"Экзистенциальный смысл науки в свободе". Интервью с А. Осадчиевым

На одном из заседаний президиума РАН молодой ученый Александр Осадчиев представил результаты исследования речных стоков в Арктике. Настоящая детективная история в масштабах планеты! Распространение речного стока в Арктике влияет на глобальные климатические процессы. Известно, что Обь и Енисей, впадая в Карское море, дают четверть всего пресноводного стока в Арктику, из-за чего формируется большая зона опреснения. Но ученые не знали, что происходит дальше. Куда исчезает зона опреснения к концу весны? Александру вместе с коллегами из Института океанологии имени П.П. Ширшова РАН удалось найти ответ. В интервью для "Научной России" молодой ученый рассказывает о результатах исследований, организации науки в стране и собственном пути в науку.

— Когда у вас появился интерес к науке?

— Мне кажется, что интерес к науке появился еще в детстве. Мне очень нравились книжки по биологии и географии, особенно «Необыкновенные приключения Карика и Вали». Когда мама прочитала мне эту книжку, я стал собирать насекомых, пытался вырастить лягушек из головастиков и стрекоз из личинок.

Особенно меня привлекала география и истории, описанные Жюлем Верном. Книги сделали свое дело. Помню, в школе нужно было написать ответ на классический вопрос: «Кем ты хочешь стать, когда вырастишь?». Я написал: «Хочу стать географом и ученым». Так и получилось.

— Насколько для молодого ученого важна роль наставника, научного руководителя, который поможет сделать первые шаги в науке?

— Очень важна. Даже не с точки зрения конкретных научных исследований, а с точки зрения понимания, как все устроено, как работать в науке, как писать статьи, из чего состоит научная деятельность и как ее правильно организовать. Это значимо еще и потому, что об устройстве научной деятельности почти ничего неизвестно. И когда человек попадает в научную среду без этого понимания, ему сложно освоиться самостоятельно.

В целом эта информация по объему небольшая и довольно понятная. Но где ее взять? Бывает, негде. Я знаю множество примеров, когда людям не хватало поддержки, этих специфических знаний об организации науки.  

Не менее важно просто попасть в хорошую научную группу. Наблюдая за коллегами, что и как они делают, научная жизнь складывается совсем иначе, она в принципе складывается. Очень часто у людей талантливых, заинтересованных, целеустремленных, научная жизнь никак не складывается, потому что они попадают в плохое окружение, в плохие руки, где ими никто не занимается. Большинство таких людей в итоге уходят из науки.

Мне в этом плане очень повезло, в том числе и со школой. Я учился в Специализированном учебно-научном центре МГУ (СУНЦ МГУ), где были прекрасные преподаватели. В университете мне повезло с научным руководителем. А сюда в Институт океанологии я пришел буквально с улицы, совершенно случайно. Но и здесь повезло: я попал к прекрасному научному руководителю — Завьялову Петру Олеговичу. Это предопределило мою дальнейшую научную жизнь. Я очень рад, что так вышло.

— При этом вы окончили мехмат МГУ.

— Да.

— Как это сочетается с географией?

— Это не сочетается никак (Смеется.). Когда я учился в школе с математическим уклоном, то уже тогда, в 9 классе, четко осознавал, что единственное достойное место для обучения — это мехмат МГУ и отделение математики. Это была абсолютная цель. Эдакая алмазная вершина, на которую надо было забраться.

И я поступил. Однако на мехмате математика оказалась совсем другой, непохожей на школьную. Мне кажется, что подобная трансформации происходит с любым школьным предметом, когда поступаешь в университет. Я прочувствовал это на математике.

В школе математика легкая и красивая, довольно простая. Но реальная математика оказалась очень тягучей, очень сложной. Совершенно зубодробительная история. Красота осталась, но сложность увеличилась. Но тем не менее я успешно доучился, окончил мехмат с красным дипломом, поступил в аспирантуру. Для меня это время стало периодом поиска. Я много путешествовал, ездил автостопом, и мне хотелось чего-то повеселее.

И как-то раз, переходя Сахалин пешком через тайгу, вдоль газопровода, я наткнулся на лагерь геодезистов, которые проводили изыскательные работы на этом газопроводе. Я подумал: «Вот это да! Вот это настоящая жизнь — быть геодезистом». И я попытался стать геодезистом, но не вышло.

