Современным ученым важно не только то, какие технологии мы создаем и как они работают, но и то, как мы их воспринимаем. Как бы ни развивалась современная наука, как бы далеко ни заходил прогресс, в нас всегда будет оставаться место мистическому и эзотерическому. О том, как современные технологии сталкиваются с архаичным мышлением людей, корреспондент «Научной России» поговорил с доктором филологических наук, профессором Челябинского государственного университета Мариной Викторовной Загидуллиной.
― Расскажите, пожалуйста, о том, что такое «нуминозный остаток».
― Это незаслуженно отодвинутый в сторону концепт. Его суть в том, что архаичные формы сознания живут в человечестве независимо от того, на какой ступени технологического прогресса оно находится. Эту теорию очень хорошо развивал Карл Густав Юнг, собственно, ему принадлежит активизация этого термина. Он обратился к повальному увлечению неопознанными летательными объектами в середине XX в., когда человечество шагнуло в будущее, появилось телевидение, спутники выводились на орбиту. И вдруг возникли огромный интерес и вовлеченность людей в размышления не о научном, а о чем-то сверхъестественном, о фантастическом.
Он назвал НЛО «мифом нового времени». Развивая эту мысль дальше, он приходит к тому, что на уровне коллективной психологии существует потребность в архаическом, и, как бы мы ни развивали науку, как бы мы ее ни продвигали, этот архаический остаток будет в людях говорить.
― Какие же формы этот архаический остаток принимает в наше время?
― Никакая наука не может построить человеку путь, где все известно: «В понедельник такого-то числа случится то-то, а в среду произойдет такое-то событие». Человек остается внезапно смертен, цитируя М.А. Булгакова. И тогда заключается сделка с провидением. Провидение ― это и есть что-то, сосредоточивающее в себе эту нуминозность. Эти сделки разные у разных людей, но иногда у целых наций есть свои особенности, которые они не могут никаким образом объяснить. Например, русские люди со словом «господи», которое никуда не уходит из обихода и может стоять рядом с непечатными словами даже у образованного человека, академика и т.д. Пока человек имеет эту непредсказуемую траекторию жизни, уникальную, которую нельзя объяснить, он будет обладать такими «языческими» порывами.
С другой стороны, у XXI в. есть свои «фишки» в этой нуминозности. Искусственный интеллект, роботы, нечеловеческие, но очеловеченные фигуры, которые валом наполняют культуру. Культура артикулирует коллективные страхи. Мы можем тут собрать всех терминаторов или робокопов, даже «Космическую одиссею 2001 года» Стэнли Кубрика. Что мы будем делать, когда мы делегируем свои способности каким-то железным чурбанам, не обладающим этикой, которой обладаем мы, которых можно запрограммировать на массовое убийство? Такие страхи сейчас ярче питают эту нуминозность, потому что искусственный интеллект становится всепроникающим.
― Я так понимаю, что как раз с этим и связана сложность изучения этого архаического остатка: мы не всегда понимаем, где заканчиваемся мы и начинается технология. Вы приводили пример с электричеством: мы замечаем его присутствие только тогда, когда оно пропадает.
― Я до сих пор очень люблю этот пример. «Ну почему никто не задается вопросом зависимости человечества от электричества?» Если ты остаешься без электричества, единственный выход ― это купить генератор, то есть опять завести электричество. Пьер Тейяр де Шарден выдвигал концепцию, что человечество должно вылупиться из своей телесности, как бабочка вылупливается из кокона, что наша телесность ― это временное пристанище нашей бессмертной души, что все наши технологии, все наши прорывы ― это такая лесенка к тому, к чему мы должны прийти по замыслу бога.
