Нобелевская премия по физиологии и медицине за 2017 г. досталась американским генетикам, объяснившим на молекулярно-биологическом уровне механизм функционирования циркадианных (суточных) ритмов. Один из пионеров такого рода исследований — наш соотечественник, доктор медицинских наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ Семен Исаакович Рапопорт, главный научный сотрудник научно-исследовательского отдела Первого Московского государственного медицинского университета им. И.М. Сеченова. О том, что такое хронобиология и хрономедицина, в чем их важность для всех и каждого, — этот разговор.
Семен Исаакович, правда ли, что хронобиология и хрономедицина— направление, которым ваша исследовательская группа начала заниматься чуть ли не первой в мире?
Это не совсем так. До нас вопросом хронобиологии занимались довольно много и в нашей стране, и за рубежом. Это известные физиологи и патофизиологи, крупные ученые, профессора Н.А. Агаджанян. В.А. Фролов, Ю.А. Романов. Но к клинической медицине это не имело прямого отношения. Это была именно хронобиология — наука, изучающая процессы, которые происходят в определенной ритмике, и они к этой ритмике привязаны.
Иначе говоря, все живое подвержено неким ритмам?
И живое, и неживое. Скажем, смена дня и ночи или времен года. Ритмика — это универсальный процесс, нему подвержено все. А хронобиология — это то, что изучает ритмические процессы у животных и растений. Этими вопросами ученые занимались, проводили конференции, делали попытки создать структуру, которая координировала бы это научное направление. Было понимание, что это важная проблема.
А как получилось, чтобы, гастроэнтеролог, увлеклись хронобиологией?
Практически сразу после окончания института я был принят на работу к академику В.Х. Василенко. которому Минздрав СССР поручил возродить гастроэнтерологию, исчезнувшую после Великой Отечественной войны.
Но ведь В.Х. Василенко был кардиологом?
—Да, он был лучшим кардиологом страны, а может и мира. Кстати, он был личным врачом Мао Цзэдуна. Владимир Харитонович был универсалом, его организаторский талант и высокая ответственность были гарантией успеха. Создали специальную научную группу, и я оказался в ее составе. Считаю это счастливым билетом в своей жизни, поскольку в результате я стал, во-первых, учеником В.Х. Василенко, во-вторых, гастроэнтерологом. Это интереснейшая, необъятная специальность. Я постигал ее шаг за шагом и чем больше понимал, тем больше у меня возникало вопросов.
Что же это были за вопросы?
В те годы одной из центральных проблем была язвенная болезнь. Она и сейчас остается весьма острой, но раньше это была настоящая беда. А язвенная болезнь имеет свои особенности — ей присущи сезонные обострения. Спрашиваешь у пациента, как он себя чувствует в зависимости от времени года, и если есть сезонность — для меня это уже диагноз.
Я спрашивал, откуда эта сезонность, и у В.Х. Василенко, и у профессора А.С. Логинова, именем которого сейчас назван Институт гастроэнтерологии. Но никто объяснить этого не мог.
Я начал искать в литературе, узнавать, что такое биоритмы. И однажды нашел кандидатскую диссертацию 1953 г. Ф.И. Комарова. Она называлась «Особенности ночной секреции у больных язвенной болезнью». Так для меня впервые зазвучал вопрос суточной ритмики у пациентов. Оказалось, что ночью у всех язвенников происходит избыточное выделение соляной кислоты и что многие другие болезни имеют сезонный характер обострений. И тут я впервые подумал: вот бы сделать целое направление в медицине, посвященное этой ритмике.
Хрономедицина?
