По договоренности между Союзом журналистов РФ и Российским фондом фундаментальных исследований в московском Доме журналистов каждую неделю проводятся «Научные среды», в которых участвуют известные ученые, лидеры в своей области, и рассказывают о последних достижениях отечественной науки и о том, как РФФИ способствует этим успехам.
Меня поразила встреча с учеными Национального медицинского исследовательского центра нейрохирургии им. академика Н.Н. Бурденко. Директор центра академик Александр Александрович Потапов и его коллеги убедительно показали, насколько велик рывок в нейрохирургии.
Через несколько дней я приехал в центр нейрохирургии. Для нашей беседы А.А. Потапов выделил время до начала его первой сегодняшней операции.
- У меня ощущение, что центр, где мы находимся и который вы возглавляете, – это ваша первая любовь, которая навсегда.
- Верно. После института я пришел сюда в ординатуру и с тех пор не менял свой выбор, работаю уже очень много лет в одном и том же месте.
- В медицине же возможности самые разнообразные, не так ли?
- Еще в студенческие годы мне было очень интересно все, что связано с мозгом человека. Как он живет, как работает, как можно сохранить его при тяжелых травмах и поражениях. Будучи студентом, работал на скорой помощи, где сталкивался с очень тяжелыми формами травмы при дорожно-транспортных происшествиях. Потом работал в кардиореанимации при институте, который возглавлял академик Б.В. Петровский. И всегда меня одолевала тяга к пониманию того, что происходит с мозгом при катастрофах, как человеческий мозг можно сохранить, дать ему пережить тяжелую атаку, чтобы он потом выжил, восстановился и продолжал работать. У меня после окончания института был свободный выбор, так как я получил диплом с отличием. Я выбрал Институт нейрохирургии. С тех пор ни разу не пожалел о своем выборе.
- И когда это было?
- Очень давно, в 1973 г. Мир был другой, медицина другая, нейрохирургия другая... Сейчас произошли удивительные изменения и в нашем понимании работы мозга, и в технологиях, которые позволяют изучать мозг и сознание человека.
- Вы упомянули Б.В. Петровского. Он ведь сердцем занимался?
- И в этой области происходили важнейшие события. Помните первую пересадку сердца? Ее сделал южноафриканский хирург-трансплантолог Кристиан Барнард. Он приезжал в Москву, мне довелось, еще будучи студентом, слушать его лекцию. Пересадка сердца казалась в то время топовой темой в медицине. Первый пациент жил довольно долгое время. Оказывается, учителем Барнарда был наш профессор В.П. Демихов, который пересаживал сердце, легкие, головы животным. Барнард вместе с В.П. Демиховым выступали в аудитории Пироговского института. И все происходящее казалось в то время поразительным. Стало понятно, что можно пересадить сердце, легкие, печень, любые органы. Появились понятия «искусственное сердце», «искусственные легкие», «искусственная почка». Но в отношении мозга все обстояло иначе: было очевидно, что пересадить мозг или создать искусственный мозг в обозримые 100-200 лет невозможно.
Вторая и наиболее глобальная тема для медицины и фундаментальной науки в целом – это познание работы мозга и тех механизмов, которые позволяют ему в условиях различных повреждающих воздействий пережить их и продолжать функционировать, а самое главное – сохранить личность человека. Эта тема крайне интересна, меня поразили возможности, которые в то время уже появились в нейрохирургии.
В 1973 г. был создан первый компьютерный томограф, и он был нацелен на изучение мозга. Если обычное рентгеновское изображение давало контуры костных структур, то компьютерный томограф позволял заглянуть в «черный ящик» и увидеть мозговые структуры, сосуды, можно было делать ангиографию. В этом же году появился первый EMI-scanner, компьютерный томограф. И это открыло уникальные возможности для диагностики в области нервных болезней (прежде всего головного мозга) и для нейрохирургов.
- Вы помните своего первого пациента?
