Академик РАН А. Некипелов: Экономика «на карантине». Что будет с рынком нефти?

В интервью «Научной России» академик РАН, директор МШЭ МГУ имени М.В. Ломоносова Александр Некипелов рассказал о состоянии экономики России в период пандемии коронавирусной инфекции. Также академик РАН дал оценку дистанционной формы работы и обучения в период самоизоляции и спрогнозировал, какие профессии уйдут с рынка трудовой занятости.

Александр Дмитриевич, как МШЭ (прим.: Московская школа экономики при МГУ имени М.В. Ломоносова) справилась с переходом на дистанционное обучение? Вы заметили какие-то положительные тенденции?

Действительно, с апреля мы перешли на дистанционную форму обучения. Все, конечно, волновались, но надо отметить, что в Университете в целом была проведена очень полезная работа по поиску оптимальных с технической стороны решений. В результате в нормальном режиме, в соответствии с расписанием прошли лекционные и семинарские занятия. Сейчас мы находимся в наиболее ответственном периоде – экзаменационной сессии и выпускных испытаний – государственных экзаменов и защиты дипломных работ. Не хотелось бы «сглазить», но пока всё идёт без сколько-нибудь серьёзных сбоев.

Наш факультет и раньше использовал в работе с филиалом Московского университета в Ереване дистанционные формы обучения. Однако сейчас всем коллективом МШЭ был сделан большой шаг вперед – мы приобрели важные технические навыки и наряду с образовательной деятельностью начали проводить научные мероприятия в дистанционном режиме. Благодаря этому нам не только удалось продолжить проведение традиционных научных семинаров, но и инициировать международную серию семинаров, посвященных социальным и экономическим вызовам, связанным с пандемией.

Конечно, я думаю, что, когда мы все выйдем из режима самоизоляции и будем ходить на работу как раньше – жизнь будет уже другой.

Тем не менее, я очень доволен тем, как мы проводили онлайн общение – каждую неделю обязательно собирались с коллегами, проводили заседания, решали все текущие вопросы. Не только сотрудники МШЭ проявили ответственное отношение к онлайн собраниям, но и подавляющее большинство студентов ситуацию восприняли очень правильно. Я бы даже сказал, что они лучше стали посещать занятия, чем в то время, когда надо было приезжать в Университет.

Пандемия коронавируса показала нам, что многие сотрудники и студенты с удовольствием перешли работать и учиться на «удаленку». Раньше из дома работали только люди с ограниченными физическими возможностями. На ваш взгляд, что будет с рынком труда после пандемии?

Да, дистанционные формы получат в дальнейшем очень серьезное развитие. Во время пандемии, в частности, стало ясно, что вовсе не обязательно всем сотрудникам находиться в офисе в течение всего дня. И у этой проблемы есть важный экономический аспект: возможные значительные изменения на рынке офисной недвижимости. Такая перспектива обсуждалась и на нашем международном семинаре (прим.: «Economic Challenges of COVID-19 Pandemic»).

Однако у меня есть одно наблюдение, которым я делился с коллегами, и они со мной согласились – во время самоизоляции количество работы увеличилось, а не уменьшилось. Честно говоря, сейчас даже хочется немного отдохнуть на работе.

Прошло уже несколько международных семинаров «Economic Challenges of COVID-19 Pandemic», на которых иностранные эксперты высказали много интересных мыслей, касающихся политики Евросоюза, Великой депрессии, вопросов распределения ресурсов. Как вы оцениваете прошедшие семинары?

Все началось с того, что известный американский ученый, экономист, иностранный член РАН Джеймс К. Гэлбрейт выступил с предложением выступить онлайн с докладом для сотрудников и студентов МШЭ по обозначенному кругу вопросов. Мы подумали и решили инициировать серию международных семинаров. Джеймс поддержал эту идею – сейчас прошло шесть семинаров, на них с основными докладами выступило девять очень известных ученых. Отмечу, что дискуссии были очень интересными и актуальными.

В дискуссиях принимали участие экономисты и представители политической науки. Одной из важных тем дискуссии стал вопрос об эффективности использующихся в разных странах моделей здравоохранения; где удается лучше справляться с пандемией, где хуже, и с чем это связано. Все понимают, что одним из серьезных последствий пандемии для всех стран, даже самых успешных, будет внесение существенных изменений в систему организации здравоохранения.