Да, и это было тогда совершенно новое слово. С этой идеей я обратился к Б.В. Петровскому, который был тогда министром здравоохранения. Он попросил написать докладную. Потом предложил заслушать меня на ученом совете Минздрава СССР. Далее было рекомендовано обратиться в Академию медицинских наук. Вышло соответствующее постановление. И уже тогда я позвонил Ф.И. Комарову, автору той работы. Он в то время был уже академиком, генерал-полковником медицинской службы, начальником Военно-медицинского управления Советской армии. Это было выше министра здравоохранения. К тому же он заведовал кафедрой госпитальной терапии Первого медицинского института. Он меня внимательно выслушал и говорит: «Давайте этим заниматься».
Федор Иванович всегда был человеком слова. Если он что-то говорил, то всегда делал. Решили, что надо создавать такое направление в стране. Для этого АМН СССР сформировала академическую группу Ф.И. Комарова. Это был 1982 г. Дело пошло довольно энергично.
А что вы делали? Больных консультировали? Проводили эксперименты?
Конечно, были и исследования, и пациенты. Меня в первую очередь интересовала язвенная болезнь с точки зрения биоритмов. Мы стали выяснять, как развиваются клинические проявления и как это зависит от сезона и времени суток. То есть нас интересовали и сезонность, и околосуточные ритмы.
Потом мы создали проблемную комиссию Академии медицинских наук «Хронобиология и хрономедицина», которую возглавил Ф.И. Комаров, а заместителями стали Ю.А. Романов и я. Впоследствии я много лет, вплоть до последнего времени, ею руководил. Сейчас ее возглавил мой ученик профессор С.М. Чибисов. Так, по сути, было создано новое направление. Дальнейшие события показали, что это был правильный и необходимый шаг.
Наверное, надо сказать, что Ф.И. Комаров жив, ему 98 лет и, пожалуй, это старейший здравствующий академик. Причем он академик многих академий мира. Очень уважаемый человек, который пользуется почетом во многих странах. В 1941 г. он был тяжело ранен, ушел на гражданскую службу и поступил в Военно-медицинскую академию в Ленинграде. С этого и началась его медицинская деятельность.
Семен Исаакович, какие удалось сделать важные выводы, работая в направлении развития новой науки — хрономедицины?
Главный вывод состоит в том, что это универсальный процесс. Все ритмично. Ритмы есть разные — ультрадианные, инфрадианные, циркадианные. Это главные три ритма, которые присутствуют у всех живых организмов. И нам сегодня совершенно ясно, что многие, если не все, болезни тесно связаны с ритмикой.
А какие конкретно?
Перечислять можно бесконечно. Практически все болезни, в том числе и кардиологические — убийцы человечества номер один: гипертоническая, ишемическая болезни сердца. — тесно связаны с нарушениями ритмов (десинхронозом). Мы знаем, когда человеку может стать плохо. И мы можем предупредить обострение. Это профилактика, которая всегда лучше лечения. И второе: мы знаем, когда лучше начинает работать лекарство. Это означает. что можно дать его один раз, но в нужное время, даже в меньшей дозе, чем обычно. Это называется «хронотерапия».
Все это индивидуально подбирается?
Конечно. Тут важен суточный мониторинг состояния больного— контроль давления, ЭКГ. Все это сейчас делается элементарно. В результате мы даем, скажем, половину суточной дозы в определенное время. Этого будет достаточно, чтобы предупредить разного рода неприятности: подъем артериального давления, инфаркт миокарда, приступ ишемической болезни. Ну а если говорить о желудочно-кишечном тракте, то весь процесс пищеварения ритмичен. Поэтому здесь знание законов хронобиологии бесценно. Когда мы стали давать разным больным лекарство в строго определенное время, положительная динамика была налицо.
Но я никогда не слышала, чтобы в каких-либо больницах применялись подобные схемы лечения.
Вы правы: внедрить такой подход непросто. Куда проще всем давать лекарства по одной схеме, три раза в день. Много лет я выступаю на различных конференциях и говорю, что это центральная проблема, которую мы подняли еще в 1980-е гг. Ее нельзя недооценивать. Повсеместно нужна хронотерапия, и тогда мы будем меньше и легче болеть.