- Помню, но, естественно, я его не оперировал. Оперировал академик А.И. Арутюнов, он в то время был директором нашего института. Я пришел в операционную, впервые увидел ту хирургию, которую выбрал, и она мне показалась очень тяжелой. Я бы даже сказал, пугающей. Одно дело – видеть открытое работающее сердце, совершенно другое – открытый пораженный опухолью мозг. Операция сопровождалась тяжелейшей кровопотерей. Но еще удивительнее, что после нескольких часов в операционной я пришел в реанимационное отделение и вдруг увидел, что пациент проснулся и разговаривает. После такого серьезного вмешательства на мозге, с тяжелым кровотечением, после переливания крови, работы анестезиологов! Первая операция произвела на меня сильнейшее впечатление. Я понял, что уже не только хирургия сердца, легких, внутренних органов, но и хирургия мозга может делать очень многое.
- С чем можно сравнить такой рывок медицины?
- Мне кажется, развитию клинических нейронаук способствовали два фактора, связанные с технологическим прорывом в сфере диагностики. Во-первых, это методы, которые мы сегодня называем нейровизуализацией, – появление рентгеновских компьютерных томографов, которые постоянно совершенствовались, их разрешающая способность год от года улучшалась. Во-вторых, это появление (несколько позже) магнитно-резонансных томографов, которые дают практически анатомическое видение не только мозга, но и нервных окончаний, глубинных структур. У нас сегодня есть возможность видеть функциональную анатомию мозга. Вот сейчас, кстати, идет операция с пробуждением. У пациентки опухоль, которая находится в левой височной доле, рядом с зоной, ответственной за понимание речи. До операции мы выполнили пациентке функциональную магнитно-резонансную томографию во время речевой нагрузки. Мы увидели, где активируются корковые и подкорковые структуры во время речи, где находится опухоль и как нам нужно подойти к ней, чтобы не повредить речевые зоны этой пациентки. Более того, во время операции мы ее разбудим (после выполнения этапа трепанации) и будем тестировать. Я как оперирующий хирург, а также анестезиолог и нейропсихолог будем с ней говорить, контролировать состояние ее речевых функций.
Новые технологии дали новые знания функциональной анатомии мозга, новое представление о том, что мозг каждого человека имеет свою индивидуальную анатомию и локализацию тех или иных функций. Скажем, есть правши и левши. У правшей доминантное, главное по речи полушарие – левое, у левшей – правое. А есть амбидекстры, у которых правое и левое эквивалентны в этой функции.
- А.Д. Сахаров был таким. Он писал одинаково правой и левой рукой…
- Я немного упрощаю, но это касается и всех других функций. И когда мы принимаем решение об операции по поводу любой патологии мозга, мы должны четко знать, правша или левша этот пациент, либо он амбидекстр, либо у него какая-то иная локализация функций.
- А раньше этого не знали?
- Определенные представления были. Условно говоря, моторика речи – это нижние отделы левой лобной доли (для правшей) с разными вариантами. А сейчас мы знаем, что это не совсем так, потому что у каждого человека эти зоны расположены по-разному. Мы, по сути дела, с каждым новым пациентом (здоровым или больным) открываем новое биологическое явление – как именно у этого индивида построены функциональные связи.
- То есть мозг – новая Вселенная?
- Мозг бесконечен. Более того, известно, что имеются отличия и у людей из разных регионов планеты. Есть генетическое своеобразие, и оно отражается на том, как устроена анатомия мозга человека. Пожалуй, это та революция, которая произошла с введением новых технологий.
- Итак, вы стали нейрохирургом. Сколько раз в неделю оперировали?
- Каждый день.
- Две-три операции?
- Нет, операции в то время были очень длительные. А сейчас я работаю еще и администратором, но стараюсь оперировать каждый день. Это для меня закон. Мои коллеги, которые не обременены административными обязанностями, могут себе позволить делать и две, и даже три операции в день.
- 1990-е гг. были для вас сложным временем. Что помогло выжить? Знаю, что и в эти годы вы проводили уникальные операции.