Конечно, специалистов интересует вопрос – какой характер носят экономические шоки в этой ситуации, как они повлияют на уровень доходов, на безработицу, на инфляцию. Ученые на семинарах высказали множество разнообразных мнений по этому вопросу, которые сформировались в разных странах, в международных организациях.

Все согласны с тем, что в этом году ожидается беспрецедентный спад валового внутреннего продукта в глобальной экономике. По оценкам МВФ, ранее его годовой прирост составлял 3%, в текущем году он составит – минус 3%. Глубокий спад ожидается, как раз, в развитых странах – МВФ оценивает его в 2020 году более, чем 6%.

Россия, которую МВФ относит к странам с формирующейся рыночной экономикой, по оценкам экспертов, находится в несколько лучшем положении – ожидается спад от 4% до 6%.

Также понятно и то, что борьба с пандемией коронавируса требует очень серьезных изменений в финансовой политике. Во всех странах формируются масштабные пакеты помощи, например, в США такой единовременно внедряемый пакет составил порядка 4-х триллионов долларов.

В других странах, например, в России, осуществляется постепенное использование различных форм поддержки. У такого подхода есть достаточно серьезные основания. Ведь многие вещи пока остаются неясными – стадии развития пандемии, возможность второй и третьей волны коронавируса. С учётом этого обстоятельства идея эшелонировать оказание помощи во времени представляется достаточно разумной.

Как бы то ни было, во всех странах осуществляются колоссальные затраты, и это неизбежно будет приводить к быстрому накоплению государственного долга. Существенно превышены введённые по Маастрихтскому договору ограничения по уровню государственного долга к ВВП в Европейском союзе. В США и Канаде этот показатель ожидается на уровне примерно 130%. На этом фоне Россия выглядит очень прилично – отношение государственного долга к ВВП у нас составляет порядка 18%.

Накопление госдолга связано с дефицитным финансированием, откуда вытекает очень важный вопрос – как он будет финансироваться? Понятно, что это произойдет за счет привлекаемых государством кредитов посредством выпуска государственных долговых бумаг (облигаций). Но кто будет приобретать эти ценные бумаги, какие последствия эти операции государства окажут на состояние финансового рынка, а, в конечном счёте, и на состояние реального сектора экономики?

Экономистов волнует также еще одна проблема – после всех массивных денежных вливаний со стороны правительства, со стороны ЦБ, удастся ли в какой-то степени замедлить нарастание долгов в экономике между хозяйствующими субъектами? Эти долги возникают из-за серьезного шока со стороны предложения, с которыми все столкнулись из-за остановок производства – физически производиться стало меньше, и денежные потоки, между экономическими субъектами, если не прервались полностью, то существенно сузились. В результате этого нарастание долгов (просроченных платежей) представляется многим экспертам неизбежным. Высказываются самые разные предположения насчет того, каким образом будет решаться эта проблема после того, как мы начнем выходить из режима самоизоляции. Не исключается, что странам, в которых эти проблемы приобретут особо острый характер, придется прибегать к национализации безнадёжных должников.

Разумеется, большое внимание уделяется и социальным вопросам, особенно проблеме безработицы, которая затронет, по оценкам экономистов, чуть ли не четверть трудоспособного населения. Все это прогнозы международных организаций. 

К этим цифрам нужно относиться, как к сугубо ориентировочным. Понятно, что будут отклонения от этих показателей в ту или иную сторону, потому что очень много факторов мы сейчас оценить не в состоянии. Также существует вероятность появления новых событий – приятных и неприятных. Однако подобного рода прогнозы ценны не своей точностью, а тем, что они указывают на общий характер проблем.

Экономика нашей страны сможет пережить 2-ю и 3-ю волну коронавируса?

У нас другого выхода нет – обязательно переживем. Однако скажу, что прогнозировать 2-ю или 3-ю волну должны не экономисты, а биологи, вирусологи – это их сфера деятельности. Я понимаю, что и у них нет точных ответов на эти вопросы, хотя они много и интенсивно работают.