То есть внедрить в массовое здравоохранение эту методику не удалось?
Я бы сказал так: постепенно дело сдвигается с мертвой точки. Сейчас хрономедицинские подходы начали внедрять на Севере, где стало понятно, что без этого осваивать данные земли невозможно. Мы очень убедительно описали эту проблему в вышедшей в 2018 г. монографии «Хронобиология и хрономедицина» под редакцией С.М. Чибисова, С.И. Рапопорта и М. Л. Благонравова.
Почему именно на Севере это столь важно?
Потому что там сутки, лето и зима другие по своей протяженности, надо все время приспосабливаться в плане и работы, и вообще жизни. Там почти всегда темно. Происходит десинхроноз, приводящий к самым разным расстройствам со стороны здоровья. Все мы знаем, например, про вахтовый метод работы. Как вы думаете, он полезный?
Думаю, не безвредный.
Очень вредный. Могу сказать, что злокачественные опухоли возникают чаще в три раза при вахтовом методе работы. У медсестер, которые работают в ночную смену, заболеваемость, в том числе раком, много выше, чем утех, кто работает днем. Это о чем-то говорит? Значит, надо смотреть этих больных, проводить профилактику, давать дополнительный отпуск. Надо предупреждать возможные осложнения.
А как их предупреждать?
Какое-то время назад центральной проблемой для Швеции были сезонные депрессии. А я был знаком с ведущим психиатром Швеции. Зимой, в декабре, день длится три-четыре часа, и этого достаточно для развития тяжелой формы депрессии. В течение недели больные с депрессией ходили на два, три часа к нему в клинику, в помещение с освещенностью в 2,5 тыс. люксов. Это очень яркий свет. Неделя такого лечения значительно облегчала состояние пациентов или предупреждала возникновение депрессии.
Но и у нас зимой короткий световой день и длинная ночь.
Совершенно верно. У нас была идея создать такой кабинет светотерапии, но, к сожалению, сорвалось по ряду технических причин.
А может быть, можно самим зажигать свет поярче?
Конечно можно. Это, в том числе, профилактика депрессии. Но вот что еще важно: в зависимости от светового дня меняется выработка мелатонина, одного из главных веществ, регулирующего нашу ритмику. Мелатонин определяет многое в нашей жизни — самочувствие, сон, выносливость. В течение дня его вырабатывается мало, а начиная с 11 вечера — много.
То есть он вырабатывается ночью?
Не просто ночью, а в темноте, когда мы спим. Поэтому, если человек работает ночью, у него включен свет, происходит сбой, десинхроноз, он нарушает работу биологических часов. Можно сказать, эти часы ломаются. Ночной сон в темноте определяет качество здоровья, восприятие организмом различных заболеваний. Примерно к 70 годам вырабатываемое количество мелатонина становится в два раза меньше, чем нужно. Заметно снижается уровень продукции мелатонина. Вот почему пожилые люди так мало и плохо спят, а младенцы, наоборот, спят по 20 часов в сутки.
Правильно ли я понимаю, что мелатонин — это наш главный адаптирующий гормон?
Совершенно верно, это наш главный адаптоген. Если его недостаточно, страдает весь организм.
И что делать, если у человека вырабатывается недостаточно мелатонина?
