит, конечно. У нас недавно было очень интересное совещание по онкологии вместе с министром здравоохранения Вероникой Скворцовой. Обсуждали, какие надо предпринять финансовые и организационные усилия, чтобы выполнить задачу президента — войти в клуб стран, где продолжительность жизни превышает 80 лет. И один из первостепенных вопросов — это кадровое обеспечение. Готовы ли наши вузы выпускать врачей, которые будут работать в современной медицине — роботизированной, молекулярной, генетической? Нет, пока этого нет. И в онкологии этим очень озабочены. Знаю, что есть планы по организации федерального центра обучения онкологов, куда приезжали бы молодые специалисты со всей страны, чтобы несколько лет поучиться. В том числе и у зарубежных преподавателей.
Продление жизни – это тоже большой проект, где есть и другие направления, кроме медицины. Если мы питаемся черт знает чем, если у нас плохая экология — ничего не получится. И российские ученые работают над проблемой существенного загрязнения в городах.
— Последнее время это особенно актуальная тема, как мы видим.
— А ведь это очень высокотехнологическая задача – как наладить переработку отходов и превратить мусор в деньги. На Урале, где много предприятий, над этой проблемой работают научные школы, этим активно занимается академик Леопольд Игоевич Леонтьев. Чтобы не просто нейтрализовать вредные вещества, а превратить их в полезный продукт. И создать роботов, которые смогут сортировать мусор.
— Но как этот процесс внедрить системно? Академик Леонтьев придумывает, как мусор перерабатывать в деньги – а тем временем в Подмосковье просто открывают новые свалки. Такое чувство, что наука и повседневная жизнь — это две совершенно не пересекающиеся реальности.
— Наверное, тут вмешиваются чьи-то экономические интересы. У нас все леса загажены — отходы быстрее и дешевле сгрузить в ближайшем лесу, это никем не контролируется. Я сам недавно искал грузовик, чтобы вывезти мусор с дачного участка после ремонта. Стоит довольно прилично, а начинаешь выяснять, куда отвозят – оказывается, в ближайший овраг.
Конечно, у нас много системных проблем и задач. И президент как раз внес недавно законопроект о полномочиях РАН, где добавилась функция социально-экономического прогнозирования. Академия готова предлагать системные решения и стратегическое планирование. Причем РАН, как мне кажется, наиболее далека от лоббирования чьих-то бизнес-интересов. Не могу сказать, что совсем нейтральна, но наиболее равноудалена. И поэтому сможет независимо оценить все эти проблемы.
— Подумалось, что когда у академии появятся такие полномочия, то к ученым сразу выстроится очередь лоббистов.
— Я согласен, такой риск есть. Но в чем я искренне убежден – наука учит честности. Возьмите математика, который публикует решение теоремы. У него просто нет цели соврать, он максимально открыт для проверки. Что самое главное для ученого? Репутация, престиж. Если ученого поймали на вранье – это приговор, это остается с ним навсегда.
— Опыт «Диссернета» показывает, что многих это совершенно не заботит.
— Если им плевать на научную репутацию – то это и не ученые вовсе. Такие люди строят свою карьеру в других вертикалях. Если человек, который занимается наукой, пойман «Диссернетом» — это просто конец, понимаете? Ну а какому-то региональному руководителю, купившему научную работу, действительно будет все равно, даже если его уличат. У него другая совсем шкала ценностей.
В большинстве своем ученые – люди честные и порядочные. Которые изначально выбрали карьеру, не связанную с обогащением. И поэтому академия наук может и не кристально беспристрастный арбитр, но, все-таки, наиболее далекий от сиюминутных местнических интересов. Поэтому власть прямо сказала – прогнозируйте, вы нам нужны, готовьте стратегии, будем вас слушать.
— Но будет ли? Я помню, как группа экспертов долго готовила для правительства «Стратегию-2020», из которой мало что было выполнено.
