Директор Института геологии рудных месторождений, петрографии, минералогии и геохимии РАН, член-корреспондент РАН В.А. Петров: «Технологическое развитие человечества сдерживает его нравственная незрелость»
– Владислав Александрович, когда и в связи с чем возник ваш Институт?
– Историю Института мы привыкли исчислять с1930 года, когда на базе Геологического и минералогического музея Академии наук было создано пять институтов. Это происходило в Ленинграде, но потом, после того, как Академия наук из Ленинграда переехала в Москву, институты тоже перебазировались, и три института - Петрографический, Минералогический и Геохимический в результате последующих слияний и преобразований составили костяк ИГЕМ, сохранившись в титульном названии Института.
– Какие основные направления деятельности Института в то время были самыми важными?
– В качестве основных направлений исследований ИГЕМ Президиумом Академии Наук СССР было определено «Выявление закономерностей образования и распространения месторождений полезных ископаемых на основании геологических и экспериментальных данных, изучение магматических формаций в связи с их металлоносностью, всестороннее изучение состава и строения руд и минералов, а также всемерное развитие учения о рудных месторождениях, петрографии, минералогии и геохимии». Я бы сказал, что эти основные направления деятельности Института, направления фундаментальных исследований, которые были заложены еще в Академии наук СССР, по сути дела, остались в нашем в поле зрения. Это, прежде всего, геология рудных месторождений, изучение процессов рудообразования. Это изучение всех процессов, связанных с петрологией, геохимией, минералогией, минералообразующими системами. Весь этот комплекс вопросов, как в фокусе, сходится в учении о рудных месторождениях. Из того, что дополнительно возникло в последнее время, – это изучение минеральных ресурсов дна Мирового океана и Арктической зоны, которое сейчас идет очень интенсивно и бурно развивается.
– А зачем геологам нужно изучать дно Мирового океана?
– Дело в том, что на дне Мирового океана содержится огромное количество полезных ископаемых, которые, скорее всего, по мере истощения их на суше будут востребованы человечеством. Все те запасы минералов, металлов, те, которые были на поверхности или в приповерхностной зоне, сейчас уже исчерпаны и приходится уходить все глубже под землю, что конечно сопровождается серьезными сложностями и техническими, и технологическими, и экономическими, и социальными. Поэтому дно Мирового океана сейчас привлекает очень пристальное внимание.
– Что особо важного было сделано в Институте за годы его существования?
– Надо сказать, что в разные годы тут трудились выдающиеся исследователи. Достаточно назвать фамилии академиков В.И. Вернадского, А.Е. Ферсмана, Ф.Ю. Левинсон-Лессинга, А.Н. Заварицкого, Д.И. Щербакова, А.Г. Бетехтина, Д.С. Коржинского, Н.В. Белова, Ф.В. Чухрова, В.И. Коваленко, Н.А.Шило, И.Д. Рябчиков…
Эти учёные заложили фундамент не только советской и российской науки, но и сформировали научные школы и направления, которые до настоящего времени являются цветом нашей науки и активно развиваются. Не могу не упомянуть о таком выдающемся человеке, как академик Николай Павлович Лавёров, который длительное время был директором и научным руководителем Института. В свое время он пришел в Институт молодым специалистом для решения важнейшей проблемы, которая стояла перед страной – это создание минерально-сырьевой базой урана для ядерного проекта. Плеяда ученых, которые работали в Институте в этом направлении, по сути дела создали основы теории уранового рудообразования и способствовали формированию ядерного щита страны. Я не могу не вспомнить о таком выдающемся ученом, как академик Д.С. Коржинский, который изучал процессы рудообразования, происходящие в породах, подвергнутых метасоматическим изменениям. Школа академика Д.С. Коржинского, который заложил основы физико-химической петрологии и минералогии, а также физической геохимии, и его идеи до сих пор очень востребованы в научном мире, они развиваются, и это тоже одна из основ, на которых Институт держится. В этом году мы будем проводить научную конференцию, посвященную 120-летию со дня рождения Дмитрия Сергеевича.
– Знаю, у вас в Институте даже есть свой музей, носящий имя Петра I. Кстати, почему?