Задача экономистов заключается в том, чтобы строить различные сценарии развития событий – в экономике, в социальной сфере, в зависимости от оценок специалистов, занимающихся проблемами пандемии коронавируса. Они дают нам входной материал, к которому мы должны внимательно и чутко относиться, и, соответственно, строить планы, формировать сценарии.

Во время онлайн-сессии Московского академического экономического форума (МАЭФ) Вы говорили о странах с сырьевой специализацией. Россия тоже считается такой страной. Как вы считаете, сырьевая специализация может стать благом для России в условиях экономического кризиса?

Прежде всего следует отметить, что пандемия не создала, а усилила остроту многих проблем, связанных с особенностями мирового рынка сырьевых товаров, прежде всего рынка нефти. О каких особенностях идёт речь?

Во-первых, в сырьевой сфере особую роль играют рентные факторы. Это важно потому, что в периоды изменяющихся цен существенное значение приобретает вопрос о том, как должны распределяться выигрыши (потери) между добывающими компаниями и собственниками природных ресурсов. От действующих здесь механизмов в существенной степени зависит и состояние экономики в целом.

Во-вторых, сырьевые отрасли – это область жесткой олигополистической стратегической конкуренции. Если касаться нефтяной сферы, где имеется относительно небольшое количество крупных игроков, то возникает классическая для олигополистической рыночной структуры ситуация – игровая.

Это ярко проявилось в событиях, сопровождавших заключение соглашения ОПЕК+. Понятно, что у стран-производителей нефти есть общий интерес - обеспечить её предложение на мировом рынке на уровне, который обеспечивает достаточно высокий уровень цен. В то же время каждая из них заинтересована в том, чтобы её квота в общих поставках была максимально высокой. Игра за долю в выпуске и сбыте может приобретать чрезвычайно острый характер, свидетелями чего мы и стали совсем недавно, когда ряд стран, прежде всего Саудовская Аравия, сознательно вызвали обрушение нефтяных цен в надежде сделать своих конкурентов более покладистыми.

В-третьих, положение еще более осложняется тем, что нефть относится к группе товаров, условия сделок по которым формируются на товарной бирже. Это превращает нефть в особый финансовый актив, привлекающий представителей финансового капитала, финансовых спекулянтов. В результате оказывается, что значительная часть нефтяных фьючерсов – контрактов, предусматривающих взаимные расчёты в будущем по согласованным условиям – не предполагают реальных поставок нефти. По сути, это своего рода пари, спор между двумя участниками о том, в какую сторону на рынке будет изменяться цена нефти. Когда наступает соответствующий момент, менее удачливая сторона сделки просто выплачивает более удачливой стороне разницу, рассчитанную на основе фактической цены и той, которая была зафиксирована в этом фьючерсном контракте.

Проблема здесь заключается в том, что такие «беспоставочные фьючерсы» не обособлены от тех, по которым осуществляются реальные поставки. В результате оказывается, что сугубо спекулятивные сделки существенно влияют на уровень нефтяных цен, как тех, которые касаются будущих поставок, так и спотовых. Ведь если цена на поставки нефти, скажем, через месяц, сформировавшаяся на бирже под влиянием как спекулятивных, так и не спекулятивных соображений, выше, чем текущая цена, то нефтяные компании будут заинтересованы в ограничении текущих поставок в надежде получить больший доход от поставок по фьючерсным сделкам от сегодня зарезервированной нефти. Такое ограничение текущих поставок будет, естественно, действовать в сторону повышения спотовых цен.

Все эти особенности мирового нефтяного рынка, в конечном счёте, приводят к высокой колеблемости цен и вытекающим отсюда сложностям с принятием экономических решений. Разумеется, такая ситуация для страны, которая специализируется на производстве сырьевых товаров, не может не создавать серьезного дискомфорта.

С другой стороны, понятно, что без нефти, без других видов сырья экономика и производство жить не могут. Возникает, таким образом, потребность в особых подходах к экономической политике для стран, специализирующихся на этих видах продукции. Эти подходы должны обеспечивать высокую способность адаптации сырьевых экономик к изменчивой рыночной среде. Механизм, используемый с этой целью в России, основан на формировании крупных валютных резервов в периоды высоких цен на нефть и их расходовании в периоды низких цен.

