Академик Андрей Адрианов: «Будущее человечества зависит от океана». «В мире науки», № 5–6

Чем важна экспертиза академии наук и почему морскому биологу важно ходить в море; какая техника приходит на смену обитаемым глубоководным аппаратам; почему международное сотрудничество необходимо в морских исследованиях, что такое «голубая аптека» и почему Мировой океан изучен меньше, чем ближний космос? Об этом рассказывает академик Андрей Владимирович Адрианов, вице-президент Российской академии наук, научный руководитель Национального научного центра морской биологии им. А.В. Жирмунского Дальневосточного отделения РАН.

— Андрей Владимирович, насколько я понимаю, научное руководство центром морской биологии для вас очень важная ипостась. После окончания МГУ вы сознательно уехали на Дальний Восток, чтобы заниматься морской биологией. Почему именно туда?

— Действительно, большую часть жизни я провел на Дальнем Востоке. Да и сейчас все связи сохраняются, участвую в морских исследованиях. В советское время, в условиях системы распределения выпускников студенты, оканчивающие вузы с красным дипломом, имели возможность выбирать, куда ехать работать. Еще будучи студентом, а потом и аспирантом МГУ, я успел побывать на многих морях нашей страны, участвовал в экспедициях. Во время обучения получил квалификацию водолаза-совместителя. И когда встал вопрос, на какие моря нашей морской державы ехать работать, выбор пал на Дальний Восток. Огромный Тихий океан, удивительное разнообразие морской биоты, сильные научные институты. У меня уже были контакты с учеными-дальневосточниками, вместе работали в морских экспедициях. В общем, я недолго размышлял над этим выбором.

— Как вам удается жить в Москве, работать в академии наук и одновременно осуществлять научное руководство на Дальнем Востоке?

— Это не административное руководство, требующее регулярного присутствия в огромном научном центре, за который полностью отвечаешь. Функции научного руководителя в значительной степени могут осуществляться дистанционно. Речь идет о научном планировании, обсуждении крупных научных тем, проектов и программ, в которых участвует или мог бы участвовать центр. Практика показывает, что с использованием современных технических средств можно многое делать дистанционно.

— Хотя разница во времени, наверное, составляет некоторое неудобство.

— Нет, я уже привык. Нередко приезжаю сюда, на Ленинский, 14, часов в семь утра, чтобы прочитать лекции студентам Дальневосточного федерального университета. Дистанционные средства связи позволяют это делать. Мы все во время пандемии в этом хорошо попрактиковались, когда большинство мероприятий даже в пределах Москвы проходили в режиме ВКС. Однако несколько раз в год я обязательно езжу на Дальний Восток.

— А зачем?

— Есть вопросы, которые лучше решать в прямом общении. Плюс работа в лаборатории, работа с живым материалом. Не все можно сделать удаленно.

— А может быть, вам не хватает природы, океана, морских организмов, которыми вы занимаетесь всю жизнь?

— Конечно, моря не хватает. Но ведь и с тех пор, как я стал директором, практически не стало возможностей самому ходить в морские экспедиции. Научная работа в основном завязана на лабораторные исследования. А с живыми морскими обитателями можно работать на нашей морской биологической станции на берегу Японского моря.

Что касается природы, для меня родные и средняя полоса России, и Дальний Восток. Я ведь родом из Ярославской губернии. Когда был директором во Владивостоке, приходилось часто летать в столицу. За десятилетия организм адаптировался. Хорошо себя чувствую после перелетов в обе стороны. Наблюдаю, что многим моим коллегам это дается сложнее. Например, моим друзьям-дальневосточникам, привыкшим к холодным, но солнечным зимам, в Москве с ее низким зимним небом не хватает света. Адаптация организма к часовой разнице занимает несколько дней. Мне гораздо легче. В течение года мои командировки на Дальний Восток довольно короткие, но вот летом обязательно еду туда на несколько недель, чтобы иметь возможность поработать с живым материалом. Это обязательно.

— Андрей Владимирович, правильно ли я понимаю, что ваши возвращение в Москву, работа в академии наук продиктованы в том числе и тем, что вы хотели больше сделать для Дальнего Востока в научном плане?