– Хоть я и сказал, что Институт берет начало в 1930 году, на самом деле всё зародилось ещё раньше. До сих пор нашему рудно-петрографическому музею, располагающему систематической коллекцией всех видов магматических горных пород, нет аналогов в стране. Да и, пожалуй, в мире, нет. Собранные в нём коллекции уникальны. Они основаны на собраниях руд и минералов Кунсткамеры, а также на коллекциях Геологического музея имени Петра Великого Императорской Академии Наук. Поэтому предложение о том, что музей должен носить имя Петра I, кажется вполне логичным.
– У вас и сам Институт похож на музей: всюду расставлены и разложены огромные камни, а лаборатории носят имя академиков.
– Совершенно верно. Скажем, у нас есть крупнейший в Европе кристалл кварца, он украшает площадку второго этажа. Мы геологи, поэтому такое окружение для нас естественно. А лаборатории, носящие имена великих ученых, – дань памяти их заслугам перед Отечеством. Скажем, мы находимся рядом с лабораторией радиогеологии и радиогеоэкологии имени академика Д.И. Щербакова. Мы стараемся эту преемственность соблюдать, чтобы с одной стороны не забывать свои корни, а с другой стороны на этом воспитывать наших молодых сотрудников, которые к нам приходят.
– К вам приходят молодые сотрудники?
– Да, в последнее время приток молодых сотрудников увеличился. Достаточно сказать, что у нас в Институте 200 научных сотрудников и 50 из них – это молодежь. Мы стараемся передавать опыт старшего поколения с тем, чтобы преодолевать сложности, поскольку провалы в поколении ученых среднего возраста имеются. Но мы пытаемся это нивелировать, в том числе совместно с Советом молодых ученых и специалистов Института. Например, каждый год мы проводим молодёжную научно-практическую школу «Новое в познании процессов рудообразования». В конце ноября 2018 года в ее работе приняло участие более 150 студентов, аспирантов и молодых ученых из более чем 40 российских и зарубежных научно-исследовательских организаций и учебных заведений нашего профиля. Это хороший стимул для коллектива, чтобы не стареть.
– Давайте поговорим о самых актуальных направлениях работы Института.
– У нас в Институте 12 лабораторий, и в каждой есть что-то очень интересное и актуальное. Это лаборатории геологии рудных месторождений, минералогии, петрографии, геохимии, редкометального магматизма, метаморфизма и метасоматизма, кристаллохимии минералов, изотопной геохимии и геохронологии, радиогеологии и радиогеоэкологии, геоинформатики... Даже наш музей – это действующая научно-исследовательская лаборатория, и там помимо собственно музейной работы ведутся важные фундаментальные, прикладные и поисковые исследования. В каждой из лабораторий есть свои серьезные наработки, полученные под руководством академиков О.А. Богатикова, И.В. Чернышева, В.В. Ярмолюка, Н.С. Касимова, членов-корреспондентов А.Я. Арановича, А.В. Самсонова, С.В. Юдинцева, Ю.Г. Сафонова, В.И. Величкина. Всего в Институте работает 17 членов Академии наук. Выделить что-то самое важное трудно. Однако можно сказать, что сейчас, наверное, наиболее востребованы исследования, связанные с решением вопросов минерально-сырьевой базы стратегических металлов. Это те металлы, которые по сути дела определяют спектр современных технологий, и предполагается, что они будут использоваться в будущем для того, чтобы сделать жизнь человека более комфортной. Многие работы сейчас, как в фокусе, сходятся в этом направлении, потому что это ключ к решению очень многих вопросов – социальных, экономических, политических. Мы ведем такую работу по направлениям программ Президиума Академии наук. Одна из них, крупнейшая программа, связанная с минерально-сырьевым комплексом стратегических металлов, проходит под эгидой нашего научного руководителя, академика Николая Стефановича Бортникова.
– О чём конкретно идет речь?
– Например, если говорить об Арктическом регионе, то помимо нефти и газа там сосредоточены огромные запасы стратегических металлов. Если говорить о переработке, то и здесь важны наши компетенции, потому что необходимо понимать тонкий минеральный состав тех техногенных материалов, которые накапливаются в результате переработки руд. Мы в Институте этим занимаемся с тем, чтобы извлекать полезный компонент с максимальной пользой. Развитие доступности и инфраструктуры коммуникаций к огромным кладовым Сибири, Дальнего Востока – это тоже один из больших вопросов, которым мы занимаемся совместно с нашими коллегами из других институтов через такие программы, плотно сотрудничаем с Русским географическим обществом.
