Людвиг Фаддеев: «Математика — это язык всех наук»

В прошлом номере журнала мы сообщали, что в честь выдающегося российского физика и математика академика Людвига Дмитриевича Фаддеева престижные научные организации мира, среди которых Американское физическое общество и Европейская комиссия по малочастичным системам (European Research Committee for Few-Body Problems in Physics), учредили международную медаль. Об этом было объявлено на 23-й международной конференции по квантовой теории нескольких частиц. Событие приурочено к 55-летию с момента публикации научного труда Л.Д. Фаддеева «Теория рассеяния для системы трех частиц». Мы анонсировали материал, посвященный этому выдающемуся событию. Предлагаем вашему вниманию интервью со знаменитым ученым.

— Людвиг Дмитриевич, поздравляю вас! Уникальное событие произошло.

— Спасибо большое. Для меня это неожиданно. Могу гордиться. И самое интересное, что эта работа была мной написана 55 лет назад. Тем не менее, представляете, десятки, может быть, даже сотни людей продолжают этим заниматься. И вот сейчас решили сделать эту медаль. Поначалу это было ближе к ядерной физике. Но на самом деле это не только ядерная физика, это атомная физика. А теперь, когда появились новые частицы, приходится заниматься уже ими. В общем, это тематика, которой пока еще нет. Но в результате я стал таким профессиональным математическим физиком, то есть занимаюсь вопросами математическими, которые имеют отношение к теоретической физике.

— Вы понимали тогда, что вы сделали?

— Ну, я считал, что это хорошая работа. Правда, это надо было еще доказать. Мне повезло — меня очень быстро признали за границей. Ну а дома как всегда...

— Не поняли?

— Не сразу. Но потом дали Сталинскую премию.

— И вы стали директором института?

— Нет. Я долго «рос», а это была моя докторская диссертация. В 1976 г. я в конце концов согласился стать директором. У меня была такая политика — брать только лучших студентов с физического и математического факультетов. В результате в конце 1980-х гг. у меня был фантастический институт, в котором было все. Вся математика была представлена людьми возрастом около 40 лет. И, представляете, 40 докторов наук из нашего института уехали. Из 70 — 40! Конечно, это была огромная потеря. В конце 1980-х гг. это был один из лучших институтов мира. Но мы продолжаем существовать, учим новую молодежь.

— Вы общаетесь со своими уехавшими учениками?

— Конечно. По электронной почте, как все…

— А где они сейчас работают?

— В Америке, во Франции, в Англии, Швейцарии, Германии. Например, Евгений Константинович Склянин, мой ученик, избран членом Лондонского королевского общества. Кстати, я тоже член Королевского общества. Вообще, я иностранный член 12 лучших академий мира.

Действительно, при жизни ученого очень редко делают медали его имени. Например, при жизни сделали медаль Максу Планку. И дали ему первому. Она у меня тоже есть. Знаете, роскошная медаль, 300 граммов чистого золота. У меня все премии есть. Кроме одной.

— Понятно какой... Ваши родители были математики. Они вас научили любить эту науку?

— Нет. Просто такая была атмосфера в доме, такая семья, где люди работали. И было очевидно, что я тоже буду работать в науке. Никто меня не заставлял, никуда не направлял. Но в результате, поскольку отец был математик, я пошел в физику. Мой отец одновременно был профессиональным музыкантом. И у моей матери была мечта, что я буду дирижером. Так что я должен был учиться музыке, становиться дирижером. Я был бы хорошим дирижером, но началась война, и мне не пришлось...

— Людвиг Дмитриевич, ваши последние научные работы и та, что была написана 55 лет назад, — это одно направление?

— Нет, абсолютно другое. Сейчас их пока мало читают, потому что у меня свой язык, свой подход. Одна из моих последних статей называется «Нулевые моды для квантовой модели Лиувилля».

— Да, это сложно. Сколько человек в мире вас понимает?

— Ну, сейчас порядочно. У нас большая компания. Но, повторю, у меня свой подход, отличный от других.

— Вы в этой компании лидер?

— Нет, я сам по себе. Я одинокий человек. Все мои ученики уехали. Впрочем, недавно появился новый ученик, и я этому очень рад. Он из Самары, молодой, красивый, учится на четвертом курсе. Мы начали с ним работать.

— Как его зовут?

— Александр Иванов.

— Молодежь сейчас интересуется физикой?

— Сейчас дело вот в чем. В 1990-х гг. была мощная тенденция всем уходить в экономику, в менеджмент… Сейчас многие возвращаются в математику. Надежда России — на провинцию, именно там это снова возникнет. У меня во всяком случае есть такая надежда. Хотя сейчас академию наук бьют абсолютно незаслуженно. Мы получили пощечину, но что делать, мы терпим и стараемся развиваться, идти вперед.

