Альтруизм — самая выгодная стратегия общественного выживания? Интервью с членом-корреспондентом РАН Мариной Бутовской

Альтруизм — имманентная черта человеческого общества? Или он возник в ходе эволюции Homo sapiens? В чем его преимущества перед другими моделями поведения? И почему африканские племена представляют особый интерес для исследователей-антропологов? Об этом — разговор с главным научным сотрудником Института этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН членом-корреспондентом РАН Мариной Львовной Бутовской.

Справка: Марина Львовна Бутовская — доктор исторических наук, профессор, руководитель Центра кросс-культурной психологии и этологии человека ИЭА РАН. Область научных интересов: эволюционные основы социального и репродуктивного поведения человека, антропология пола, кросс-культурные аспекты агрессии и примирения, этология человека и приматов и др. С 2006 г. проводит полевые исследования среди охотников-собирателей хадза, скотоводов датога и других групп в Танзании. В 2024 г. за совместную научную работу «Эволюция альтруизма и кооперации человека: биосоциальная перспектива» М.Л. Бутовская и научный сотрудник ИЭА РАН В.В. Ростовцева удостоились первой Макариевской премии в номинации «Научные исследования в области естественных и точных наук, имеющие высокое общественное и гражданское значение».

— Марина Львовна, начнем сразу с такого высокого понятия, как альтруизм. Для меня как обывателя оно связано с чем-то прекрасным, гуманистическим и зовущим к высоконравственным началам. А как современная антропология раскрывает это понятие?

— Ну, во-первых, я с вами в любом случае, как бы понятие это ни раскрывалось, соглашусь. Это действительно некое возвышенное поведение или желание вести себя во благо другим людям. Как бы мы к этому ни относились с эволюционной точки зрения или с точки зрения различных гуманитарных наук, это, безусловно, высоконравственное поведение. И спецификой нашего подхода служит представление о том, что альтруизм не возник на пустом месте. Он — не исключительно человеческая прерогатива или человеческое качество. Это некое свойство социально живущих видов, обладающих высоким уровнем интеллекта, которое позволяет социуму существовать, развиваться, помогать более слабым членам коллектива и таким образом обеспечивает перспективу его выживания, распространения и дальнейшей эволюции. То есть с точки зрения эволюции альтруизм — это неизбежное свойство социума, который строится не на врожденных рефлексах, а на способности интеллектуально мыслить.

— Можно сказать, что альтруизм свойственен и животным?

— В принципе, зачатки альтруизма, конечно же, свойственны животным, в частности человекообразным обезьянам. Но прослеживаются они и у низших обезьян — широконосых и узконосых. Неоднократно описаны случаи, которые наблюдались и в неволе, и в природе, когда обезьяны, взрослые и подростки, даже рискуя своей собственной жизнью, помогали соплеменникам в каких-то опасных или конфликтных ситуациях или же в ситуациях, когда необходимо было обеспечить пищей ослабленное животное.

— Человеческий альтруизм сопоставим с альтруизмом животных?

— Я бы сказала, что корни человеческого альтруизма уходят в далекое прошлое, и как минимум предпосылки человеческого альтруизма мы четко видим у социальных животных, то есть животных, ведущих групповой образ жизни.

— То есть главная особенность альтруизма — это во имя блага другого пожертвовать собственным благом?

— Это одна из его специфических черт. Вопрос в степени жертвования: вы рискуете лишним куском пирога, стаканом воды или своей собственной жизнью? Описаны случаи, когда животные реально рисковали своей жизнью для того, чтобы помочь своему соплеменнику. То есть здесь наблюдается крайне выраженная степень альтруизма.

— А почему для вас как ученого феномен альтруизма стал предметом изучения? Это фактор эволюционного развития, выживания человеческого общества?