— Я понимаю ваш настрой. Но стратегии часто не выполняются, потому что у разработчиков нет конкретных инструментов. А у нас, благодаря поправкам президента, появляется право внесения стратегических предложений прямо на уровень органов госвласти. И власть должна будет взять их на дальнейшую проработку.
— И потом пришлют академии отписку: «Спасибо большое, ваши предложения очень важны, обязательно их учтем».
— Давайте все-таки будем оптимистами. Страна встает на траекторию роста. Ну, встает же, чего тут говорить. И если мы не хотим оставаться на задворках – а у нас значительная технологическая отсталость – мы должны развиваться быстро. Существенно быстрее, чем другие страны. И все понимают, что без науки и технологий развиваться нельзя. Именно наука сейчас должна стать локомотивом роста. А темп этого роста напрямую зависит от того, сможем ли мы сделать науку производительной силой экономики. Я бы даже сказал, что это определяющий критерий. Но тут вы подумаете, что я так лоббирую наши академические интересы (смеется).
А если в стране есть такое понимание – то логично будет постараться выполнить такие стратегии. Мы в условиях санкций, в условиях отсутствия доступа к западным кредитам показали, что умеем, так сказать, выруливать. И ставить амбициозные цели.
— Санкции ведь тоже не с пустого места взялись. И причины, которые привели к их возникновению, показывают наличие определенной непредсказуемости. Возможно ли вообще строить долгосрочные стратегии в условиях подобной непредсказуемости? Что политической, что экономической.
— Непредсказуемость, так скажем, происходит тоже не совсем по нашей вине. Вы возьмите Трампа – вот уж где непредсказуемость. Особенно в условиях такой зависимости Европы от Америки…
Но давайте так. Уважают сильных, что бы мы не говорили. Америку уважают и дают ей командовать, потому что она в экономическом и военном отношении очень сильная страна. Слава богу, Россия сохранила наш военный потенциал. И мы видим, что после введения санкций нас даже больше зауважали.
Я считаю, мир так устроен, что ты должен показывать свою силу. Конечно, хорошо будет, когда Россия станет показывать и экономическую силу. Но демонстрация нашего военного уровня тоже очень важна – и я сейчас даже не про послание президента говорю, а про Сирию.
Я считаю, что мы должны сохранять и демонстрировать нашу идентичность. Это, кстати, очень важная тема, некий антиглобалистский жест. Мы ведь раньше тоже были такими глобалистами, в нулевых годах хотели быть похожими на Запад, чтобы наша наука стала организована по их образцу… Наверное, это всегда так происходит. Сначала есть мощное популярное направление – глобализм, корпорации, мировая торговля. А потом наступает откат – и весь мир ищет свою идентичность. Трамп ведь тоже поднялся на волне поиска американским средним классом своей идентичности, вот это его «Америка для американцев».
Но конечно, вопрос неопределенности, непредсказуемости – это серьезно. Особенно в условиях, когда время от нажатия кнопки до ядерного удара сократилось с десятков минут до единиц.
— Это пугает.
— Страшная неопределенность. Но с другой стороны, это ведь и посыл вспомнить о здравом смысле. Если есть угроза неотвратимого ответа – пусть ракета долетит за три минуты, но через пять минут ракета прилетит и к тебе. Значит, надо садиться и договариваться.
И в таких условиях очень важен голос ученых. Вы, наверное, помните Пагоушское движение? (Движение ученых, выступающих за мир и разоружение. Основано после выпущенного в 1955 году манифеста группы ученых, среди которых был Альберт Эйнштейн. Название получило по своей первой конференции в канадском городе Пагоуш. – “Ъ”) Оно возникло, когда ученые поняли – политикам надо объяснить, что все это может плохо кончиться. Те же самые ученые, что разрабатывали оружие. И это научное движение действительно сыграло большую роль. (В 1995 году Пагоушское движение получило Нобелевскую премию мира – “Ъ”). Возможно сейчас, когда научились преодолевать противоракетную оборону, пора открывать второе Пагоушское движение.
