Институт археологии Российской академии наук – одно из ведущих археологических учреждений России. Специалисты института вот уже сотню лет изучают древние и средневековые культуры, материальные остатки далекого прошлого. Трудами нескольких поколений его сотрудников заложены основы научного знания о многих важнейших явлениях в истории человечества от момента становления до начала эпохи индустриализации. Но настоящее достояние института - ведущие археологи, чьи находки внесли большой вклад в археологию и историю цивилизаций. Один из них - Рауф Магомедович Мунчаев, который долгие годы возглавлял ближневосточную экспедицию. Сегодня памятники истории, найденные в рамках экспедиции, хранятся в музеях и проливают свет на то, кем были наши предки, чем они занимались. Рауф Магомедович в интервью делится воспоминаниями об учителях, об истории Института археологии и об эмоциях, которые переполняют каждого археолога, когда тот держит в руках частички прошлого.
Рауф Магомедович Мунчаев – советник Российской академии наук, член-корреспондент РАН, доктор исторических наук, профессор.
— Почему вы выбрали археологию?
— Я учился в Дагестанском педагогическом институте на историческом факультете. Дагестан – центр Кавказа – был совершенно не изучен. Мой учитель уговорил меня пойти в аспирантуру и заняться археологией, поскольку в условиях Кавказа она была чрезвычайно перспективной областью знаний.
Итак, в 1949 году я окончил исторический факультет педагогического института, поступил в аспирантуру и был направлен в Институт археологии. Так я стал археологом, и очень этому рад.
Как мне кажется, я сделал многое для развития археологии Кавказа и российской археологии в целом. Тридцать с лишним лет я посвятил Ближнему Востоку, возглавлял советскую, а потом и российскую экспедицию на территории Месопотамии – в Ираке и Сирии. Но из-за недавних событий мы вынуждены были приостановить раскопки. Все же находок за эти годы было немало, и они стали основой наших научных трудов.
— Поделитесь первыми впечатлениями об Институте археологии.
— Я поступил в аспирантуру в 1949 году молодым парнем. Тогда мне был 21 год. Я ничего еще в жизни не видел, ничего, по сути, не знал. Но я попал в уникальную среду, где работали известные на весь мир ученые. Одним из таких ученых был мой учитель – Евгений Игнатьевич Крупнов. Именно благодаря ему я стал археологом. И я до сих пор ему благодарен.
— Какие у вас самые яркие воспоминания об учителях?
— Когда я поступил в аспирантуру, Евгений Игнатьевич Крупнов был кандидатом наук. Он не имел права быть научным руководителем аспиранта. Поэтому фактическим моим руководителем был Крупнов, а по документам руководителем значилась известный советский археолог Татьяна Сергеевна Пассек. Так мы и работали. По официальным вопросам я обращался к Татьяне Сергеевне, а по остальным к Евгению Игнатьевичу.
Тогда в начале 50-х годов все ведущие сотрудники Института работали в Государственном историческом музее. И за время учебы в аспирантуре я часто бывал там, изучал важнейшие экспонаты, встречался с ведущими археологами, среди которых – Сергей Владимирович Киселев, Александр Яковлевич Брюсов, Алексей Петрович Смирнов и многие другие. Я всегда вспоминаю их с большой теплотой и благодарностью.
— Какие эмоции вы испытали, когда впервые отправились в экспедицию?
— Знаете, это было так давно – почти 70 лет назад. Я принимал участие в экспедиции крупного советского археолога Константина Федоровича Смирнова в Дагестане. Всё для меня было в новинку. Вы представляете, что такое раскопки? Когда перед вами впервые определяют участок и говорят: «Вот здесь будем копать». Одному Богу известно, что вы там раскопаете. И так каждый раз.
Тогда мы много лет работали в Чечне. Дело в том, что Чечня и Ингушетия были почти не исследованными регионами Советского Союза. (Кстати сказать, в 1944 году чеченцы и ингуши были несправедливо депортированы с территории Чечено-Ингушской АССР в Среднюю Азию. А в середине 50-х было принято решение возвратить их обратно). Тогда руководитель Северокавказской экспедиции Крупнов принял совершенно правильное решение – сосредоточить археологические исследования на территории Чечни и Ингушетии. В первые годы мы проводили широкие разведочные работы, искали древние памятники. Поиски увенчались настоящим успехом. Обнаруженные нами памятники послужили объектом многолетних исследований Северокавказской экспедиции.