Потом я пробовал устроиться в атомную промышленность, поскольку считал, что атомная отрасль — передовое направление, в котором я смогу развиваться. Дальше были попытки устроиться в проектные организации, типа Моспроекта, ведь урбанистики тогда вообще не было, как и «Городских проектов» или «Стрелки» (Института медиа, архитектуры и дизайна. — Прим. НР). В то время был один Михаил Яковлевич Блинкин, который работал в Научно-исследовательском институте транспорта и дорожного хозяйства. Когда Блинкин читал лекции в Политехническом музее, я думал: «Вот это классная работа — исследовать жизнь города».

Но и в этот раз меня никуда не взяли. В отделах кадров либо отказывали, либо вовсе игнорировали. В общей сложности я обзвонил порядка сорока организаций. И сорок первым местом, куда я попытался обратиться, был Институт океанологии РАН. Мама услышала по радио выступление Александра Городницкого. Рассказала мне, что он бард и океанолог, побывал во всех океанах мира, выдающаяся личность. А работает в Институте океанологии. Я знал об институте, когда-то мимо проходил. Решил написать о себе через форму на сайте. И был приятно удивлен, когда мне ответил Петр Олегович Завьялов, который заведовал физическим научным направлением. Он позвал меня в Институт, чтобы познакомиться и поговорить. Я пришел и до сих пор работаю здесь. Вот такой счастливый случай.

— Сколько лет вы уже в институте?

— 11 лет.

— Как состоявшийся ученый, скажите, зачем молодым людям идти в науку? Что она дает?

— Наука — это совершенно иной стиль жизни. Любая работа становится частью нашей жизни. Сам я придерживаюсь мнения, что существует три типа работы: работа в индустрии или бизнесе, работа в науке и административно-бюрократическая работа. Каждую из них характеризуют три совершенно разных стиля работы и стиля жизни. В индустрии, в бизнесе всегда есть какой-то измеримый результат — деньги, которые зарабатываются компанией или человеком. Все направлено на достижение высокой прибыли, на повышение измеримой величины.

В науке все иначе. В науке нет погони за конкретными измеримыми результатами. По-настоящему оценивается лишь сложность того, что ты исследуешь. Очень часто разные люди задают мне вопрос: «А зачем ты это делаешь?» Честный ответ заключается в том, что в науке все делается ни для чего-то конкретного, а потому что это сложно.

Существует некая сфера человеческого знания, которая постоянно расширяется. Мы, как ученые, расширяем ее в разных местах. И качественным в науке признается лишь то, что сложно.

И совершенно не важно, зарабатываешь ты деньги непосредственно своей научной деятельностью или нет. Значительная часть науки, особенно фундаментальной, не направлена на зарабатывание денег. И это дает некоторую свободу. То есть ученый должен делать что-то сложное, а что — неважно. И практика показывает, что такой подход всегда приносит свой измеримый результат в глобальном смысле, развивает другие области науки.

Благодаря свободе выбора у ученого нет привязки к конкретной последовательности действий, которая, например, важна и приносит деньги в бизнесе.

Наука требует постоянного поиска, совершенствования, без которых невозможно оставаться на высоком уровне. Экзистенциальный смысл науки в свободе. И если вы достаточно усидчивы и работоспособны, то вы сами определите то, как вы будете жить, и что вы будете делать. Это же проецируется и на социальные отношения в научной среде. Например, в нашем институте все очень дружные. Здесь и у меня много друзей. Поэтому моя работа — это мой дом. Институт океанологии — мой дом, куда я прихожу с радостью и удовольствием.

— Есть мнение, что ученые, особенно молодые, живут впроголодь, и ничего не зарабатывают. Так ли это?

— Я могу рассказать о своем собственном опыте, хотя о деньгах в нашей стране говорить не любят.

На самом деле обсуждают свои зарплаты те, кто мало получает. А те, кто получает много, о зарплате не говорят.

Когда я пришел в институт, мне посчастливилось попасть в хорошую научную группу, и уже тогда мне платили достаточно. Но помимо этого, первые пять лет у меня была и вторая работа, пусть и удаленная.  В то время я по сути умножал свой заработок на два.

После того, как произошла реформа РАН, по моим ощущениям, деньги стали распределяться другим образом, появились четкие критерии эффективности, на основе результатов экспедиций, публикаций и так далее. Но при этом, произошло некое разделение институтов. Финансирование стало четко зависеть от научной деятельности, что гораздо лучше. К тому же появились большие гранты. Через какое-то время я оставил вторую работу, поскольку стал достаточно зарабатывать в институте.