Когда мы говорим о научной дипломатии – это серьезный инструмент, особенно в условиях санкций и геополитического противостояния. Считаю, что наука должна наводить мосты.
— А как последние политические события отражаются на восприятии российских ученых за рубежом?
— Наверное, в тех лабораториях, где есть присмотр со стороны спецслужб, к российским ученым появилось особое отношение. Да, российских ученых с началом введения санкций перестали пускать в американские национальные лаборатории, это факт. Но в целом наука не национальна, и это все понимают. Объединение усилий дает ученым синергию.
— Кстати, у Российской академии наук много иностранных членов. Вы это как-то используете?
— Хорошо, что вы подняли этот вопрос. Отвечу честно – используем плохо. У нас более 450 иностранных членов, и эти люди прекрасно относятся к российской науке, и, в большинстве своем, к нашей стране. А это очень влиятельные люди в своих странах, их голос очень важен для правительств. Но так получилось, что их потенциал использовался нами не до конца. Мы должны эту работу вести активнее. Не просто принимать в академию и вручать медаль, но и поддерживать более плотный контакт, чаще приглашать в Россию. И я считаю, что академия должна открывать официальные свои официальные представительства в тех странах, где больше всего иностранных членов.
А еще ведь есть научная диаспора. Она не однородна, конечно, но значительное число уехавших ученых хорошо относятся к российской науке, хотят сотрудничать. Впрочем, тут уже идет большая работа – с 2010-х годов их начали активно привлекать, прислушиваться к советам. Им со стороны часто бывает виднее, как организовать работу научных фондов или провести экспертизу.
— Этим занималось Минобрнауки, насколько я помню.
— Да, этим активно занимался Андрей Александрович Фурсенко, он лично пас эту очень важную область.
И точно так же сейчас очень важно сделать нашу науку интересной и привлекательной для иностранцев. В физике есть такой термин – туннелирование. Летит частица, а перед ней непреодолимый барьер. Но если использовать квантовую механику, то есть вероятность, что частица все-таки просочится. Вот и ученые обладают особым любопытством, которое позволяет преодолевать все барьеры. Если страна занимается каким-то интересным проектом, то ученые туда приедут, несмотря ни на что.
— Даже в Крым?
— Вот у нас много рассуждают, как же Крым интегрировать в международное пространство. Я недавно был в Крыму, посмотрел на археологические богатства. Только при раскопках вдоль трассы «Таврида» уже 40 тысяч артефактов нашли. Теперь надо их изучать, датировать, описывать… Это может стать очень интересным международным проектом.
— Но согласятся ли зарубежные ученые в нем участвовать?
— Любознательность! Если ты всю жизнь мечтал увидеть конкретную амфору, а тут ее вдруг находят в Крыму — ты приедешь и будешь ее изучать.
А Крым — это пересечение всех времен и цивилизаций. Россия – античная держава, это же классно, да? 2600 лет назад греки пришли, родная нам цивилизация, основали Пантикопей. Потом появились скифы, другая цивилизация, и началось интересное взаимодействие, которое теперь можно детально изучать.
У нас сейчас возникла идея проекта «Ворота Крыма». Когда мост придет в Крым, то справа вас будет встречать греческая гора Митридат, слева — крепость XIX века, впереди – могильники скифских царей. И все это вместе, такой кластер: тут и археология, и туризм. Афины живут за счет туризма – а у нас такая же древность, не хуже. Надо делать пиар и народ поедет просто потому, что нигде в мире больше нет такой возможности.
Но, конечно, нужно разработать законодательство, которое позволило бы открывать в России международные научные центры. За границей давно к таким привыкли – страна вносит свои средства в общий проект и получает возможность проводить там эксперименты. И, конечно, ей выделяется определенное количество мест в системе управления. У нас до сих пор такого нет, а давно пора открывать. Тогда мы загрузим отечественную промышленность и одновременно развернем вектор утечки мозгов.