— В значительной степени да. У нас так устроено, что многие жизненно важные для развития науки решения принимаются здесь, в столице, где сосредоточены и распределяются финансовые средства на научные исследования. Можно приносить пользу и работая на площадке института или научного центра, и в Москве, на площадках, где принимаются важные для судьбы науки решения, в том числе и поддерживая интересы наших регионов. И здесь, конечно, речь не только о нашем национальном научном центре.

— Какие интересы дальневосточных институтов вам удалось продвинуть, находясь здесь?

— Дальневосточные научные и образовательные организации участвуют в целом ряде крупных программ и проектов, которые рождались и продвигались в Москве, но направлены в том числе и на решения многих важных региональных проблем. Это крупные проекты по приоритетам, утвержденным президиумом РАН, — так называемые стомиллионники;  это проекты в рамках программы «Приоритет-2030»; проекты по проблемам экологической безопасности Камчатки, группа проектов по исследованию ресурсов Антарктики; консорциумы в рамках новой ФНТП в области экологического развития Российской Федерации и климатических изменений и т.д.

Участие в работе различных комиссий и советов высокого уровня, в том числе на площадках органов исполнительной и законодательной власти, позволяет продвигать и отстаивать актуальные направления развития науки. В рамках своих компетенций тоже стараюсь это делать.

— Много слышала о дальневосточном Приморском океанариуме, который был открыт благодаря и вашим усилиям. В чем его уникальность?

— Это было государственное решение. А наш институт выполнял научное сопровождение этого проекта, отвечал за его концепцию. Хотелось, чтобы это был научно-образовательный, эколого-просветительский и культурно-воспитательный объект в области морской биологии. Мы хотели достичь такой гармонии, чтобы органично сочетать возможность заниматься наукой, когда под одной крышей собраны пять океанов, и использовать уникальный потенциал этого объекта для образовательного процесса. Ведь рядом расположен Дальневосточный федеральный университет — партнер нашего Дальневосточного отделения РАН.

Кроме этого, очень важна просветительская функция объекта — показать людям, насколько разнообразны населяющие Мировой океан организмы. Но, несмотря на все свое величие, и океан, и его обитатели нуждаются в бережном к себе отношении, сохранении для будущих поколений.

Концепция этого океанариума заключается в том, что вы получаете не только эстетическое удовольствие от того, что видите пестрый коралловый риф, завораживающую бездну или самых необычных морских обитателей, но и научную информацию обо всех этих объектах в разнообразной и доступной форме. И еще очень важный нюанс. Когда вы идете в далекую экспедицию, собираете самую разную морскую живность, вы должны сохранить этот материал, привезти его для дальнейших лабораторных исследований. Это уже не живой материал, он зафиксирован особым образом, заморожен. А ведь для многих исследований — молекулярно-биологических, генетических, биохимических, фармакологических — вам не нужен целый организм, бывает достаточно крошечного кусочка ткани, волоска, чешуйки. Нет необходимости губить целый организм — можно взять нужный фрагмент биологического материала без вреда для морского обитателя, а он будет продолжать плавать в аквариуме и радовать посетителей.

Наше общество не избаловано такими зрелищами, как океанариумы. Не все могут арендовать яхту, заниматься дайвингом на коралловых рифах или в арктических морях, чтобы наблюдать за морскими обитателями в природной среде. Чтобы показать их детям, едут в зарубежные океанариумы. Хорошо, если такие возможности появляются и в России.

— Брала интервью у профессора-биолога из МГУ, который считает, что океанариумы, дельфинарии в нашей стране — это абсолютное зло, потому что в большинстве случаев животные содержатся в страшных условиях и используются только для наживы. У вас все иначе?

— Действительно, есть случаи, когда в коммерческих, особенно в так называемых передвижных дельфинариях животные содержатся в ужасных условиях и служат лишь источником обогащения. Помимо питания и требований к водной среде, для морских млекопитающих очень важно соотношение объемов и площади аквариумов или жилых танков и линейных размеров животных. В дельфинарии Приморского океанариума эти соотношения максимальные не только в России, но и в мире. Приморский океанариум — высокотехнологичный объект, где для обитателей морей и рек подобраны условия, максимально приближенные к их природной среде обитания.