Сейчас средняя зарплата в Институте океанологии — больше ста тысяч рублей. Но опять же всё зависит от профессионализма научной группы. Поскольку все они сами зарабатывают деньги, получая государственное финансирование и грантовую поддержку. Если группа не результативная, не публикует научные статьи и не занимается актуальной наукой — у нее не будет денег. И сотрудник, особенно молодой, просто по неопытности, не зная, как всё устроено, не сможет зарабатывать деньги и получать гранты. Выход в данном случае один — менять группу, и находить более активных ученых.

Есть и другая, не столь очевидная, проблема. Инженерная или техническая деятельность в России совершенно не оплачивается. Существует два ключевых понятия: «scientist» — человек, который пишет статьи, проводит эксперименты, и «technician» — тот, кто обеспечивает научную деятельность. В России негласно считается, что ученый должен сделать всю работу сам. Работать на всех установках, ходить в море, сам собирать материал, обрабатывать его и писать статью. И в этом есть свои плюсы. Однако это приводит к тому, что тот самый technician или инженер, техник, который работает с микроскопом и не занимается написанием статей, — получает маленькую зарплату, поскольку в России надбавки полагаются только научным сотрудникам. Это одна из существенных проблем современной организации науки.

— С какими еще трудностями может столкнуться молодой ученый?

— Пожалуй, самое сложное — научиться правильно работать. Очень часто люди вкладывают свои силы, старания и талант не туда, куда надо. Из-за этого они не получают ожидаемого результата. Опять же это сильно зависит от направления, которое им задали, если задали вообще.

Поначалу трудно научиться писать статьи. А это краеугольный камень. Один из главных показателей оценки научных сотрудников. Научиться писать статьи в хорошие журналы с высоким рейтингом действительно сложно. Это долгий, зачастую, мучительный процесс, аналогов которому нет в обычной жизни. Отдельная сфера деятельности, в которой надо разобраться и которой надо просто научиться. И если рядом есть тот, кто подскажет, как надо делать, прочитает работу и укажет на то, что можно исправить, покажет пример — это позволит молодому ученому сэкономить годы самостоятельного обучения.

Если такой поддержки нет, научная деятельность превратится в разочарование, обманутые ожидания. Человек просто перестанет этим заниматься, перестанет верить в себя. Поэтому очень важно, чтобы рядом был человек, который на собственном примере покажет, как работать в науке. В России это именуется научной школой. Конечно, работа со студентами и аспирантами отнимает много времени. Но это время необходимо давать. Этому нас учили, и этому мы учим других.

— Еще несколько десятилетий назад наблюдался отток кадров, в том числе, научных за рубеж. Сохранилась ли тенденция?

— И да, и нет. Это все очень сильно зависит от сферы. Например, из Института океанологии, где я работаю, единицы уезжают за рубеж. Не потому что они самые лучшие или самые активные. Уезжают те, у кого по каким-то причинам здесь не сложилось. Но это единицы.

Большая часть людей прекрасно работает здесь, получая возможности для развития и совершенствования. Люди уезжают, когда получают хорошие позиции, что тоже происходит довольно редко. Ведь ученые целеустремленные, как правило, могут себя применить и в России.

Насколько я знаю, многие океанологи из Санкт-Петербурга уезжают заграницу. В Москве — таких гораздо меньше. Но это по большей части связано со спецификой организаций.

Хотя я помню, что в 2000-е очень многие выпускники мехмата МГУ, в том числе мои сокурсники, уезжали волнами. И почти никто не вернулся. Подобное явление нельзя оценивать с точки зрения хорошо или плохо. Люди ищут возможности, пытаются сделать свою жизнь лучше. И это здорово. Хорошо, что в России и в Российской академии наук на это стали обращать внимание. Это действительно большая проблема. Но разрыв, я думаю, сильно сократился с тех пор, как я окончил университет, десять лет назад. Конечно, он есть, но все зависит от области.

— Вы — обладатель медали РАН для молодых ученых, лауреат премии правительства Москвы молодым ученым. В науке подобные премии становятся приятной неожиданностью, или ученые стремятся ее получить?

— Всегда приятно получить оценку своих заслуг. Но премии и награды нельзя назвать неожиданностью. Поскольку их ежегодно получают десятки человек, то уровень, к которому нужно стремиться, примерно понятен.

— Насколько сейчас в науке важны подобные награды?