Эта реформа меня очень подкосила, как и многих других, и до сих пор мы не знаем, как с ней быть. На последнем собрании академии я сказал, что ФАНО надо превратить в управление делами академии наук. Такое четкое сделал предложение. Думаю, это правильно. Ученые нужны, потому что они дают обществу новые знания, а новые знания всегда найдут себе применение.

— Вас называют основоположником целой научной школы.

— Моя работа по трем частицам была моим первым большим научным результатом. Но с тех пор я много раз менял тему. И действительно можно считать, что целый ряд направлений в современной математической физике появился в результате исследований моих и моих учеников. И я этим очень горд. Математика убедительно показала, что она — основной рабочий инструмент современной физики.

— Многие предъявляют к фундаментальной науке претензии, что ее сложно прогнозировать, непонятно, чем занимаются ученые. Что вы на это скажете?

— Действительно, невозможно прогнозировать, мы выдумываем сами, никто нам не может приказать… Ко мне однажды, еще в советское время, пришел один человек из так называемого народного контроля. Говорит: «Какая вышестоящая организация дает вам задание?» Отвечаю: «Господь Бог на небе». И он ушел. Никто мне не может дать задание, я занимаюсь тем, чем хочу, и это, конечно, большое счастье. А то, что меня терпят, — тоже большое счастье.

Вот, кстати, образ мышления русских людей, математиков, близок к опыту математической физики. Когда мои ученики уехали за границу, они сразу там приобрели очень большое влияние, потому что делали то, что иностранцам было еще не совсем ясно.

— Можно сказать, что математика и физика — двигатель всех остальных наук?

— Я люблю говорить, что математика — это язык основных наук. Когда вы начинаете изучать фундаментальные основы, например, биологии или какой-либо другой науки, вы начинаете использовать математику. И это действительно язык современной науки. Я-то знаю, что такое математика.

— А как вы узнали о медали?

— Мне осенью пришло письмо, в котором сообщалось, что они собираются это сделать. Я отвечаю: «Ну, я не против». — «Если вы не против, мы будем делать». И вот буквально в самом начале августа, 11-го числа, меня пригласили на заседание, и я съездил. Это было небольшое европейское заседание. А медаль будут вручать на международной конференции, которая проходит раз в три года.

— Что было на заседании?

— Рассказали мою биографию, не очень полную, сказали, в чем мои научные заслуги, в честь которых создана медаль.

— Вы были смущены?

— Нет. Мне 82 года, я столько получал всего… Если перечислять все премии, это займет слишком много времени.

— Я знаю, что вы не только ученый, но и музыкант, как ваш отец.

— Нет, я любитель. Я очень хорошо знаю музыку, действительно хорошо. У меня есть роскошная музыкальная система, я ее слушаю. Мое музыкальное образование от отца, но у нас с ним разные любимые композиторы. Например, он больше любил Шумана, а я — Шуберта. Я люблю Берлиоза, а он его не особенно ценил. Что касается моего тезки Людвига ван Бетховена, знаю его наизусть. Еще люблю Рихарда Штрауса...

— Вы сами исполняете их произведения?

— Я сейчас не играю. Но у меня хороший немецкий рояль Steinway. И если я действительно уже не смогу работать, может быть, начну играть.

— Говорят, ученым иногда во сне приходят решения задач. У вас так было?

— Конечно. Я сейчас в основном во сне об этом и думаю. Приходят в голову формулы, я их запоминаю, утром пишу. Мне кажется, очень многие люди знают, что такое думать во сне.

— Как вы относитесь к современным наукометрическим показателям? К индексу Хирша?

— Я главный враг всему этому. В какой-то газете написали: «Фаддеев — самый статусный враг Министерства образования и науки». Потому что я все время выступаю против того, чтобы эти индексы цитирования считались критерием оценки труда ученого. Особенно когда какие-нибудь институты дают деньги за работы, опубликованные за границей. Считаю, что это абсолютно неправильно.

— А как правильно?

— А никак не правильно, работу надо писать, и все. Если она хорошая, ее возьмут в хороший журнал. Но сейчас есть много журналов, которые берут работы за деньги, причем любые, не всегда хорошие. И все это переходит просто в коммерцию.

— А кто будет оценивать качество работы ученого?

— Тот, кто ученый, и больше никто. Настоящее качество работы может оценить только коллега. И, между прочим, за границей, в развитых странах типа Англии индекс цитирования уже не считается. И в Соединенных Штатах тоже. Наше отделение устраивало опрос, специально написали во все ведущие иностранные институты: оцениваете ли вы при приеме на работу индекс цитирования? Всюду был отрицательный ответ.

— Но у вас самого один из самых высоких индексов в нашей стране...

— Индексы считают несколько организаций, и у них получается по-разному. Мой индекс обычно получается в промежутке от 50 до 70. А мой друг Владимир Евгеньевич Захаров меня в этом превосходит. Вот такой у меня главный соперник.

— Что бы вы пожелали нынешнему руководству академии наук?

— Ничего не бояться и бороться за судьбу академии.