Приморский океанариум — высокотехнологичный объект, где для обитателей морей и рек подобраны условия, максимально приближенные к их природной среде обитания

— Какие еще направления вашей деятельности в президиуме РАН, помимо поддержки дальневосточной науки, вы считаете важными?

— В мои обязанности входит курирование региональной политики и региональной деятельности РАН, а также экспертной работы нашей академии в рамках научно-методического руководства научными и образовательными организациями страны, выполняющими научные исследования за счет бюджетных средств, независимо от ведомственной принадлежности. Экспертиза РАН сейчас очень важна для страны. Необходимо проводить оценку, насколько эффективно расходуются ограниченные бюджетные средства, которые выделяются на научные исследования; на какие проекты они идут, какова отдача от этих проектов. Академией определены приоритеты научных исследований, необходимые и востребованные в современных условиях.

До реформы 2013 г. академические институты были подведомственны Российской академии наук, которая по отношению к ним была и учредителем, и главным распорядителем бюджетных средств. Сейчас эти институты, как и большинство вузов, подведомственны Министерству науки и высшего образования РФ. Функции РАН по координации научных исследований на всем российском пространстве существенно ослабли. Но экспертиза частично возвращает академии эту координирующую роль и влияние на деятельность научных организаций.

У РАН нет подведомственных научных организаций, нет формальных конфликтов интересов при осуществлении такой экспертизы, которая сейчас охватывает подведомственные организации более 40 федеральных органов исполнительной власти и Правительства Российской Федерации.

Формирующийся корпус экспертов РАН включает не только около 2 тыс. членов академии и более 500 профессоров РАН, но и ведущих ученых из самых разных организаций, в том числе вузов, ведомственных научных организаций, госкорпораций

Очень важен и вопрос компетенций. Формирующийся корпус экспертов РАН включает не только около 2 тыс. членов академии и более 500 профессоров РАН, но и ведущих ученых из самых разных организаций, в том числе вузов, ведомственных научных организаций, госкорпораций. Де-факто это национальный корпус экспертов Российской Федерации. Все они прошли серьезный отбор, проверку на соответствие квалификационным критериям. Сейчас это около 5 тыс. ученых, но в перспективе такой национальный корпус может вырасти в три-четыре раза.

— А как эта экспертная система работает?

— Это действительно система. Объекты экспертизы — тематика исследований, отчеты, программы развития организаций и др. — поступают в Информационно-аналитическую систему РАН (ИАС РАН) из государственной информационной системы ЕГИСУ НИОКТР. Далее Управление научно-методического руководства и экспертной деятельности РАН через элементы системы ИАС по кодам-классификаторам направляет объекты экспертизы в соответствующие отделения РАН. А некоторые особые объекты экспертизы поступают в специальные группы при Экспертном совете РАН или в специализированные научные советы при президиуме академии.

Далее координаторы в отделениях или экспертных группах через элементы системы направляют эти объекты экспертам РАН. Все происходит очень быстро, никакой бумаги. Эксперты имеют свои личные кабинеты и электронные подписи. На каждый объект экспертизы получаются не менее двух заключений экспертов и финальное сводное заключение отделения или совета, которые квалифицированными электронными подписями визируют академики-секретари или уполномоченные лица.

Есть и специальные объекты экспертизы, требующие привлечения большого количества экспертов. Экспертиза РАН за электронной подписью профильного вице-президента РАН поступает в ЕГИСУ НИОКТР. То есть, что очень важно, заказчик, например федеральный орган исполнительной власти, получает институциональную экспертизу высшего экспертного органа страны.

Система позволяет анализировать очень большое количество объектов экспертизы; видеть пересечения тем, уровень их финансирования, проводить сравнения эффективности работы различных коллективов и организаций. И государство через свою систему ЕГИСУ НИОКТР благодаря экспертизе РАН может видеть, куда и на что идут бюджетные средства для научных исследований, с какой эффективностью они расходуются.

