Чем химическая школа Томского политехнического отличается от остальных школ, почему молодому ученому в России во многом легче реализовать себя, чем за границей, и чем может удивить сегодня химическая наука — обо всем этом наш разговор с кандидатом химических наук Павлом Сергеевичем Постниковым, доцентом Исследовательской школы химических и биомедицинских технологий Томского политехнического университета.
Павел Сергеевич, ваша химическая лаборатория полна студентами, жизнь в ней кипит. Так происходит всегда?
Всегда. В нашей исследовательской школе проводятся важные исследования в области как органической химии, так и химии поверхностей. Студенты — наше все. Мы исследовательская школа, и каждый из этих студентов — будущий профессиональный ученый. Мы занимаемся здесь не только научными исследованиями, но и подготовкой новых кадров для инновационной России, в том числе для нацпроекта «Наука». Наша цель — интегрированная магистерская и аспирантская программа, когда мы доводим студентов до кандидатской диссертации. Поэтому все эти студенты работают здесь каждый день. Вы верно подметили — это очень живая лаборатория, очень молодая. Мы можем с уверенностью утверждать, что в этом плане лидируем в Томске.
Расскажите, чем конкретно вы занимаетесь.
Наше традиционное направление — химия соединений гипервалентного иода. Его родоначальник в Томске— директор нашей исследовательской школы М.С. Юсубов. Здесь очень активно проводятся работы по химии материалов, в том числе поверхностной химии. Интересно, что в мир поверхностной химии мы пришли из химии органической. Мы посчитали, что как органики мы сможем привнести нечто новое и в химию новых материалов и в методы их создания, и в их практическое использование. С этого вся история началась, и сейчас мы добились действительно больших успехов в приложениях методов органической химии в абсолютно новой для нас области.
В частности, мы занимаемся сенсорикой — создаем сенсоры для особо опасных веществ. Это классические экотоксиканты, тяжелые металлы, пестициды в максимально экспрессном исполнении. Мы занимаемся материалами с контролируемой смачиваемостью. Это очень нужное для техники свойство, когда мы можем управлять каплей жидкости на поверхности. И третий аспект, некоторая конъюгирующая область, куда вошли как химия материалов, так и классическая органическая химия, — так называемый плазменный катализ. Эта тематика, наверное, сейчас самая трендовая в нашей лаборатории, она требует специфического методического аппарата, и мы уже добились в этом некоторых успехов.
Давайте остановимся на химии поверхности. Расскажите, что в этой области делается для того, чтобы получить результат.
Это представители широкого класса диазониевых солей, которые обладают очень интересной способностью. При контакте с поверхностями они начинают самопроизвольно разлагаться, и в результате у нас органическая молекула напрямую пришивается к поверхности. Мы получаем некий гибрид — материал, который сохраняет свои физические свойства. Но мы можем управлять именно поверхностными свойствами этого материала в широких пределах. В итоге мы получаем действительно уникальный — как с практической, так и с теоретической точек зрения— материал, обладающий новыми свойствами, и мы используем эти свойства. Важно, что для этого не нужно никаких сложных дорогостоящих установок — только вещество и обычный стеклянный стаканчик.
Это уже находит свое применение?
Потенциальное — определенно. Сейчас в большей степени наша задача — проведение фундаментальных исследований. Если действительно найдутся люди, которые захотят это применить, мы, конечно же, поможем.
Давайте пофантазируем, что вы закончили работу. Где конкретно вы видите такое применение?
Даже без фантазии— это, например. анализ воды. Сейчас проблема заключается в использовании достаточно громоздкого оборудования. Это рождает новые проблемы — отбор, консервация, транспорт проб, где должен работать высококвалифицированный профессионал, проведение анализа на заключительном этапе. Наши сенсоры работают на основании других принципов, и для анализа достаточно капли воды, отобранной непосредственно на месте. Это действительно большое достижение, которое может решить все перечисленные проблемы разом. Именно за эти технологии в прошлом году наш коллектив получил премию журнала «Сноб» «Сделано в России». Подобные сенсоры мы разрабатываем для определения пестицидов в почве или продуктах питания, а также для анализа биологически активных веществ, лекарственных препаратов на предмет фальсификации. Мы можем таким же методом определять, например, серосодержащие соединения в топливе, что тоже косвенно говорит о фальсификации. И это тоже очень большая проблема. Сейчас наши работы на указанные темы находятся на стадии опубликования.
Как выглядят эти сенсоры?
Маленькая пластинка, буквально 1x2 см, обычное стеклышко, покрытое тонким слоем золота.
Золота?
Слой золота там всего 25 нм, так что ювелирного интереса они не представляют.