— Да, безусловно. Дело в том, что любой социум строится на определенных принципах. Раньше, когда еще не было накоплено достаточно информации о поведении животных в природе, прежде всего многолетних полевых наблюдений за обезьянами, считалось, что факты, показывающие наличие у них жертвенности, связаны с влиянием конкретного человека-воспитателя. (Базовые теории и проблемы изучения альтруизма рассмотрены в книге: Бутовская М.Л., Ростовцева В.В. Эволюция альтруизма и кооперации человека: Биосоциальная перспектива. М.: ЛЕНАНД, 2021.) То есть представлялось, что животное поступает таким образом, воспроизводя поведение человека (подражая ему), который его воспитывал. Но со временем, когда стали изучать обезьян в естественных природных условиях, причем в разных условиях, разных экологических нишах, оказалось, что обезьяны обладают способностью к эмпатии и альтруизму. То есть они демонстрируют эту характеристику как свойство видовой социальности, а не заимствование от общения с человеком. И отсюда однозначно возникает вопрос: сообщества социальных животных строятся на грубой силе, насилии, иерархии, доминировании или в основе социальности у животных есть еще и другие механизмы? Способны ли они на добро, дружбу, доверие, оказание помощи сородичам в трудной ситуации? Многочисленные примеры из области полевой этологии и лабораторные эксперименты однозначно говорят о том, что этот компонент долгое время незаслуженно игнорировался. Эмпатия и альтруизм широко распространены у социальных видов животных, прежде всего приматов. Сопереживать сородичам у видов с высоким уровнем развития эмоционального интеллекта — это норма. И такое поведение в значительной мере позволяет социуму сохраняться, развиваться. И, по сути дела, вид, который не вымер, а, наоборот, успешно функционирует и распространяется, обязательно демонстрирует это свойство в качестве неизбежной имманентной характеристики.

— То есть наряду с более эгоистичным поведением, когда все для себя и собственного выживания, альтруизм всегда присутствует?

— Более того, он не просто присутствует, а представляет собой обязательное свойство практически каждой особи. Наверное, есть исключения из правил, потому что, как вы понимаете, любое поведение демонстрирует популяционные вариации, континуум от минимума до крайних проявлений. Одна крайняя форма — жертвенность безграничная, другая — абсолютный эгоизм. Но в среднем каждая особь у социальных видов демонстрирует эгоизм и альтруизм в разных контекстах и ситуациях.

— Хочу еще раз резюмировать: альтруизм показал себя более выгодной стратегией выживания, нежели эгоистические паттерны?

— С моей точки зрения, это одна из необходимых стратегий, без которой невозможно сохранение и выживание социальных видов. Более того, я сейчас оперирую данными по приматам, но на самом деле такое поведение взаимопомощи, эмпатии значительно более широко развито. Например, оно есть у псовых. Это, конечно же, волки. И, как ни парадоксально, у грызунов — например крыс. Крысы (и такого рода эксперименты проводились) четко демонстрируют сопереживание даже незнакомому представителю своего вида. В книге Франса Де Вааля, который, к сожалению, не так давно умер (огромная потеря для мировой науки!), очень красиво это показано и проиллюстрировано. В эксперименте крысе в качестве вознаграждения за работу предлагается шоколад, который она очень любит. Чтобы получить кусочек шоколада, крыса должна нажимать на педаль, которая подает ток к другой крысе. По мере нарастания силы тока несчастная крыса начинает кричать от боли. А крыса-манипулятор начинает отказываться нажимать на педаль. То есть крыса-манипулятор готова отказаться от порции шоколада, чтобы только не делать больно своему сородичу. Хочу отметить: даже незнакомому сородичу! То есть крысы альтруистичны даже по отношению к незнакомцам.

— Получается, что это качество прошито в генетике живых организмов?

— Оно прошито в генетике по той причине, что многие сложные формы поведения так или иначе связаны с генетическими характеристиками. Будет ли это один ген, несколько генов или 100–200 генов, зависит от конкретной формы. Мы знаем, что, например, некоторые наследственные заболевания, связанные с поведением, могут зависеть от дефекта одного гена. И это самый простой вариант. В большинстве случаев все значительно сложнее. В своих исследованиях мы анализировали полиморфизм гена рецептора окситоцина относительно кооперации, альтруизма и эмпатии. Интерес к этому гену мы проявили не первыми, в более ранних работах других авторов уже было показано, что от чувствительности к восприятию окситоцина зависят эмпатия, демонстрация более устойчивого материнского поведения, привязанность между партнерами, как, например, у некоторых видов полевок. Представьте себе, уровень окситоцина влияет на привязанность при установлении моногамного партнерства у полевок! В наших исследованиях полиморфизм гена рецептора окситоцина оказывал влияние на принятие детьми решений о дележе ограниченными ресурсами (конфетами). На примере детей одной из восточноафриканских популяций — меру Танзании — было показано, что носители варианта однонуклеотидного полиморфизма гена рецептора окситоцина GG OXTR rs53576 вели себя более альтруистично как в направлении друзей, так и в направлении незнакомых сверстников (Бутовская М.Л. и др. Стратегии дележа ограниченными ресурсами у детей и подростков в трех традиционных обществах Восточной Африки: социокультурные и генетические факторы // Доклады Российской академии наук. Науки о жизни. 494 (1), 437–443. 2020).

