Зоологический музей МГУ — это далеко не только залы с причудливой архитектурой, с экспонатами и стайками экскурсантов. Это еще и невероятный лабиринт коридоров, комнат, хранилищ и подвалов, обитаемых и необитаемых, где особенная аура истории и тайны. Александр Ладыгин, заместитель директора музея и выпускник биофака МГУ, любезно согласился провести для нас «экскурсию» по тем помещениям Музея, которые не входят в экспозицию. Но они представляют собой едва ли не еще больший музей, чем тот, куда можно купить билеты.
У многих посвященных лабиринты и кладовые Зоомузея МГУ частенько вызывают ассоциации со школой чародейства и волшебства Хогвартс из саги о Гарри Поттере — где атрибуты добра и зла существуют в качестве учебных пособий для юных волшебников-школяров. Вот и этот таинственный экспонат, выставленный в исторической витрине — человеческий череп, разъятый на составные части и художественно укрепленный на золоченой ножке под хрустальным колпаком — он не записан ни в одной из старинных хранительских книг. Сегодня никто из сотрудников не может точно сказать, откуда он взялся, был куплен или кем-то подарен, и для чего использовался.
Во влажном хранилище музея на рядах стеллажей — банки и хрустальные цилиндры с удивительными существами, иногда — страшноватого облика. Бесчисленные пузырьки толстого стекла, снабженные притертыми пробками. Такие не всегда бьются, даже когда падают на пол. Здесь, наверное, сотни тысяч пузырьков. Многие — очень старые, причудливой формы. В таких пузырьках маг-профессор Дамблдор вполне мог бы хранить свои воспоминания. Поверх притертых пробок — притянутая к стеклу шелковыми шнурками желтоватая затвердевшая пленка бычьих пузырей, служивших для герметизации. Пожелтевшие этикетки написаны китайской тушью. Внутри каждого пузырька — заспиртованные научные сокровища, сборы сотен экспедиций со всех концов света. Среди них немало исторических коллекций, собранных великими первопроходцами, чьи имена на века поселились на карте мира.
«Это тоже своего рода хранилище научных воспоминаний. Вот в этом лотке — сборы Туркестанской экспедиции Алексея Павловича Федченко, — рассказывает Александр Ладыгин. — Будучи студентом университета, вместе с друзьями он основал Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете, и был его ученым секретарем. Этим паучкам почти полтора века — они были пойманы в Памирских горах в 1868-1871 годах».
Алексею Павловичу Федченко было всего 24 года, когда вместе с женой Ольгой — своей неизменной спутницей в путешествиях, — он отправился исследовать совершенно неизведанный в научном плане, таинственный и загадочный для европейцев Памир. В 1871 году, путешествуя по Кокандскому ханству, он спускался в Алайскую долину, открыл и описал Заалайский хребет и высочайшую вершину этого хребта — пик Кауфмана высотой 7134 метра (он же пик Ленина, ныне пик Абу Али ибн Сина). В этих путешествиях они не раз подвергались всевозможным опасностям и даже голодали, однако итоги экспедиции были столь значительны, что привлекли внимание науки всего мира. Имя Алексея Федченко носит теперь самый большой ледник Памира (и третий по размеру в Евразии).
Влажное хранилище — огромная забота музейных хранителей. Ведь спирт из пузырьков и банок постепенно испаряется, несмотря на все притертости и ухищрения. Поэтому его приходится регулярно доливать — а единиц этого хранения тысячи и тысячи. Это колоссальный труд, незаметный для посетителей музея.
У герпетологов — свое влажное хранилище, и его объекты еще больше напоминают о том, что труд ученых во все времена считался делом на грани колдовства. Научный сотрудник музея, руководитель Кружка Юных Натуралистов (КЮН) Евгений Дунаев охотно показывает сокровища этой двухэтажной кладовой, любовно поглаживая хрустальные цилиндры с варанами и хамелеонами, с кобрами и гадюками, эфами и гюрзами, и многими, многими другими пресмыкающимися обитателями разных континентов.