– Давайте остановимся на том научном направлении, которое вам наиболее близко.
– Я по образованию геолог, который всю жизнь работал с ураном. Это двуединая задача. С одной стороны, как геолог, я нацелен на то, чтобы объяснить, каким образом сформировались урановые месторождения. Здесь очень много сложных процессов, и даже создана целая теория уранового рудообразования, которой занимаются многие поколения ученых, и далеко не всегда мы приходим к какому-то единому мнению.
– То есть, единой теории рудообразования урана нет?
– Есть основы, тот фундамент, который важен, в том числе с точки зрения практического приложения, однако есть и много расхождений, и жарких научных споров. А с другой стороны, есть еще и другое направление, которым я занимаюсь уже длительное время, и как раз по предложению Николая Павловича Лавёрова я начал этим заниматься. Это изоляция радиоактивных отходов.
– Это уже экологическая проблематика.
– Да, и здесь, понимая, как и где сформировалось урановое месторождение, мы должны выяснить, где мы могли бы создать такое же месторождение, но уже искусственное, в котором находятся высокоактивные отходы, отработанное ядерное топливо, с тем, чтобы оно, точно так же, как урановое месторождение, пролежало в земле миллионы лет, и найти его было бы сложно.
– Спрятать?
– Совершенно верно. Это и называется создать искусственное месторождение. То есть, обобщить наши знания о формировании урановых месторождений в природе, а затем использовать этот природный аналог для создания объекта по изоляции радиоактивных отходов, безопасный для человека и природы. Вот такая природоподобная технология. Здесь вот что интересно. Большинство урановых месторождений, находясь в земле многие миллионы лет, ничем не проявляли себя на поверхности. И надо отдать должное труду людей, которым надо было создать и развить такую науку, подходы и технологии в поиске и разведке, чтоб найти эти объекты. Но теперь задача с точки зрения экологической – создать такое хранилище радиоактивных отходов, которое никоим образом себя не проявляло бы на поверхности. Чтобы все эти радионуклиды и тяжелые металлы никак не выходили в экосферу и биосферу, не нарушали условия комфортной жизни людей, не загрязняли природу. Учитывая, что сейчас атомная энергетика серьезно развивается, появляются новые технологии, всё это очень важно. Технологии очистки становятся всё лучше. Но мы не можем до конца освободиться от отходов. Значит, мы должны решать проблему безопасной и долговременной изоляции радиоактивных отходов.
– Вы говорите, мы не можем до конца освободиться от отходов. Означает ли это, что мы в какой-то степени от них освобождаемся?
– Да, конечно. Действует большая, серьезная программа, которую развивает Госкорпорация «Росатом», над ней работают многие институты, и я очень рад, что наш Институт тоже привлечен к этой работе. Это проект по созданию в Красноярском крае, в районе Железногорска подземной лаборатории, где будет проведен комплекс исследований и мониторинга, чтобы затем можно было использовать этот объект для изоляции высокоактивных отходов. Это будет высокотехнологичный наукоемкий процесс, когда в фокусе сходятся и фундаментальная наука, и поисковые наработки, и новые технологии.
– Я слышала, что современные технологии по извлечению полезных ископаемых предполагают меньшее количество отходов, чем раньше. Это так?
– Да, по мере развития технологий, конечно, будет уменьшаться количество отходов. Но они все равно останутся.
– Однако же не только отходов становится всё меньше, но и самих полезных ископаемых тоже. Вот мы перебороздим океан, извлечем с максимальной глубины все, что можно извлечь. Что дальше? Я слышала прогнозы, что, например, углеводородов нам осталось лет на 15-20.
– Мне сложно говорить про углеводороды, поскольку здесь я не специалист, но что касается урана, то наши разведанные ресурсы и запасы настолько велики, что бояться, что вот-вот все закончится, наверное, не приходится. Вопрос несколько в другом. Дело в том, что нужны новые технологии поиска, разведки, доразведки и эксплуатации месторождений, где содержания урана не столь высоки. В этом проблема, но это технологическая проблема, и она самым серьезным образом решается.
– Это, наверное, космические технологии, слежение со спутников?