— Удается быть всегда объективными?

— Можно добиться объективности, полностью исключая конфликт интересов. Это позволяет привлечь большое количество ученых в корпус экспертов РАН. Да и ИАС РАН помогает по очень многим параметрам автоматически контролировать возможные конфликты интересов. В систему заложены и алгоритмы ее совершенствования.

— А вам не кажется, что это полумеры? Можно ли эффективно решать все эти проблемы, если академия зависима от министерства, где нет ученых?

— За министерство говорить не буду, это все-таки другое ведомство, с которым надо выстраивать рабочие отношения. Сейчас мы говорим о том, как эти задачи решает Российская академия наук. Экспертиза — это часть научно-методического руководства РАН. Сейчас очень важная часть этой деятельности — сориентировать научные организации в выборе тематики и определении векторов развития на самые перспективные, востребованные обществом и нужные стране направления исследований, особенно в новых условиях.

— Давайте скажем об этих изменившихся в последнее время условиях. Насколько это ударило по научной деятельности, какой вы здесь видите выход?

— Конечно, ударило. Наука интернациональна. Ученые должны взаимодействовать друг с другом, сотрудничать, и так было всегда, несмотря на сложности в политических взаимоотношениях между странами. Научная дипломатия всегда играла свою роль, даже во времена железного занавеса.

Никогда не было прямого государственного запрета на взаимодействия ученых в гражданской науке. То, что происходит сейчас, когда некоторые страны официально вводят запрет своим ученым на любые — повторю, любые! — контакты с российскими коллегами, — это нонсенс. Но в условиях государственного финансирования и довлеющего общественного мнения наши зарубежные коллеги вынуждены подчиняться этим запретам.

— Впервые в истории такая ситуация?

— Да, в такой форме, насколько я знаю, впервые. В истории бывали случаи, когда отдельные страны вводили такие запреты по отношению к мировому научному сообществу. Но нынешняя ситуация — это что-то маргинальное.

— Вы лично столкнулись с последствиями?

— Да, наш центр столкнулся, когда наши замечательные партнеры из нескольких европейских стран, с которыми мы всегда хорошо сотрудничали и запланировали в этом году совместные морские экспедиции, информировали нас с большим сожалением о решении своих правительств прекратить с нашей страной любые научные контакты. Безусловно, в контексте этих сообщений, между строк, звучит глубокое сожаление.

— Андрей Владимирович, а что для вас важнее — работа в академии или научная деятельность?

— Конечно, всегда хочется достичь какой-то гармонии, иметь возможность сочетать разные виды деятельности, которые на самом деле связаны между собой. Интересна и работа в академии. Но как морскому биологу мне все-таки важно хоть иногда «окунать голову в воду», работать с живыми объектами.

— Сейчас технический уровень в морской биологии таков, что погружаться под воду с глубоководными аппаратами необязательно — есть роботы, которые могут сделать эту работу с неменьшим успехом.

— Да, сейчас появились новые робототехнические средства, способные полностью заменить человека под водой. Открываются новые возможности изучения и освоения океанских глубин. Подводные роботы становятся нашими глазами и руками, а искусственный интеллект помогает в принятии решений.

— Вы сравниваете Мировой океан с космосом, говорите, что это целая вселенная, не менее богатая и такая же малоизученная. Это не преувеличение?

Никогда не было прямого государственного запрета на взаимодействия ученых в гражданской науке. То, что происходит сейчас, когда некоторые страны официально вводят запрет своим ученым на любые контакты с российскими коллегами, — это нонсенс

— Для меня нет, не преувеличение. Я в свое время считал, сколько людей у нас опускались на морское дно в самых глубоких точках океана и сколько летали в космос. Сейчас статистика такая: на дно Марианской впадины в обитаемых подводных аппаратах опускались семь человек, три из которых — китайские пилоты. А в космос уже слетали 580 человек. Довольно красноречивые цифры.

Наши знания о жизни в самых глубинах океана — это несколько уколов булавкой в большую скатерть. О ближнем космосе мы реально знаем гораздо больше. У нас спутниковые группировки исчисляются десятками и сотнями крупных и маленьких летательных аппаратов из разных стран, обеспечивая нам комфортную жизнь в техносфере.