«Первый директор Зоологического музея МГУ А.П.Богданов написал инструкцию для медиков, отправлявшихся в разнообразные плавания на кораблях Российского флота — рассказывает Евгений Дунаев. — Им предлагалось составлять путевые заметки-описания далеких земель, собирать коллекции растений и животных для музея. В этой “методичке” подробно рассказывалось о том, как правильно делать такие сборы. И очень многие врачи с увлечением предавались этой работе, это считалось даже престижным: самые удачные коллекции отмечались призами и грамотами научных обществ. А вот — сборы Леонида Павловича Сабанеева, из Уральской экспедиции середины XIX века, в которой он провел три года».
Леонида Сабанеева иногда называют «великим русским рыболовом», потому что его книга «Рыбы России. Жизнь и ловля (уженье) наших пресноводных рыб» — это абсолютная классика и для ученых-ихтиологов, и для всех, кто любит посидеть на берегу с удочкой. Но ихтиология была лишь одной из сторон деятельности замечательного ученого. В 1868 году его совсем молодым избирают действительным членом Императорского общества испытателей природы при Московском университете, а затем утверждают руководителем экспедиции по изучению флоры и фауны Урала. В течение трех лет Сабанеев изучал природу Урала, собирал коллекции, проводил наблюдения и делал описания, систематизировал собранный материал. Он посещал необжитые районы, беседовал с местным населением, подолгу жил в уральских лесах, занимался охотой и рыбной ловлей. Итогом этой экспедиции был целый ряд интересных работ по фауне позвоночных животных Среднего Урала, ставших классикой зоологии.
«Экспедиции, которые направлял куда-либо Московский Университет, уезжали прямо отсюда, из нашего двора, — рассказывает Евгений Дунаев. — Здесь когда-то был даже сенной сарай для лошадей. Для экспедиций снаряжались специальные подводы, в них грузили самый разный научный инвентарь, и в его числе — вот такие стеклянные банки, цилиндры, предназначенные для сбора коллекций, и, конечно, запасы спирта, чтобы фиксировать сборы. Николай Шибанов с Владимиром Гептнером например, выезжали в свою экспедицию в Дагестан именно отсюда. И надо понимать, что ученые отправлялись в путь на долгие месяцы!»
В этом хранилище осторожно пробираешься между коробками с крокодильими кожами и скелетами, стоящими прямо на полу баками с заспиртованными гадами, боязливо косишься на большой стеклянный цилиндр с жуткой габонской гадюкой толщиной с мужскую руку. Под стеллажом уютно примостилась морская черепаха, подаренная музею вдовой некоего советского дипломата. Дипломатические круги вообще традиционно были союзниками зоологов музея в пополнении коллекций. Например, выставленное в экспозиции чучело гигантской саламандры имеет совершенно удивительную историю. По просьбе директора Зоологического музея русский посланник при японском дворе и полномочный министр К. В. Струве в 1886 году организовал доставку двух экземпляров гигантских саламандр в Россию на крейсере «Европа». Одна из саламандр, доставленная в Москву, жила в Московском зоопарке, а другая, не перенесшая длительного морского путешествия, была привезена в музей и сейчас красуется в витрине.
Спустившись с шаткой лесенки, попадаешь в анфиладу комнат, которые когда-то были квартирами великих ученых-зоологов, которые жили в этих стенах, в них же преподавали и в них же занимались своими исследованиями. Сейчас в бывших профессорских спальнях, столовых и библиотеках стоят столы научных сотрудников, и каждое рабочее место имеет свои собственные легенды. Стол Евгения Дунаева, например, стоит в бывшей кухне великого русского зоогеографа, профессора Алексея Николаевича Северцова, а скромная комнатка рядом была комнатой прислуги. Окна выходят в музейный дворик, когда-то зеленый и уютный. На подоконнике — небольшой террариум, но обитателей в нем что-то не видно. «Здесь живет моя ящерка с Канарских островов, — говорит Дунаев смущенно. — Просто ее нет сейчас дома. Она научилась выбираться из своего обиталища и регулярно уходит куда-то — никто из нас не знает, куда. Но она всегда возвращается!»