— Безусловно, награды и премии очень важны, поскольку дают некий стимул. В науке существуют ступени наград для молодых ученых. Одна из них, например, медаль РАН. Далее, если ученый живет и работает в Москве — премия правительства Москвы. И есть некая вершина — премия президента для молодых ученых, которая вручается всего лишь нескольким людям каждый год. Тогда как медаль РАН или премия правительства Москвы вручается десяткам людей ежегодно.

Есть люди, которые стремятся получить наивысшую награду — премию президента. Соискателю понятен уровень, которому он должен соответствовать. Примерно понятен объем работы, который он должен сделать. Но, в конце концов, достоин ли ученый награды, решают эксперты. Поскольку премий и уровней несколько, то на каждом этапе своей научной карьеры у ученого есть какой-то ориентир. А иметь ориентир — очень важно. И я уверен, что многие молодые ученые следят за деятельностью коллег, удостоенных той или иной награды, чтобы самим двигаться в нужном направлении.

— Когда вы пришли в Институт океанологии, то о реках и речных стоках ничего не знали.

— Верно.

— Как постигали азы?

— Я действительно пришел в Институт с совершенно другим бэкграундом. Я учился на кафедре теории чисел и занимался криптографией, которая никакого отношения не имеет ни к географии, ни к океанологии в частности. Поэтому первые несколько лет я программировал. Мой научный руководитель нашел способ применить имеющиеся навыки. Благодаря им я написал математическую модель речного плюма, того процесса, которым я впоследствии занимался, и занимаюсь до сих пор. Параллельно с этим я читал книжки по океанологии и самообразовывался. Часто ходил в экспедиции, учился работать с приборами, постигал океанологическую теорию, которой учат студентов на соответствующих кафедрах и факультетах. И это всё было очень интересно и давалось очень легко, поскольку мне нравилось. Я с огромным удовольствием читал книги по климатологии, океанологии и гидрофизике. Увлекало и то, что все объекты, с которыми работает океанология — реально существуют в природе, и очень многие из них можно увидеть самому, объять умом и взглядом. Это сильно контрастировало с математикой, которой я до этого занимался, где реально существующих объектов практически нет.

— Сейчас вы уже стали специалистом в этой сфере, и неискушенному читателю, обычному человеку, может быть непонятен смысл изучения речных стоков, плюмов и взаимодействия океана с реками. Объясните, в чем состоит эта специфика?

— Ранее мы говорили про сложности. Конечно, мы занимаемся этим направлением, потому что это сложно. Но есть и безусловная польза для народного хозяйства, которая заключается в следующем.

Наш мир состоит из суши и Мирового океана. Практически вся площадь суши обменивается с Мировым океаном веществом через реки, которые затем попадают в моря. Казалось бы, всё просто. Но нельзя забывать, что устья рек — это очень узкие области. Если рассмотреть линию побережья всего Мирового океана, то окажется, что всего лишь 1% составляют места, где реки впадают в моря. Соответственно, лишь 1% побережий обеспечивает водообмен между огромной площадью суши и огромной площадью Мирового океана.

Речная вода, кроме того, что она пресная, выносит в океан огромное количество взвешенных веществ, биогенов, антропогенных загрязнений. Первичная трансформация и перенос речного стока в море определяет большое количество процессов в прибрежной зоне и на шельфе. Это места, где ведется активная хозяйственная деятельность, где живут люди. Большинство из них живет в пределах ста километров от побережий, и еще больше людей живут непосредственно в прибрежных зонах, в особенности в тех местах, куда впадают реки. Подобный речной сток принято называть речным плюмом. Попадая в море, он перемешивается с морской водой, но все равно остается достаточно легким, так как в нем нет соли. Речная вода легче морской, поэтому речной плюм растекается, как масло, тонким слоем по поверхности моря.

Примерно до четверти всех шельфовых областей мирового океана покрыты речным плюмом. В результате эти тонкие пленки буквально изолируют море от обмена с атмосферой, от ветрового воздействия. Ясно, что речная вода переносит на большие расстояния содержащиеся в ней вещества. Если речь идет о биогенных элементах, то они определяют биологическую продуктивность, влияют на рыболовство и другие связанные биологические процессы. Если рассматривать терригенную взвесь, то она куда-то выносится, где-то оседает и накапливается, в результате чего происходят изменения рельефа дна или морфологии берега.