И это не шапкозакидательство. Есть направления, где такие проекты уже в ближайшее время могут быть реально сделаны.
— Например?
— Например, проект освоения глубоководных ресурсов. Прежде всего, наших тихоокеанских морей. Да, это сложно и дорого. Но вы поймите – там, внизу, совершенно неизведанная жизнь. Рвемся в космос, а ведь на родном земном шаре есть то, что мы совсем еще не исследовали. Сотни людей были в космосе, но считанные единицы погружались глубже 5 тыс. километров. И этим надо заниматься. Это объединит и фундаментальную науку, и геологические исследования, и биологические, и много что еще.
А поскольку это сложные и высокотехнологичные исследования, то они могут стать якорным для страны проектом. Который и молодежь привлечет в науку, и иностранцев, и Дальний Восток поднимет. И промышленность подтолкнет – ведь придется разрабатывать совершенно новых автономных роботов, способных действовать на такой глубине. В конце концов, пора построить современное российское исследовательское судно. У нас ведь их нет – все финские. Ну что, неужели Россия не может современный научный корабль водоизмещением 5 тыс. тонн построить?
— Вы рассказываете о планах, о новейших исследованиях – и я снова думаю о параллельных реальностях. Ведь высокая наука в стране уживается с настоящим мракобесием — по телевизору показывают передачи о плоской земле, какую-то бесконечную «Битву экстрасенсов»…
— Я продолжу за вас — даже в официальных государственных СМИ печатают гороскопы.
— С этим что-то можно сделать?
— Видимо, это востребовано обществом, к большому сожалению. Это все коммерческие дела – значит, есть зритель, который готов смотреть такую низкопотребную чушь. Я не буду называть фамилий, но если вы посмотрите, как у нас страна голосует… Определенная часть избирателей поддерживает такие лозунги, которые в интеллектуальном обществе были бы неприемлемы. В общем, да, есть у нас такая прослойка. Мы ведь живем в условиях информационных потоков. Информация просто носится вокруг нас, как частицы. Вы когда-нибудь задумывались об этом?
— Очень часто, я ведь журналист.
— И объемы этой информации постоянно возрастают, она уплотняется и уплотняется. Понятно, что неподготовленный человек в результате начинает верить во всякую антинаучную чушь. Если мы хотим, чтобы общество отказалось от глупостей типа «Битвы экстрасенсов», то и СМИ, и ученые должны активно работать как некие фильтры, приучать людей к достоверной информации. Факты против фейков. Считаю, что академия наук здесь не дорабатывает, конечно. Мы и правда долго не чувствовали потребности представить то, чем занимаются ученые, в понятном и интересном виде для широкой публики.
— Но вы же президент академии наук, обладаете серьезным статусом. Вы вполне можете позвать на чашку кофе владельцев телеканалов и объяснить им реальную опасность для страны таких передач про экстрасенсов и плоскую землю.
— Думаю, со временем такая встреча была бы возможна. Но сразу будет встречный вопрос — дайте нам интересную научную передачу, которая обеспечит схожие с экстрасенсами рейтинги. А где новый Капица?
— Такие люди есть. В последние несколько лет в стране самостоятельно сформировалось настоящее движение просветителей, молодых ученых -- Ася Казанцева, Ирина Якутенко, Александр Панчин и многие другие. Эти люди пишут научно-популярные книги, разоблачают фейки в своих блогах, постоянно выступают перед взрослыми и школьниками. Это целое движение, но я лично не вижу у него поддержки со стороны Академии наук.
— Вы правы, здесь есть над чем работать. Мне нужно встретиться с этими людьми, обсудить, как мы можем помочь друг другу.