— Эти эксперименты с экономическими играми вы проводили в африканских племенах, в частности Танзании. Почему?

— Во-первых, это традиционные общества, продолжающие жить рядом с нами. И, во-вторых, это современные общества, которые сохранили устойчивые характеристики жизненного уклада, связанного с экономикой бродячих охотников-собирателей, традиционного скотоводства либо мотыжного земледелия, но, конечно же, они менялись и развивались во времени. То есть нам, антропологам, в первую очередь были интересны общества, которые минимально контактируют с индустриальными или постиндустриальными социумами. На их примере можно было увидеть, как проявляется социальность в подобных условиях. И каковы взаимоотношения между людьми разных социальных страт: взрослых и детей, родителей и детей, друзей, знакомых, представителей нескольких обществ с разным хозяйственным типом, которые общаются между собой, но не сливаются в единое целое.

— То есть их взаимоотношения близки к тому, с чего человечество начинало?

— Мы предполагаем, что модель поведения — в том числе и социального — современных бродячих охотников-собирателей, которые сегодня проживают в саванне, очень хорошо помогает понять, какие взаимоотношения могли быть у наших очень далеких предков эпохи палеолита, с какими проблемами они сталкивались повседневно и каковы были социальные механизмы, позволившие им дожить до наших дней. Конечно, когда мы говорим о моделях, то речь идет о Homo sapiens.

— И вот тогда переходим к эволюции альтруизма. Как развивался этот феномен в человеческом обществе?

— Здесь достаточно сложно что-либо говорить применительно к нашим собственным результатам, потому что, помимо африканских обществ, мы проводили идентичные экономические эксперименты среди детей в нескольких регионах России. Например, эксперимент по ограниченному дележу ценными ресурсами провели среди русских, тувинцев и бурят. То есть мы предположили, что в исследованиях нужно взять максимально широкую палитру — от традиционного африканского до современного российского общества. Часть российских детей, с которыми мы работали, были из Москвы и Подмосковья (условно городские жители). А дети из бурятских и тувинских локаций в основном были выходцами из сельской местности. Нам было важно зафиксировать различия, которые наблюдаются у детей в зависимости от требований социальной среды, моральных установок и размеров сообществ, в которых они взаимодействуют. Например, в условиях ограниченного контакта с незнакомцами, как у тех же африканских народностей хадза, датоги и масаи, или в условиях постоянного контакта с незнакомцами, если речь идет о российских выборках.
 

— И что показало такое широкое исследование?

— Дети по-разному реагировали на наше задание, согласно которому необходимо было принять решение, как распределить конфеты в зависимости от разной социальной ситуации. (Детально этот вопрос мы обсуждаем в статье: Butovskaya, M., Rostovtseva, V., Dronova, D., Burkova, V., & Adam, Y. Variations in limited resources allocation towards friends and strangers in children and adolescents from seven economically and culturally diverse societies. Scientific Reports, 12(1), 15232, 2022) То есть мы вручаем ребенку конфету и говорим, что другую конфету он по своему усмотрению может отдать другому. Только условия игры для принятия решения разные. В одном случае мы говорим, что он может отдать конфету своему другу, а в другом — передать через нас конфету незнакомому ребенку такого же возраста и пола. И дальше мы смотрим, каково будет его решение. Важно, что в этой ситуации ребенок ничего не теряет при передаче конфеты другому, потому что вторая конфета все равно ему не достанется. Мы говорим ребенку, что первую конфету даем ему, а вторую он может отдать или не отдать сверстнику, но она все равно при любом решении не будет подарена ему. То есть ребенок делает добро, но не за счет того, что от себя что-то отрывает. Это просоциальное решение.

Здесь сделаю небольшое отступление. Я вообще склонна думать, что желание делать добро делает человека более уверенным в себе. И большинство людей хотят делать добро другим. Вопрос в том, насколько они должны, скажем, отдавать свое или платить за это добро. Если оно им ничего не стоит, с моей точки зрения, почти поголовно люди готовы вести себя по-доброму. И даже дети с самого раннего детства, которые еще не могут ходить, уже готовы делиться какими-то игрушками или едой. С моей точки зрения, существует достаточно широкий спектр доказательств этой доброты, которая есть в нас от природы.