— Космос нам нужен, например, для того, чтобы обеспечивать связь. А океан для чего?

— Космос нам много для чего нужен. Но именно от океана зависит будущее человечества. Во-первых, океан — это самая главная транспортная артерия на планете. Еще десять лет назад 80% объемов всех грузоперевозок в мире проводились морским транспортом, а сейчас, наверное, около 90%. Во-вторых (а может, и во-первых), океан — основной регулятор климата на нашей планете, от него, по большому счету, зависит то, что наша планета обитаема.

В океане сосредоточены колоссальные минеральные и биологические ресурсы. Это будущее человечества в условиях ограниченности ресурсного потенциала суши. Уже сейчас, чтобы накормить человечество, мы вынуждены прибегать к генетическим технологиям. А человечество растет и к середине столетия достигнет численности более 9 млрд. Уже сейчас ни в чем себе не отказывает только «золотой миллиард», и остается огромное количество людей, которые недоедают.

А океан при рациональном использовании его ресурсов способен прокормить человечество. Это жизненное пространство, на два порядка превышающее жизненное пространство на суше, ведь его средняя глубина, при огромной площади, около 3,7 тыс. м. И весь этот гигантский объем насыщен жизнью.

— У меня возникла совершенно фантастическая идея: а нельзя ли человечество переселить под воду, как капитан Немо? Ведь сколько еды и пространства!

— Пока, наверное, не надо. Человеку как существу с генетической памятью, вышедшему из бескрайних африканских саванн, нужен определенный объем жизненного пространства. Мы только что прошли пандемию, многие были в изоляции, и по себе знаем, как некомфортно чувствует себя человек в очень ограниченном пространстве. А создать достаточно просторные условия для жизни под водой, чтобы были не только квартиры, но и парки, имитация рек и лесов, это трудно себе представить.

— Пока трудно.

— Думаю, это и технически невозможно. Человечество еще не созрело до такого уровня. Построить какие-то сферы на морском дне и подержать там человека полгода-год мы можем. Но переселяться туда рано, да и вряд ли мы куда-то будем мигрировать с поверхности этой планеты.

— А как же лунная и марсианская программы, многочисленные экзопланеты?

— Изучать — да. Переселяться, даже в отдаленном будущем, на мой взгляд, утопия. Время жизни биологического вида ограниченно, и человечество, скорее всего, закончит свои дни на этой бренной планете, пусть, к счастью, это будет нескоро. Да и вряд ли мы куда-то далеко улетим, если учитывать уязвимость сложных биологических объектов при космических путешествиях.

А океан — вот же он. Давайте его изучать. Его ресурсы огромны и при рациональном использовании обеспечат человечество всем необходимым.

— Очень важная оговорка — «при рациональном использовании». Если мы пойдем на дно морское, потревожим «курильщики», эту удивительную биоту, то может нарушиться экологический баланс.

— Можно тревожить, но аккуратно. Если что-то брать, то без ущерба природным экосистемам. А для этого надо изучать, насколько устойчива популяция конкретного ресурсного вида, какой ресурс и запас, как быстро этот ресурс восстанавливается. И исходя из этого понимать, сколько можно взять без ущерба, чтобы и потомкам осталось.

Помимо биоресурсов, океан — это огромные запасы минеральных ресурсов, нефтеуглеводородов. Около 70% всей нефти находятся на шельфе и континентальном склоне — значительно больше, чем на суше.

Время жизни биологического вида ограниченно, и человечество, скорее всего, закончит свои дни на этой бренной планете, пусть, к счастью, это будет нескоро. Да и вряд ли мы куда-то далеко улетим, если учитывать уязвимость сложных биологических объектов при космических путешествиях

Газогидраты — практически неограниченный по своему объему энергоресурс. Железомарганцевые конкреции, кобальтоносные марганцевые корки, глубоководные полиметаллические сульфиды с ценнейшими редкоземельными элементами. Кобальта, в котором так нуждается наша техносфера, в океане в десятки раз больше, чем на суше. И человечество уже тянется, чтобы эти ресурсы разделить. Начинается активная добыча ценных минеральных ресурсов и в океанских глубинах. На дне уже копошатся огромные подводные «комбайны», «экскаваторы», «тракторы», похожие на персонажей из фантастических фильмов о войнах машин, под гусеницами которых остается пустыня.