Комнатки маленькие и тесные, зато потолки — гигантские, пятиметровой высоты. Невообразимые лабиринты коридоров и коридорчиков, старинные шкафы, пирамиды потемневших деревянных сундуков. Без проводника здесь ничего не стоит заблудиться. Здесь жили и соседствовали друг с другом Северцовы, Матвеевы, Туровы, Дементьевы, и каждая квартира сама была как музей — с бесконечными книжными полками, с причудливыми диковинками, вывезенными учеными-путешественниками из далеких экспедиций. В гостях у профессоров Университета бывали И. Мандельштам, М. Булгаков, В. Кандинский, Р. Фальк. А сам профессор Алексей Северцов послужил Михаилу Булгакову прототипом знаменитого профессора Персикова, героя повести «Роковые яйца», изобретателя «луча жизни».
За высокой, крашенной масляной краской дверью скромная, узкая, пенальчиком, комната, где лето 1940 года в гостях у семьи профессора Северцова прожила со своим сыном Марина Цветаева. К тому времени, когда этот дом приютил Цветаеву, сам Северцов уже умер, и в академической квартире жила его дочь, художница Наталья Алексеевна Северцова со своим мужем — искусствоведом, литературоведом, переводчиком Александром Георгиевичем Габричевским. По воспоминаниям современников, они собирались летние месяцы провести в Крыму, и Николай Николаевич Вильмонт, друг этого дома, уговорил Габричевских пустить на время их отсутствия в свою квартиру Марину Ивановну с сыном, которым некуда было деться после выселения из Голицыно. Рассказывают, что Цветаева в то лето часто ходила в соседний храм Вознесения Господня за просвирками. Денег не было, а просвирки можно было взять бесплатно. Она записала тогда в своем дневнике: «…в комнате Зоологического музея, выходящей на университетский двор, вход через арку, колоннада во входе — покой, то благообразие, которого нет, и наверное, не будет в моей… оставшейся жизни…»
Все эпохи войн и испытаний, пронесшиеся над домом номер 2 по Большой Никитской, оставили в его устройстве свои неповторимые, а иногда и страшноватые следы. «Ну а сейчас — в подвал!» — со значением говорит Александр Ладыгин. Мы спускаемся на уровень ниже, и он открывает ключом тяжелую дверь. Этот узкий сводчатый коридор идет под Никитским переулком. Здесь ощущение тайны усиливается многократно.
«У нас есть еще одно подземелье — рассказывает Ладыгин. — Наш музейный кусок идет навстречу тому коридору подвала, что под Институтом Азии и Африки. Но эти коридоры не встречаются! Между ними — еще метров 80 пространства, отгороженного кирпичной стеной. Никто из нас не знает, что за ней находится, но видно, что когда-то был проход, сейчас заложенный кладкой. А здесь, под Никитским переулком, судя по всему, раньше было бомбоубежище с высокой степенью автономности. Коридоры разгорожены стальными дверьми с герметичными прокладками, с надежными засовами, как в бункере. А еще я обнаружил вот такой таинственный прибор. Судя по всему — это регенератор воздуха для автономной вентиляции. Если покрутить ручку — где-то в трубах начинает гудеть воздух. Но куда эти трубы идут — я еще не разобрался!»
Подвальный коридор — это двери, двери и двери. Если говорить о скелетах в шкафу — то в Зоологическом музее МГУ их великое множество. За одной из дверей — так называемое костное хранилище. Здесь вновь на память приходит «тайная комната» из Гарри Поттера, с ее скелетом василиска и прочими чудо-артефактами.
«У многих комнат есть наши собственные внутренние названия, — говорит Александр Ладыгин. — есть хранилище под названием "Кишка", есть "спиртовая" и "бывшая спиртовая". Есть "кожеедник" — там скелеты животных очищают насекомые-кожееды. А по науке кожеедник называется "дерместариум", эта дверь заперта и заходить туда запрещается».
А на этих полках в коридоре стоят банки и цилиндры с весьма неаппетитным содержимым китовых желудков. Это — сборы из полярных рейсов прославленных кораблей науки, «Витязя» и «Николая Книповича». Сборы эти бесценны с точки зрения науки, педантично этикетированы, и ждут своих будущих исследователей. Так прошлое науки рано или поздно обязательно становится настоящим.
В этих щедрых на сюрпризы стенах пытливых исследователей ждет еще много интересного. На Большой Никитской, 2 живет и трудится удивительный памятник старой Москвы, памятник истории Московского Университета и его замечательным людям.