Но вернемся к экспериментам. Вторая серия экспериментов предполагала выявление эгоистов или тех, кто хочет следить за тем, чтобы, с одной стороны, все было справедливо, с другой — четко регламентируют, чтобы другому не досталось больше. Мы предлагаем ребенку одну конфету и показываем еще две конфеты, которые ему не достанутся, но ими можно угостить друга или незнакомого ребенка. Причем можно отдать как одну, так и сразу две конфеты. Часть детей в нашем эксперименте оказались более доброжелательными, в перспективе — более альтруистичными. Они отдавали другому ребенку обе конфеты. Даже говорили, что раз им эти конфеты все равно не достанутся, то пусть другой ребенок порадуется, даже и незнакомый. Однако были дети, которые давали только одну конфету, потому что им самим досталась одна. Очень немногие вовсе не хотели, чтобы другие дети, особенно незнакомые, получали конфеты. Ну и третья серия экспериментов, которая требует действительно альтруистичного решения. Ребенку предлагают две конфеты, и он должен решить, заберет ли все себе, разделит поровну или отдаст обе другому. Поведение детей затем обобщается по всем играм. Далее по каждой группе вычисляется процент детей-альтруистов — тех, кто по всем нашим задачам готов отдавать конфеты другим по максимуму, даже в ситуациях, когда это явно в ущерб их собственным интересам, потому что другой получит больше, чем сам играющий. Но все равно они радостно отдают и друзьям, и часто незнакомцам. Кстати, относительно друзей все чисто. И здесь можно сказать, что российские дети демонстрируют высокие показатели альтруизма! Они готовы быть альтруистами и отдавать другому даже больше, чем себе, если речь идет о друге. Относительно незнакомцев, однако, российские дети ведут себя более сдержанно по сравнению с танзанийскими. Дети-африканцы демонстрировали большую толерантность к незнакомцам в плане дележа. Мы долгое время думали, почему так. А потом, проинтервьюировав детей и взрослых, пришли к выводу, что для ребят, живущих в рамках малых обществ, незнакомцы представляют собой условных незнакомцев. То есть это незнакомые дети, с которыми они, может быть, никогда не виделись лично, но они — представители тех же обществ: датога, хадза или масаи. То есть потенциально в ближайшей или отдаленной перспективе они могут стать близкими знакомыми или друзьями. А в нашем большом (анонимном) обществе, в той же многомиллионной Москве вероятность повторно встретиться с человеком, случайно увиденным в метро или электричке, чрезвычайно мала. И решения детей сообразуются с этим обстоятельством.

— То есть урбанизация и глобализация все-таки играют свою роль?

— Я думаю, они играют роль. Не зря же нам с детства говорят, что есть свои, а есть чужие. Так нас инструктируют родители,

— А экономическое устройство общества влияет?

— Экономическое устройство влияет очень сильно. У нас было много исследований, касавшихся изучения альтруизма, но те экономические эксперименты, о которых я рассказывала выше, четко говорят, что мы как вид предрасположены к дележу ограниченными ресурсами с другими. В чем специфика конкретного общества? В том, что каждое общество в зависимости от типа его экономики, уровня развития и достатка в конкретном регионе с самого начала воспитывает ребенка определенным образом: как нужно относиться к другому человеку и нужно ли, например, помогать ему, если он пришел в твой дом и обратился за помощью. И каждое общество прописывает границы, в рамках которых люди обязаны помогать, потому что если они этого не сделают, то нарушат правила морали конкретного общества. С другой стороны, так же границы прописаны относительно степени, в которой вы обязаны помогать. И то, что выходит за пределы предписанных правил, уже считается вашей личной инициативой.

Такие правила очень хорошо видны в традиционных обществах. Например, у тех же скотоводов датогов, с которыми мы работали. Они говорят: «В нашем обществе не принято ходить с большими поклажами. Мы путешествуем налегке». То есть если это мужчина, то у него есть лук со стрелами, копье и палка-посох. И чаще всего будет тыква-горлянка для воды, потому что без воды путешествовать в саванне нельзя. А все остальное, допустим, дополнительную одежду или пищу, они считают, что могут найти у любого соплеменника. Говорят: «Вот сейчас стемнеет, и мы на ночлег должны остановиться. Вон там виднеется какая-то геда (это подворье на датогском). Мы сейчас туда зайдем». На мой вопрос, а знают ли они, кто там живет, отвечают: «Нет, не знаем, кто там живет, но мы же видим, что это датоги». То есть их обязаны принять, накормить и разместить, потому что в следующий раз человек из этого подворья может тоже оказаться в пути. И его также накормят, напоят и уложат спать. Вот это и есть некая система круговой поруки взаимопомощи в пределах датогского общества. С моей точки зрения, это замечательная стратегия. К тому же у скотоводов основное имущество — это скот, а не территория. И вот сегодня животные размножаются, а завтра — мор. Мы, например, работали, когда в регионе озера Эяси прошла пандемия тяжелых для скота заболеваний и был ужасный падеж. Три четверти общества лишились практически всего скота. А скот для датога — единственный источник пищи, одежды и многого другого.