– В том числе. Появились новые технологии дистанционного зондирования поверхности Земли, сейчас они очень широко применяются. Сейчас предполагается использовать беспилотные летательные аппараты, для того чтобы производить поиск нужных нам площадей. Раньше геологи, у которых не было таких возможностей, проводили свои экспедиционные работы зачастую в совершенно непроходимых местах, в очень тяжелых условиях. Теперь же не всегда необходимо туда залезать, поскольку есть возможность запустить в разведку беспилотник и получить определенную картину. То есть, развитие этих технологий будет способствовать всё большему вовлечению техники, роботов, и формированию всё более комфортных условий для людей.
Но тут возникает вопрос создания инфраструктуры, доступности этих объектов с колоссальными запасами полезных ископаемых, чтобы их можно было транспортировать, вывозить, вести их переработку и так далее. Это инфраструктурные вопросы. И это очень перекликается с теми направлениями работ по организации коммуникационных направлений, которыми Правительство нашей страны занимается. Это вопросы создания путей транспортировки, доступности товаров и услуг на территории России.
– Как вы думаете, когда-нибудь удастся создать безотходный процесс извлечения полезных ископаемых? Видится идеальная картина, когда человек научился так себя обслуживать, что отходов не остается, и на Земле царит полная экологическая чистота. Возможно такое или это абсолютная фантастика?
– С точки зрения технологии, наверное, это возможно. Но с точки зрения нравственной, с точки зрения воспитания, осознания того, что мусор не надо выкидывать, я думаю, пока мы к этому не готовы. Вот, например, раздельное складирование мусора. У нас уже появились контейнеры для пластика, для металла, для пищевых отходов. Но ведь мало кто этим пользуется. Бросают мусор, как попало.
– В том числе и в природоохранных зонах, увы. Свалкам и помойкам несть числа, вы абсолютно правы. Особенно там, где это не очень-то контролируется. И что с этим делать?
– Наверное, это надо воспитывать с детства. С этого надо начинать – с воспитания бережного отношения к природе, к ресурсам, в том числе и к себе, к своему здоровью. Ведь всё же взаимосвязано. Конечно, современные технологии шагнули очень далеко, и они будут развиваться достаточно интенсивно. Вот вам пример: первые компьютеры у нас в Институте появились около 30 лет назад. Как раз Николай Павлович Лавёров привез их в Институт. Это были огромные машины, при этом жесткая память всего 256 килобайт. Теперь на маленькой флешке хранятся гигабайты, а то и терабайты информации. А сколько времени прошло? То есть, мы наблюдаем взрывообразное развитие технологии.
– И оно ускоряется.
– Совершенно верно. Поэтому с точки зрения технологической, мне кажется, всё возможно. Мы можем всё это решить.
– Вы считаете, что человечество не успевает в нравственном отношении за своим технологическим развитием?
– Мне кажется, что здесь есть серьезное отставание. Конечно, человек по природе своей любопытен, а уж о геологах и говорить не приходится. Им всегда присуще стремление постичь неизведанное, попасть туда, где никто ещё не был, пусть даже рискуя жизнью, найти то, не знаю что.
– Как в сказке.
– Точно. И находили! Кто-то в космос стремится, кто-то на дно океана хочет спуститься, увидеть подводные курильщики, узнать, какая жизнь на глубине. Это нормально для человека – пытаться найти что-то новое, вырваться за границы ойкумены.
– Но таких людей – первооткрывателей – всегда единицы.
– Именно. И самое-то интересное – у таких людей как раз нравственный императив заложен. Но если мы говорим в целом об обществе, о пользователях знаний, ресурсов, которые предоставляет цивилизация, то здесь, мне кажется, есть о чем задуматься. Мы видим серьезное отставание именно в плоскости воспитания нравственности.
– И это становится тормозом на пути развития технологий?
– Думаю, да. Человечество во многом не готово наращивать новые технологии, поскольку не созрело для этого морально. Духовно незрелый человек, бросающий себе под ноги мусор, не может получить в ответ экологически чистую планету. Все наши главные проблемы, и в том числе проблема долговременной и безопасной для биосферы изоляции радиоактивных отходов, могут быть решены только в том случае, если люди осознают свою ответственность и почувствуют нравственную зрелость как главного разумного вида, населяющего нашу планету.