- Нашему институту очень повезло с лидерами. У истоков его создания стояли известные ученые – хирург Н.Н. Бурденко и невролог В.В. Крамер. Это был 1929 г. Сложился удачный альянс невролога и хирурга, и зародилась нейрохирургия. В институте изначально был заложен мультидисциплинарный принцип. Здесь работали известный нейрофизиолог П.К. Анохин, анатом С.М. Блинков, который также работал в лаборатории мавзолея, где изучали мозг уникальных людей, нейроморфолог Н.А. Смирнов. Член-корреспондент Академии медицинских наук, академик Академии педагогических наук, профессор А.Р. Лурия, который стоял у истоков современной нейропсихологии, заведовал у нас лабораторией. Академик В.А. Неговский создавал на базе нашего института первую лабораторию по реанимации.
С 1975 г. – 39 лет! – наш институт возглавлял академик А.Н. Коновалов, выдающийся человек – и как ученый, и как хирург, и как организатор. И я могу ответить на вопрос, как мы выжили в 1990-е гг.: от нас никто не уходил. Базовое финансирование рухнуло, но у нас был инструмент, как выжить в новых условиях разрушающихся социалистических принципов финансирования «Всем поровну по койко-дням». Мы перешли к принципу оплаты по качеству и количественной характеристике труда. Более того, нам удалось в те годы запустить механизм строительства нового корпуса. В самые трудные годы мы построили огромный 14-этажный хирургический корпус. Никто не мог поверить, что такое возможно!
- Кто на вас оказал наибольшее влияние?
- У нас в институте было много известных ученых. В то время каждый руководитель направления был выдающимся ученым. Наблюдать за их работой было настоящим счастьем. Поэтому сказать, что какой-то конкретный человек оказал на меня влияние, не могу. Плеяда таких удивительных людей воспитывала и учила профессии и жизни. Я помню операционную Ф.А. Сербиненко, у него было очень много патентов по созданию баллон-катетерной техники. Он разрешал всем приходить в операционную, потому что устройства, которые он сам делал, нигде больше нельзя было увидеть. Я видел толпы студентов, которые ходили за А.Р. Лурией, массу нейрохирургов, которые приходили на операции А.И. Арутюнова. Уникальный анестезиолог и реаниматолог профессор А.З. Маневич был моим научным руководителем вместе с профессором С.Н. Федоровым. И всей этой командой четыре десятилетия руководил А.Н. Коновалов, которого мы все считаем своим главным учителем.
- Я понял, чем нейрохирурги отличаются от других хирургов. Вы стараетесь оперировать то, чего раньше никто не оперировал. Вас интересуют нестандартные методы.
- Человек доверяет тебе судьбу своего мозга, поэтому каждая операция для нейрохирурга – это стресс, преодоление самого себя, потому что во время операции нужно все эмоции и волнения оставить за пределами операционной. Это не всегда удается. Но когда преодолеваешь себя, делаешь операцию, особенно если она нестандартная, как вы говорите, если после этого пациент просыпается и у него нет неврологического дефекта, это приносит колоссальное удовлетворение. Теперь о новых и рутинных операциях. Для того чтобы иметь возможность сделать какую-то новую операцию, ты должен пройти через серию операций более или менее отработанных. И только тогда подходишь к моменту, когда вдруг понимаешь, что можешь сделать уже другую, более сложную операцию, которую либо раньше не делали, либо делали по-другому. И смысл нашего центра – всегда искать элементы нового и в технологии, и в концепции хирургии, чтобы щадяще выполнить саму операцию, обеспечить большую сохранность нарушенных функций и добиться восстановления тех функций, которые были у пациента утрачены, когда он пришел в центр.
- Теперь я понимаю, почему вам РФФИ дает деньги: вы все время ищете новое.