То есть речная вода довольно быстро выносится в поверхностном слое и перемещается далеко от речного устья. Любой мусор, например, пластиковая бутылка довольно быстро вынесется далеко от речного устья и попадет в море. И это не просто интересная, сложная тематика. Она имеет большое значение для хозяйственной деятельности, в том числе для экологии.

Мы очень много работаем в Сочи и в Крыму. В Сочи, например, много малых рек впадает в море, а в Крыму опресненные воды приходят из Азовского моря. Азовское море, по сути, большой эстуарий, в который впадают реки Дон и Кубань. Они опресняют морскую воду, которая затем через Керченский пролив поступает в Черное море.

Но есть в Мировом океане место, где речные стоки влияют не только на региональные процессы, но и всю глобальную систему. Это Арктика. Сюда впадает большой пресноводный сток. Северный Ледовитый океан составляет всего 4% площади Мирового океана, но именно сюда впадает 11% речного стока. В таком небольшом океане формируются плюмы больших рек площадью в сотни тысяч квадратных километров, суммарно они занимают более миллиона квадратных километров.

Именно речные плюмы определяют процесс ледообразования в Северном Ледовитом океане. Известно, что плотность морской воды при охлаждении всегда увеличивается, создавая неустойчивую стратификацию. Частицы с большей плотностью опускаются, более тёплые и менее плотные частицы из глубины поднимаются к поверхности им на замену. Происходит вертикальное конвективное перемешивание.

Если плотность морской воды быстро растет с глубиной, то верхний слой моря охлаждается, но не опускается вниз, превращаясь в лед. Чем больше разница плотностей, чем менее плотный верхний слой, тем быстрее образуется лед. Поэтому опресненные воды речных плюмов быстро замерзают и превращаются в лед. Соответственно, в Северном Ледовитом океане скорость ледообразования зависит именно от распространения речного стока больших рек. От площади льда в Арктике зависит альбедо Земли, а, следовательно, и глобальный климат. Если льда много, солнечные лучи отражаются, если мало — солнечная энергия поглощается, распределяясь далее по всей Земле. Поэтому Арктика так важна для исследования речных плюмов, которые могут влиять на процессы в глобальном масштабе.

— Известно, что льды в Арктике тают. Поскольку вы часто бываете в экспедициях и видите результаты климатических изменений, скажите, насколько серьезна ситуация?

— Льды действительно тают. Последние годы мы работаем в Восточно-Сибирском море, и большая часть моря летом свободна ото льда, чего не наблюдалось в последние десятилетия. Восточно-Сибирское море раньше было почти полностью покрыто льдом, в течение всего сезона. А теперь оно открывается, и граница льда сдвинулась на север на сотни километров. И мы это видим.

Исследование разных процессов в Арктике особенно важно в период аномалий. 2020 год стал вторым по безледности за всю историю наблюдений и самым безледным в российском секторе Арктики. Нам есть с чем сравнивать, ведь раньше мы не могли работать в определенных регионах. Например, пролив Вилькицкого, который отделяет Карское море от моря Лаптевых, то есть европейскую часть Арктики от азиатской части, как правило, был забит льдом почти весь год. Сейчас он открывается рано, и мы можем начать исследовательские работы гораздо раньше.

— Расскажите подробнее о результатах исследовательских работ в проливе Вилькицкого. Что вам удалось узнать?

— Я уже упомянул, что распространение речного стока в Арктике влияет на глобальные климатические процессы. Именно поэтому так важно его изучать. В Арктике есть три крупные реки: Обь, Енисей и Лена. Они входят в число крупнейших рек мира. А по объему стока они примерно равны между собой. Обь и Енисей впадают в Карское море, а Лена — в море Лаптевых. Обь и Енисей, впадая в Карское море, дают четверть всего пресноводного стока в Арктику, из-за чего формируется большая зона опреснения.

Но мы не знали, что же происходит дальше. В осенний период Северный Ледовитый океан покрывается льдом, в том числе и Карское море. Никто не делает никаких измерений, ведь возможности ученых ограничены зимним и весенним периодами. При этом, к концу весны зона опреснения куда-то исчезает.

Существуют разные сценарии того, куда она девается. Есть предположения, что она перемещается на север, в центральную часть Северного Ледовитого океана. По другим оценкам, пресная вода уходит на восток, в сторону моря Лаптевых. Важно отметить, что из-за вращения Земли пресная вода не может уходить на запад, а с юга океан ограничен материком. Поэтому и считается, что пресную воду нужно искать либо на востоке, либо на севере.