Архаичность проявляется и иначе ― в форме критики науки как таковой. Наука развилась до такой точки, когда она стала объектом критики. В Америке есть целое движение людей, убежденных, что Земля плоская. Что нам врут про шар, что мы где-то там летим в пространстве, а на самом деле Земля ― это плоскость. Почему? Наука начинает представать в виде социального института наподобие религии. «Вы же не станете вникать в высшую математику, в сложную физику, значит, принимайте это на веру. Да, наука ― это теперь религия». Я сейчас утрирую, но такой поворот мне кажется очень значимым для самого научного сообщества, которое должно все время само проверять себя. Как было у Бронислава Малиновского: любой социальный институт должен доказать свою важность, и в итоге все силы института оказываются брошены на доказательство его незаменимости, нужности и значимости, а не на исполнение какой-то функции.
― До этого момента мы противопоставляли архаическое технологическому. Можно ли посмотреть на это под другим углом?
― Зачем К.Э. Циолковский изобрел ракету-носитель? Он был русским космистом. Кто такие русские космисты? Это философское направление, смысл которого был в том, что рано или поздно мы обретем бессмертие, а вторым шагом мы воскресим всех мертвых. А зачем это нужно? Для того чтобы все человечество за все века собралось вместе и произвело духовную энергию для прорыва, выхода к великой идее. Совершенно архаичная идея, если уж на то пошло. Но когда мы их всех воскресим, хватит ли Земли? Не хватит. Ее просто физически не хватит. Значит, нам нужны другие планеты, значит, нам нужна ракета. Я сейчас немножко утрирую, но на самом деле концепция была именно такой.
Получается, что в основе технологии лежала религиозная во всех смыслах, или спиритуальная идея. И пожалуйста ― это сработало. Конечно, не для этой цели ракеты полетели, но тем не менее. То есть получается, что было мотиватором? Убежденность, вера в какую-то определенную идею, чистая идеология.
Другой пример ― танатоботы, ИИ для общения, в которые загрузили тексты умершего человека. Я начинала свои ответы с того, что главным источником коллективного страха или желания поверить во что-то сверхъестественное служит неопределенность. И эта неопределенность особенно связана со смертностью человека. С этой точки зрения, использование технологий для того, чтобы помочь человеку справиться с утратой, мне кажется очень логичным. Как нормальный и рациональный человек, даже травмированный утратой, ты понимаешь: я просто загрузил базу данных, там какой-то механизм это обрабатывает, я задаю вопросы, этот искусственный интеллект что-то мне отвечает. Но он отвечает так, что ты забываешь о его технической основе. Он становится голосом утраченного человека, он отвечает на твои вопросы, он объясняет тебе, что произошло, так, как ответил бы тот, кто ушел. Тебе не нужны уже какие-то ключи, паспорт и логин от его данных, ты можешь его спросить, и он тебе ответит. Не чудо ли, что алгоритм, который просто обрабатывает какую-то там базу данных побольше или поменьше, становится твоим психотерапевтом?
― Можно ли отключить архаическое мышление?
― Чтобы отключить нуминозный остаток и архаику, нужно отключить собственно духовное, то есть оставить только рациональное. И такие эксперименты в искусстве были. Например, в романе Е.И. Замятина «Мы» есть отличный эпизод для понимания того, как это будет. Главному герою Д-503 делают лоботомию, суть которой в извлечении архаического. Под архаическим понимается способность к любви, к бесшабашности, к нерациональным поступкам, к чему-то выходящему за рамки жесткого рационализма. И когда в последней сцене идет смертельная пытка его возлюбленной, мы видим эту сцену глазами лоботомированного героя, который смотрит на страдания другого человека и отмечает лишь визуальную красоту происходящего. То есть этическое подменяется эстетическим.
И вот эта подмена этического эстетическим мне кажется мощной идеей Замятина. Эстетическое может быть неэтическим. И это помогает нам понять, что наше архаическое ― это наша душа, то, что делает нас людьми. Эстетика может быть и у робота, мы можем легко научить искусственный интеллект распознаванию красивого и некрасивого. Но мы будем оставаться людьми до тех пор, пока есть этика.
Фото в материале: Челябинский государственный университет, Илья Бархатов