Ключевой вопрос здесь - до какой степени формирование резервов играет позитивную роль, а когда оно становится тормозом на пути развития экономики. Именно он является предметом острой дискуссии среди российских экспертов. Ведь создание резервов сопряжено не только с выгодами, но и издержками: резервируемые ресурсы не могут использоваться в текущей производственной деятельности.

Я был очень удивлен, когда на днях Анатолий Чубайс подверг резкой критике предыдущие составы правительства за то, что они не обеспечили проведение такой политики, которая бы позволила России соскочить, с так называемой, «нефтяной иглы». Дело в том, что буквально месяц назад он в триумфальном тоне говорил, что теперь все видят, насколько правильной была политика Алексея Кудрина по формированию крупных валютных резервов в нашей стране. Но ведь эти два утверждения прямо противоречат друг другу. Если все или значительную часть дополнительных нефтяных доходов загонять в резервы, то откуда брать ресурсы для перестройки экономики и освобождения от нефтяной зависимости?

Это не значит, что резервы не нужны – вопрос в определении их оптимальной величины. А последняя должна формироваться с учётом той выгоды, которую способно дать направление дополнительных нефтяных доходов на модернизацию экономики. Наша страна оказалась явно не на высоте в решении этой последней задачи. Мы много говорили о модернизации экономики, но сделали крайне мало, хотя в формировании крупных резервов и преуспели.

Вы говорили о разновидностях экономического шока – для каких государств шок со стороны предложения и микроэкономический шок со стороны резко изменившейся структуры потребностей может обернуться шоком совокупного спроса?

Под шоками в экономической теории понимается неожиданное изменение условий, в которых функционирует экономика, причем шоки могут быть позитивными и негативными.

Какого рода шоки связаны с пандемией коронавируса?

На мой взгляд, это три вида шоков, причем два из них близки по последствиям друг другу.

Прежде всего, возникла необходимость быстрого по времени и существенного по масштабам вливания средств в сферу здравоохранения: потребовалось дополнительное производство лекарств, медицинского оборудования, строительство новых и переоборудование имеющихся больниц, переквалификация врачей и подобные меры, связанные с затратами. Решение этих задач дало толчок достаточно серьёзному перераспределению ресурсов в пользу соответствующей сферы.

Это такой шок, который экономисты относят к микроэкономическим, связанным с изменением структуры производства. Однако у него есть и макроэкономическое следствие – форсированные перестройки структуры производства, когда их нужно осуществить очень быстро, как бы сталкиваются, если проводить аналогию с механикой, с трением. Происходит определенное недоиспользование ресурсов в процессе их перераспределения. Одним из проявлений здесь может быть возникновение структурной безработицы, связанной с необходимостью затрат времени на переквалификацию отдельных специалистов. Время нужно и для передислокации оборудования, строительных организаций. Всё это вызывает снижение общей величины выпуска в какой-то период времени, и в этом плане микроэкономический шок как бы трансформируется в макроэкономический шок со стороны предложения.

Отмечу, что с подобной разновидностью шока мы столкнулись в процессе перехода от плановой централизованной экономики к рыночной. Дело в том, что рыночная экономика строится по другим критериям, нежели плановая, поэтому переход, особенно, если он осуществляется, как это было у нас, в форсированном режиме, требует очень существенного перераспределения ресурсов между различными отраслями. В нашей стране эта задача решалась с огромными издержками - мы, к сожалению, в процессе постсоциалистической трансформации потеряли многие высокотехнологичные виды производства.

В связи с распространением коронавирусной инфекции возник и классический шок со стороны предложения (классический шок – это когда у страны в силу тех или иных причин становится меньше производственных ресурсов для того, чтобы выпускать продукцию и оказывать услуги).

Правда, сейчас ресурсов количественно меньше не стало, но часть из них стало невозможно использовать из-за lockdown’а – закрытия предприятий с целью недопущения распространения инфекции. Такого рода шок со стороны предложения провоцирует стагфляционные процессы, то есть такую крайне неблагоприятную ситуацию, когда наблюдается одновременно и повышение инфляции, и спад производства.

Правда, этот шок, если пандемия коронавируса не затянется и не возникнет других шоков такого рода, может достаточно быстро сойти на нет. Поэтому трудно прогнозировать, какой на деле окажется сила шока со стороны предложения. Однако принимать во внимание его потенциальную опасность мы, конечно же, должны.