Вообще, просветительство – это очень важный аспект в работе академии наук. По-хорошему, каждый член академии должен считать это своей обязанностью — идти в школу, идти на ТВ, нести знание в массы. Но и СМИ должны уважительно к ним относиться – объяснять, что это действительно серьезный человек, не ставить рядом с шарлатанами. В общем, должен быть общественный договор и со СМИ. Это, конечно, сложно, но мы в академии открыты к таким предложениям.
— В конце недели пройдет Общее собрание РАН – первое после вашего избрания президентом. Чего вы от него ждете?
— Разговора о планах на будущее – с прицелом на то, что президентские поправки будут приняты и у академии появится новый функционал. К этому в академии полярное отношение. Одни коллеги говорят: «Да ну, ничего не меняется». А другие хватаются за голову: «Сколько же на нас всего возложили нового». Мне, конечно, ближе вторая позиция. Значит, нужен серьезный разговор – как мы должны ответить на этот аванс со стороны главы государства? Наверное, пока не все готовы к такому разговору. Есть инерция, есть и обида, которая накопилась за четыре года с момента реформы.
Приходят люди и говорят – ну когда нам отдадут обратно наши институты? Но коллеги, нам предлагают сейчас очень много. Вы просто вчитайтесь – у нас появится возможность координировать вообще все научные исследования. Это и университеты, и государственные научные центры, и «Сколково», если хотите. Вот что отдают – только берите. Но обида на реформу, конечно, пока мешает трезво взглянуть на ситуацию.
Кроме того, на собрании мы начнем обсуждать те самые крупные проекты, которые академия наук уже осенью должна выдвигать на правительство.
— Уже скоро должна закончиться первая межведомственная оценка работы академических институтов. Она вызывала много споров – даже часть членов президиума недовольны, что институты разделят на три категории в зависимости от продемонстрированных результатов. Эта тема будет обсуждаться на собрании?
— Вопрос действительно болезненный, но итоговая оценка еще не готова. Сейчас Минобрнауки только собирает межведомственную комиссию, которая и примет окончательное решение. Но давайте договоримся выражаться корректно – оценивают не только наши родные академические институты. Проверяют вообще все научные учреждения, включая те, что относятся к Минздраву, Минобрнауки, другим ведомствам.
Что тут сказать – первый блин получился комом. Мы выявили определенные казусы в механизме оценки, о которых, конечно, можно было и раньше подумать. Что оценивают прежде всего? Количество публикаций, патентную активность, объем привлеченных внебюджетных средств. И бывает так, что отличный институт, с иголочки, вдруг получает третью, низшую категорию. Почему? А они просто занимаются оборонкой, и у них нет открытых публикаций или частного финансирования. Но в системе оценки это не учитывается.
Или вот у многих сельскохозяйственных институтов действительно плохо с публикациями. Но у них и не было никогда задачи писать научные статьи -- они выводят новые сорта, повышают урожайность, развивают сельское хозяйство. Но без публикаций институт откатывается назад. А возьмем гуманитариев, которые не статьи выпускают, а сразу огромные монографии. В общем, мы увидели, что академия наук очень пестрая и оценивать всех по одной шкале не правильно. Этот урок надо учесть.
Академия договорилась с ФАНО, что в первый раз эти результаты организационно ни на что не повлияют. Не должно быть ни закрытий, ни сокращения финансирования. Поэтому мне кажется, что сейчас не стоит драматизировать ситуацию с оценкой. Если спокойно разобраться по нашему гамбургскому счету, то все станет понятно. Первая категория – это институты мирового профиля, которые признаются за границей на равных. Вторая категория – это добротные, очень хорошие институты. У них достойные результаты, но до мирового уровня пока не дотягивают. Может у них просто денег на современное оборудование нет. Не надо бояться зачисления во вторую категорию, это просто признание, что у вас нормальный институт.
А третья категория – да, возможно, тут есть какие-то проблемы. Но это не повод рубить с плеча и сразу все закрыть. Мы должны приехать, поговорить с людьми и понять, чем им можно помочь. Не нужно бояться внешней оценки – она должна быть сигналом для нас самих.