Тогда и сработала круговая порука взаимопомощи, которая в таком традиционном обществе жива и действует. Каждый, у кого скот сохранился, обязан был отдать ближайшему соседу или ближайшему родственнику какое-то количество животных, чтобы те не умерли от голода. И когда скот постепенно размножится, то люди вернут долг. То есть пока у кого-то есть пищевой ресурс, никто из членов общества не может умереть от голода. С ним будут делиться, ему будут помогать, временно ограничивая свои потребности. Разве это не настоящий альтруизм? Кроме того, у них бесписьменное общество и правила передаются устно от матери к детям. Любой, нарушивший правила, не поделившийся, будет подвергнут самому жесткому остракизму. Например, если нарушитель — мужчина, то на клановом собрании его осудят, выругают, а также хорошенько, извините, побьют по мягкому месту так, что рубцы останутся. А дальше все равно заставят поделиться. И более того: в наказание заставят отдать еще какую-то часть скота, потому что он заставил людей собраться и потратить свое время.

— И на этом фоне, если говорить о нашем современном российском обществе, как оно выглядит?

— Наше общество большое, индустриальное, даже скорее постиндустриальное. И оно анонимное. Своим детям мы можем внушить правила поведения только по отношению к своим родственникам, соседям, знакомым. А вот более глобальные правила для всего общества у нас сведены в некие законы и правила, которые принимает, например, Госдума, а исполняют те же социальные институты. То есть мы можем делегировать оказание помощи в глобальном общественном смысле государственным органам, специально созданных для этих целей. В ситуации простых обществ таких органов нет, там их роль играют старейшины.

— А если сравнить современное российское общество с советским, в котором все-таки больше декларировались постулаты о взаимопомощи?

— Я не вижу, что сейчас хуже, чем было тогда. Более того, мы занимались изучением поведения людей во время пандемии COVID-19: как они реагировали, как себя чувствовали, как они вообще относились к окружающим. (Об этом детально написано в статье: Butovskaya, M. L., Burkova, V. N., Randall, A. K., Donato, S., Fedenok, J. N., Hocker, L., ... & Zinurova, R. I. Cross-cultural perspectives on the role of empathy during COVID-19’s first wave. Sustainability, 13(13), 7431. 2021.) И результаты были поразительными. Мы увидели проявления альтруизма от людей, от которых не ожидали. Это современные подростки, студенты. Они совершенно бескорыстно и добровольно, рискуя собственным здоровьем, привозили продукты одиноким бабушкам, дедушкам, которые оказались в самоизоляции. Это была инициатива снизу, волонтерские движения, и она оказалась эффективна.

— У меня последний вопрос по поводу современных технологий связи, соцсетей, философии трансгуманизма, которая сейчас витает в воздухе. Как все это влияет на человека?

— Вы знаете, хочу рассказать о разговоре с моими студентами. Я преподаю в РГГУ и Высшей школе экономики. И постоянно до всех коллизий, связанных с ковидом, неким рефреном у всех студентов звучала мысль: «Зачем нас заставляют ходить на разные офлайн-мероприятия? Сидели бы все дома — и было бы хорошо. Ведь мы современные люди, нам достаточно соцсетей, не нужно никакого личного общения. Зачем оно нам? Это все ваши привычки — более старшего поколения». Но во время ковида и после они запели прямо противоположную песню! Многие из тех, кто продолжал у меня учиться, сказали: «Как вы были правы! Даже с интернетом мы ощущали себя покинутыми, брошенными, одинокими. И мы поняли, что онлайн-общение — это очень хорошо, но если нет живого, непосредственного общения, это катастрофа».

— То есть получается, что цифровое общение, наоборот, способствуют стремлению к живому общению?

— В пандемию живое общение ограничили — и всем стала очевидна его необходимость, его нехватка. Пока все было благополучно, никто об этом не задумывался и не замечал этого. Осознание ценности человеческого непосредственного общения друг с другом пришло с печальным опытом ковидной изоляции.