- Очень важно, что в России уже 25 лет существует уникальная структура, которая нацелена на поддержание фундаментальных исследований в разных разделах науки, в том числе в биологии и медицине. Почему это важно? Если врач делает только рутинные операции, если он постоянно не изучает, не исследует новые данные, полученные в биологии, физиологии, клеточной диагностике, генетике, генетических основах болезни и т.д., он не развивается и, следовательно, медицина топчется на месте. И в этом отношении Российский фонд фундаментальных исследований за эти 25 лет сделал очень многое. Более того, в рамках структуры фонда медицинские науки сейчас выделены отдельно. У биолога, например, больше времени для подготовки работы в области экспериментального моделирования, исследования, подготовки статей, материалов, чем у клинического врача. Клиницист-исследователь больше времени тратит на работу с самим пациентом. И теперь, благодаря грантам фонда, у него появляется время для занятия и фундаментальными разделами медицины. Мне кажется, что фонду удалось в последние годы поддержать очень серьезные, интересные проекты в области медицинской науки, ее фундаментальных основ, и в частности в области нейронаук. У нас был ряд проектов, посвященных изучению молекулярных механизмов развития болезни, в сферах нейроонкологии, сосудистой патологии, травматического повреждения мозга. И мы, получив новые данные, изменили принципы лечения, получили хорошие результаты. А в основе лежали фундаментальные исследования, которые были обеспечены конкурсным принципом работы самого РФФИ. У нас есть конкретные разработки, которые мы вели с Институтом лазерных и информационных технологий, по созданию точных копий, анатомических моделей черепа, мозга человека, и это сегодня уже повсеместно используется как новая технология в реконструктивной нейрохирургии.
- Вы считаете объединение РАН и РАМН полезным начинанием?
- Думаю, когда у любого специалиста, который работает в одной области знаний, есть возможность более тесного общения со специалистами другой сферы знаний, это всегда позитивно. А в отношении слияния академий – этот вопрос надо рассматривать уже в другой плоскости. В 1944 г. была организована Академия медицинских наук, инициатором ее создания был Н.Н. Бурденко. Он был академиком Академии наук СССР, но он сумел еще во время войны доказать руководству страны необходимость создания Академии медицинских наук — и стал ее первым президентом. Наш институт был одним из первых институтов Академии медицинских наук. В 2013 г., как раз в канун юбилея медицинской академии, было принято решение объединения трех академий. У нас было двоякое отношение к этому. Академия медицинских наук создавалась не нами, но мы участвуем в ее разрушении? Или наоборот: мы участвуем в интеграции российской науки? Как подойти к этому вопросу? Думаю, в конечном итоге, наверное, интегративная задача была важнее, нежели юбилейная. Все-таки наука должна всегда смотреть широкими горизонтами, глобально. Происходит интеграция российской науки, хотя процесс и болезненный. Но интегративные процессы в конечном итоге всегда положительны. Например, сегодня с нами будут работать представители физики – мы делаем лазерную биоспектроскопию. Среди наших партнеров — Институт общей физики им. А.М. Прохорова. Он разработал лазеры для биоспектроскопии, которые работают у нас в операционной. В России были созданы современные флюоресцирующие красители, которые позволяют на основе особенностей метаболизма опухолевых клеток видеть под микроскопом ярко флюоресцирующие злокачественные клетки опухолевой ткани. Мы можем с помощью биоспектроскопии более тонко определять границы между опухолью и нормальной тканью мозга.
Современная оптика, микроскопы, эндоскопы – это достижение физики, механики. Навигационные системы, компьютерные томографы, интероперационные – это интеграция всех областей науки, знаний, технологий. Так что объединение академий имело позитивное значение, потому что это интеграция науки, всех ее узких направлений, это создание иных форм, которые позволят физикам, математикам, врачам быстрее находить друг друга, устанавливать полезные контакты, создавать творческие коллективы. В этом отношении РФФИ, который поддерживает междисциплинарные исследования, очень важен. Сейчас, кстати, проходит конкурс РФФИ, в котором могут участвовать несколько институтов. И мы в нем участвуем. Мы – это клиницисты, нейрохирурги, физики, биологи и т.д. Уверен, что такой альянс даст и новые знания.
- Александр Александрович, вам это интересно?
- Да, безусловно. Интересно еще и потому, что, если в 1990-е гг. конкурса в аспирантуру по медицине практически не было, то сейчас конкурс поступления в ординатуру нашего центра – 12 человек на место. И у всех дипломы с отличием, у всех дипломы участия и побед в олимпиадах, уже есть публикации, в том числе в зарубежных журналах. Сегодня в науку приходит талантливая молодежь, и это говорит о том, что у нас есть будущее. И нам интересно с ними работать.
Беседовал Владимир Губарев
Александр Потапов, академик РАН