Все наши старания привели к тому, что Чечня стала одной из самых изученных территорий Кавказа. После этого было принято решение организовать, наконец, российскую археологическую экспедицию на Ближнем Востоке – на территории Ирака и Сирии.
— Почему возникла такая потребность?
— Эти регионы – очаги древнейшей цивилизации человечества. Именно здесь возникли первые государства и письменность. До нас там уже были сосредоточены многие зарубежные экспедиции. И с опозданием более чем на сотню лет от западной науки в 1969 году была создана ближневосточная, или Месопотамская, экспедиция. Ее руководителем назначили меня. За годы работы мы обнаружили не десять, не сто, а несколько тысяч уникальных находок. Сегодня они украшают музеи Эрмитажа, и главным образом, Национальный музей Чеченской республики, музеи Северной Осетии и других регионов Северного Кавказа.
"ВЫ ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ, ЧТО ТАКОЕ РАСКОПКИ? КОГДА ПЕРЕД ВАМИ ВПЕРВЫЕ ОПРЕДЕЛЯЮТ УЧАСТОК И ГОВОРЯТ: «ВОТ ЗДЕСЬ БУДЕМ КОПАТЬ». ОДНОМУ БОГУ ИЗВЕСТНО, ЧТО ВЫ ТАМ РАСКОПАЕТЕ. И ТАК КАЖДЫЙ РАЗ"
— А какими находками гордитесь вы?
— Я горжусь каждой находкой. Для археолога простой черепок, который не вызовет интереса у обычного человека, − это большое сокровище.
— Что эти находки говорят о людях, которые жили в то время?
— Смотря о какой эпохе говорить. Находки, которые обнаружили мы, относятся к эпохе бронзы – IV-II тысячелетию до нашей эры. Люди, жившие на этой территории, физически ничем не отличались от нас. Они лепили посуду из глиняной керамики, которая вызывает у нас большой интерес и сегодня.
— Как люди общались во время экспедиций? Какие эмоции вы с участниками испытывали, когда находили что-то интересное?
— Мы безумно радовались каждой находке. Так происходит всегда, когда находишь что-то впервые, сравниваешь, ищешь аналогии.
— Как люди между собой общались?
— Каких-то особенностей нет. Все общаются между собой, как мы сейчас с вами. Кстати сказать, в экспедицию отправляются люди разных специальностей – от геоботаника и геозоолога до специалистов по металлам и историков архитектуры. Климат в коллективе, как правило, хороший. Если же человек как-то не уживается, то его могут просто не взять в следующую экспедицию. Поэтому нужно проявить себя на высоком уровне.
— За годы работы в Институте вы стали свидетелем и политических, и организационных изменений в стране. Как Институту удавалось подстраиваться под новые условия?
— Так же как и всем. Мы никаким приспособленчеством не занимались, а работали, как положено. Конечно, условия нашей работы менялись, и, к сожалению, менялись в худшую сторону. Но, тем не менее, мы продолжали заниматься наукой, копали, изучали, писали научные статьи. И на самом деле успели многое.
— Общаетесь ли вы с молодым поколением? Есть ли интерес у студентов к археологии?
— Конечно, мы общаемся с молодыми ребятами. Каждый год мы берем их в экспедиции. Там у них есть возможность получить большой опыт работы в поле. К сожалению, сейчас исследования приостановлены из-за событий в Сирии.
— Каким вы видите Институт сегодня? Каким он стал?
— Институт определенно вырос, и я должен с удовлетворением сказать, что он отлично работает.
Важно, что мы продолжаем исследования не только в России, но и в других регионах. Изучаем памятники, которым больше 3 тысяч лет. Значимую работу Институт провел на Ближнем Востоке. Так, за археологические исследования в Ираке ряд членов нашей экспедиции был удостоен Государственной премии.