Сейчас существует множество препаратов на основе мелатонина. Они свободно продаются в аптеках. Доза там небольшая, абсолютно безвредная. Принимать их надо на ночь, как раз около 11 часов. Это заметно повышает качество сна и, соответственно, влияет на наши самочувствие и работоспособность. Надо сказать, когда мы начали работать, этих препаратов вообще не было. Сейчас есть импортные и отечественные препараты. Они недороги, всем доступны. И сейчас наша большая мечта — внедрить мелатонин в клинике в массовом порядке. Наши эксперименты показали: если включать мелатонин в схему комплексного лечения при различных заболеваниях, это значительно повышает эффективность терапии. Повторюсь — это наш главный адаптоген. Мы начали добавлять в список лекарств, назначаемых при язвенной или гипертонической болезни, небольшую дозу мелатонина. Эффект был поразительный. Первый доклад по лечению язвенной болезни мелатонином мы сделали в 1997 г. в Париже на Первом съезде хронобиологов. Это произвело большое впечатление на всех присутствующих. К нам подходили, спрашивали, поздравляли. С тех пор этим заинтересовался весь мир. Только вот заинтересовать всех наших врачей и медицинских чиновников пока не удается... Но мы назначаем нашим пациентам мелатонин, и своим ученикам я об этом рассказываю. Никаких противопоказаний нет, а показания практически все.
— У меня есть такой препарат на основе мелатонина. Я всегда беру его в командировки, вовремя которых меняются часовые пояса. Там на упаковке даже изображен летящий самолет.
Совершенно верно. Для людей, которые часто отправляются в командировки, такие препараты незаменимы. Меняется суточный ритм, он вступает в противофазу, и надо восстановить суточную продукцию мелатонина, так называемую циркадианную ритмику. Люди, которые принимают такие меры, лучше себя чувствуют, у них выше выносливость. Мы проводили соответствующие исследования, и выяснилось: если человек перелетает из нашей страны в Соединенные Штаты, ему нужно около месяца, чтобы прийти в норму. А если использовать мелатонин, для адаптации достаточно двух-трех дней.
Семен Исаакович, я вижу, что в вашей новой книге «Хронобиология и хрономедицина» есть целый большой раздел «Биоритмы и космос». Какая связь?
Самая тесная. Как мы знаем, существуют магнитные бури, которые влияют на наши здоровье и самочувствие. Оказывается, есть экзогенные ритмы, которые меняют продукцию мелатонина и всю ритмику организма человека в зависимости от этих факторов. Мы проанализировали работу скорой помощи Москвы с точки зрения того, что происходит с Солнцем. Оказалось, в неспокойное время инфарктов миокарда на 10-15% больше, чем обычно. А когда мы начали применять мелатонин, количество таковых значительно уменьшилось. Убедительно?
Сейчас идет речь о том, что люди хотят создавать поселения на Луне. Потом собираются колонизировать Марс. Так вот, если это когда-нибудь произойдет, биоритмику это сломает во всех отношениях. Это вам не полет в США или во Владивосток. Суточный ритм там будет совершенно другой. Если использовать хрономедицину, мы сделаем полет значительно легче. Человек, собирающийся покорять космос, должен быть адаптивен к тем изменениям, которые обязательно будут с ним происходить, когда он покинет родную планету.
Семен Исаакович, в позапрошлом году Нобелевскую премию по биологии и медицине получили зарубежные ученые за исследование биологических часов. А ведь вы этим занимаетесь уже много лет. Не обидно?
Ну что вы! Наоборот, я очень рад. что наши зарубежные коллеги смогли показать всему миру важность этих работ. Тем более что они вышли на принципиально новый уровень — генетический. Мы этим не занимались. Хотя около десяти лет назад я хотел создать такую лабораторию в МГУ, подключить генетиков. Не вышло. Но я очень горд, что Первый Московский государственный медицинский университет им. И.М. Сеченова стал действительно первым, где работа в этом направлении ведется уже многие годы. И ведется успешно. Спасибо нашему ректору— академику П.В. Глыбочко.
Какими вам видятся перспективы развития хрономедицины в нашей стране?
Думаю, перспективы неплохие. Не так давно прошел III Всероссийский съезд по хронобиологии и хрономедицине, собралось много специалистов, прозвучало множество интересных докладов. Это означает, что многие понимают, насколько важно развивать это направление. А я всегда считал и считаю, что это одно из важнейших и перспективных направлений в медицине, которое без больших затрат и сложных исследований может сделать нас всех здоровее и счастливее.
■ Беседовала Наталия Лескова