Сокращения экономической активности, связанные с пандемией, могут оборачиваться шоками со стороны спроса для отдельных стран. Для России в этом плане особое значение имеет обвал спроса на нефть. И хотя, как мы видели, негативные тенденции в этой сфере сформировались ранее, коронавирусная инфекция серьёзно усилила имеющиеся здесь проблемы: помимо ранее произошедшего сокращения спроса и стратегической конкуренции между основными поставщиками нефти в силу пандемии резко упал спрос потребителей из-за свёртывания производств, использующих этот ресурс.

Мощный шок со стороны спроса, с которым столкнулась Россия, так же, как и шок со стороны предложения, действует в сторону снижения выпуска и роста безработицы. При этом, однако, он оказывает угнетающее, в хорошем смысле этого слова, влияние на цены.

Именно поэтому общие оценки в отношении уровня инфляции в этом году достаточно спокойные. Экономисты не прогнозируют, что инфляция будет очень большой проблемой, так как сокращающийся спрос не будет давать сильно расти ценам. Центральный Банк России прогнозирует уровень инфляции в этом году в размере 4-5%, Международный валютный фонд - даже на несколько меньшем уровне (3.8%-4.8%). Обе оценки, как мы видим, весьма близки, и в них нет ничего драматичного. Вся драма разворачивается на другой стороне – на стороне безработицы, доходов, выпуска и связанных с этим социальных проблем.

В целом, можно заключить, что нашей стране, как, впрочем, и другим государствам, приходится иметь дело со сложной комбинацией факторов – отчасти они разнонаправленные, а частично однонаправленные. Всё это дополнительно осложняется высокой степенью неопределённости в отношении развития самой пандемии.

Пожалуйста, спрогнозируйте мир будущего после победы над пандемией коронавируса?

В этом вопросе прослеживаются тенденции, которые возникли до распространения коронавирусной инфекции, но действие которых серьезно усиливается.

Вообще, в связи с изменениями революционного характера в развитии цифровых технологий, уже раньше возникал вопрос о том, что в ближайшее время, даже в ближайшие десятилетия, начнут исчезать многие массовые профессии, и человек будет вытеснен компьютерами.

В этой связи упоминают переводчиков – в машинном переводе наблюдается колоссальный прогресс. Мы видим уже активно идущие испытания автомобилей без водителей – их функции всё более эффективно выполняет компьютер. «Под угрозой» находится профессия юриста; в хирургии активно внедряются операции, проводимые роботами-автоматами, а за человеком остаётся только функция контроля их действий.

В обществе к этим процессам сложилось двоякое отношение. Конечно, это очевидный прогресс, который отражает уровень могущества человека, но в краткосрочной перспективе могут появиться серьезные проблемы, связанные с высвобождением большого количества специалистов. Их перевод в другие виды деятельности сопряжён и с большими человеческими переживаниями, и с необходимостью принятия масштабных мер по переобучению, серьёзными затратами на пособия по безработице.

Очень важная тенденция – это роботизация, которая будет ускорена. Уже сейчас есть предприятия – их не так мало, где роль человека сводится к наблюдению за процессом работы. Вообще же, человек, видимо, будет вытеснен и из этой функции, и из необходимости принятия самостоятельных решений в производстве. О какой конкретно временной перспективе идёт речь сейчас сказать трудно; понятно лишь, что она исчисляется не одним десятком лет.

Если человек будет вытеснен не только из непосредственного производства, но даже из сферы контроля за производством, то что тогда останется в будущем нашим потомкам, где будут работать люди?

Связанная с этим проблема заключается в том, что сферы творческой деятельности – это общепризнанные области провалов рынка (рыночная экономика, как раз хуже всего регулирует размещение ресурсов, определение объемов необходимого производства именно в этих сферах). Отсюда – вопрос о природе общественно-экономической системы будущего, отношениях собственности, которые будут для неё свойственны.

Убеждён, в отдалённой перспективе человечество ждут очень серьезные изменения в базовых элементах общественной организации, которые сегодня нам кажутся самоочевидными, привычными и даже вечными.

Интервью проведено при поддержке Министерства науки и высшего образования РФ и Российской академии наук.