Провести измерения непосредственно в зимний период довольно сложно — всё покрыто льдом. Технически это возможно, но очень дорогостояще. Нам в каком-то смысле повезло. Из-за того, что льды отступили, мы смогли поработать в проливе Вилькицкого до конца октября. Нам удалось зафиксировать интенсивный вынос речного стока из Оби и Енисея на восток в море Лаптевых. Ранее подобный эффект предсказывался научными группами, в том числе и нашей. Однако до этого никто никогда его не регистрировал.  

Это лишь один кусочек пазла, но довольно важный. Изучив и другие процессы, сформируется полное представление о том, что же происходит с пресноводным стоком в Арктике, который сегодня недостаточно изучен. Необходимо постоянно фиксировать состояние арктического региона, чтобы научиться прогнозировать будущее льдов и пресноводного стока.

— Вы уже получили отзывы о первых результатах? Интересуются ли этой тематикой зарубежные коллеги?

— Конечно, исследования вызвали бурный интерес. И у нас действительно есть прямые контакты с зарубежными учеными. Наука априори международное явление. Она хороша своей диверсификацией. Все ученые говорят и пишут по-английски, встречаются на международных конференциях, хотя и живут в разных странах. Важно и то, что все научные результаты должны быть опубликованы, что позволяет ученым следить за работой друг друга, обмениваться идеями и опытом, сотрудничать по тому или иному направлению. Если результат не опубликован, то его попросту не существует, ведь про него никто не знает. Научный результат становится легальным, когда он опубликован. Когда статью отрецензировали, прочитали эксперты в этой области.

Конечно, есть вопросы к качеству рецензий, как к системе публикационной активности в целом. Но она работоспособна, и лучшего пока ничего не придумано.

А вообще в каждой из областей океанологии существует достаточно ограниченное сообщество людей, которые профессионально занимаются конкретной научной тематикой. Например, речные плюмы изучают около 50-100 человек в мире. Мы встречаемся на конференциях, знакомимся, обмениваемся мнениями.

Существуют и постоянные параллельные исследования. Например, мы знаем всех, кто занимается Арктикой и ее регионами. Скажем, когда выходит статья по речными плюмам, я получаю уведомление об этом от электронной библиотеки, либо сам ученый мне ее присылает. Я, естественно, тут же принимаюсь читать. Ведь ученый всегда должен быть в курсе того, что происходит в области его научных интересов.

Хорошая научная деятельность как раз и заключается в том, что ты постоянно в курсе дел. Ты знаешь всех, кто занимается этой узкой областью. Ученые должны общаться между собой, хотя бы посредством своих статей, отправляемых друг другу.

Я поддерживаю тот факт, что сегодня показатели результативности напрямую связаны с качеством публикаций и рейтингом журналов, в которых люди публикуются. Статья в международном журнале с высоким рейтингом ценится больше, чем публикация в простом российском журнале. Ситуация с последними удручающая. Есть журналы с невысоким рейтингом, в которых никто не публикуется. Поэтому необходимо вывести отечественные журналы в топ, где на первых местах располагаются американские и европейские журналы. Это сложная задача. И простого решения здесь нет.

— Мы сегодня много говорили про качественное научное сообщество, комьюнити, наставничество. И насколько я знаю, вы уже руководите научными работами магистров, аспирантов в МФТИ. Какие наставления вы даете собственным студентам? И чего бы вы пожелали молодым ученым, возможно, аспирантам, которые только начинают свой путь?

— Важно, чтобы ученому нравилось то, чем он занимается. Важно выбрать актуальное направление, заниматься чем-то сложным. Наука – очень широка, и она постоянно меняется. Поэтому необходимо использовать современные методики, опираться на современные результаты. Наука — ничуть не менее динамичная область, ничуть не менее агрессивная, чем индустрия или любая другая сфера человеческой деятельности. И, конечно, нужно много работать, как и в любой другой области. Талант — это, конечно, хорошо. Но его одного недостаточно. Все достижения, насколько я знаю по собственному опыту и опыту моих коллег, достигаются за счет длительной и усердной работы. Поэтому нужна целеустремленность и некая основательность. Если вы начали чем-то заниматься, то уж доводите это до ума, работайте долго, и у вас будет результат. Ясно, что сразу ничего не получается, и необходимо иметь терпение, усидчивость и ответственность. В целом эти советы касаются не только науки.