Приведу вам один пример. Наш центр в рамках одной из серий глубоководных экспедиций при помощи подводных роботов изучает Императорский хребет в Тихом океане. Это протянувшаяся на многие сотни километров цепь подводных гор и гайотов. Склоны некоторых из них покрыты кобальтоносными корками, мощность которых вполне обеспечит рентабельную добычу.

Но на этих корках и выходах лавы растут фантастической красоты коралловые сады, целый лес глубоководных восьмилучевых кораллов. Растут они очень долго, сотни и тысячи лет. Сады из кораллов и луга из глубоководных губок привлекают огромное количество морской живности, в том числе ценных глубоководных рыб. Это международный район активного рыболовства. Там много кто ловит, в том числе и Россия. Хорошо, что ловят ярусами, не донными тралами. Вот вечный вопрос: что делать? Если вам нужен кобальт — пожалуйста, придите и возьмите. Но вы подорвете рыбный промысел и погубите этот уникальный коралловый лес.

Но если вы будете сохранять этот коралловый лес и его биоту, то у вас не будет кобальта. Конечно, давайте сохраним этот лес, дадим ему природоохранный статус международного охраняемого района, но тогда никакой рыбной ловли здесь уже не будет. Все это непросто, должны быть расчеты. Нужен осознанный выбор, нужна та самая научная экспертиза.

— Андрей Владимирович, читала, что на дне морском можно также добывать онкопротекторы, новые антибиотики, другие лекарства. Это правда?

— У всякой живности, в том числе и у нас с вами, есть масса так называемых вторичных метаболитов — веществ, которые мы выделяем для регулирования наших физиологических процессов. Это биологически активные вещества. И очень часто эти биологически активные вещества можно использовать для создания новых лекарственных препаратов, например противоопухолевых средств и антибиотиков. Вот сейчас у нас огромная проблема больничных инфекций, на которые вообще ничего не действует. Антибиотиков у нас десятки и сотни наименований, а эффективно работают только несколько. Почему? Бактерии к ним привыкли, они вообще универсальные существа, которые есть везде, все могут и привыкают ко всему.

— Так возникает антибиотикорезистентность.

— Да, это одна из главных проблем современной медицины. Откуда мы берем антибиотики? Из бактерий, грибов, некоторых других существ. У них нет ни зубов, ни когтей, чтобы бороться друг с другом за жизненное пространство и ресурсы. Для такой борьбы они выделяют химические вещества, способные убивать конкурентов. Эту колоду мы перетасовали много раз. Патогенные бактерии уже привыкли к этому арсеналу. А там, на дне морском, огромное разнообразие бактерий и грибов, тоже продуцирующих биологически активные соединения, к которым у нашей болезнетворной биоты еще нет резистентности. Вот он, источник новых антибиотиков.

Но не только их. Выясняется, что многие глубоководные организмы не имеют онкологических заболеваний. Возможно, природа не заложила в них этот эволюционный механизм или есть какое-то биохимическое регулирование подобных процессов. Действительно, оказывается, что около 75% всех биологически активных соединений, выделенных из глубоководной биоты, обладают противоопухолевой активностью. Из них уже получены ценные химические соединения, перспективные для создания новых лекарственных препаратов.

Изучая физиологические и биохимические особенности глубоководных организмов, мы придем к новым важным открытиям

Да и живут, как выясняется, глубоководные организмы очень долго. Многие глубоководные рыбы живут более ста лет, некоторые моллюски — сотни лет, глубоководные кораллы — столетиями. Возможно, изучая физиологические и биохимические особенности этих организмов, мы придем к новым важным открытиям. А зеленую аптеку, к которой мы сейчас привыкли, заменит аптека голубая.

Фото: архив ННЦМБ ДВО РАН