Но для чего оно там нужно?
Золото создает аналитический сигнал на основе эффекта поверхностного плазменного резонанса. Это явление позволяет добиваться высоких пределов обнаружения опасных веществ.
Для того, чтобы произвести такой анализ, нужно, чтобы эти вещества попали в вашу лабораторию? Или вы, наоборот, можете выехать на место и провести анализ?
Нам даже ехать никуда не нужно. Наша квалификация не нужна. Такой анализ может сделать практически любой человек. Это совершенно открытая информация, которой в принципе может воспользоваться каждый. Никаких секретов мы не делаем.
Но они у вас все же есть?
Наверное, наш главный секрет — создание специфических исследовательских школ, благодаря чему все и стало возможным. Это был эксперимент, который сейчас можно считать абсолютно состоявшимся. У нас в университете была создана точка научного роста. В нашей школе на бюджетном финансировании находятся всего 15 человек, и они в науке делают столь много, что наши научные результаты весьма значимы. А произошло это по одной простой причине — был создан новый формат работ. Наш директор М.С. Юсубов довольно долгое время работал за рубежом, и для него стало интересным, как можно переместить зарубежную организационную модель науки в условия России. Мы считаем, ему это удалось. Внутри исследовательской школы у нас не существует структурных подразделении, каких-то рамок и искусственных преград. Внутри школы есть на ученые лидеры, которые очень тесно взаимодействуют между собой. Примеры подобного взаимодействия мы видим. Уже есть совместные публикации, и мы понимаем, насколько удобнее нам стало работать. Именно такая модель способствует развитию междисциплинарных исследований, и это крайне важно. Наш вуз в данном случае стал междисциплинарной платформой, где основная задача — научная и образовательная деятельность. Формат исследовательской школы позволяет внедрить абсолютно новую концепцию. Мы начинаем готовить исследователей с первого курса магистратуры.
И уже есть выпускники?
Мы еще не успели выпустить наших профессиональных ученых, но они уже на подходе. Совсем недавно моя аспирантка успешно защитила кандидатскую диссертацию, а неделей раньше получила и степень Р/гО в пражском Химико-технологическом университете. Вторая ключевая сторона этого процесса — активная включенность в мировую научную среду. Практически все преуспевающие магистранты и аспиранты в обязательном порядке должны пройти стажировку за рубежом.
Почему это важно? Разве здесь им нечему научиться?
Почти все эксперименты, особенно с точки зрения органической химии, можно проводить и здесь, но погружение в другой стиль работы, другие концепции, другую организационную модель крайне важно. Поэтому на выходе у нас — не просто опытный специалист, а ученый, который уже многое видел и способен, по сути, начинать организацию своей маленькой научной группы. Собственно говоря, в нашей практике такие примеры действительно есть и они реализуются. Недавний наш аспирант, который защитился в начале лета, уже сейчас формирует свое собственное научное направление в не менее интересной тематике — химии стабильных радикалов, в органической химии. Сейчас мы с уверенностью можем утверждать, что такая структурная модель, которая в свое время была революционной и, возможно, изначально порождала некое отторжение, действительно работает.
Скажите честно: нужны ли мы в этих зарубежных лабораториях?
Да, мы там очень востребованы. У меня еще не было прецедента, чтобы мои зарубежные коллеги, к которым приезжают студенты, хоть сколько-нибудь были недовольны качеством образования Томского политехнического университета. Это практика важная как для самих ребят, так и для принимающей стороны. Сейчас мы тесно сотрудничаем с четырьмя лабораториями во Франции, двумя — в Германии и двумя — в Чехии. Поддерживаем отношения также с Испанией, Англией, Италией и Америкой.
Все ли возвращаются?
Нет, не все, но это нормально. Обратно приезжает примерно половина. И ничего в этом страшного нет. Я считаю, что человек после окончания аспирантуры и успешной защиты кандидатской диссертации должен два года провести вне стен альма-матер. Это очень важно для его развития как будущего специалиста. А к вопросу невозвращения я отношусь абсолютно спокойно. Ведь что делают эти люди в стенах других университетов? Они начинают организовать российскую науку, российское образование. И можем ли мы говорить, что это плохо? Я думаю, нет. Мир науки — это мир мобильности. Сегодня нельзя делать работу в рамках одного узкого коллектива. Это неправильно, это чревато вырождением, застоем, болотом, когда идеи не поступают извне. Ни к чему хорошему это никогда не приводило.
Не можем ли мы сказать, что лучшие уехали, а здесь остались посредственности?
Нет. У нас нет посредственностей. Среди наших ребят очень много ярких представителей науки. С теми, кто уехал, мы продолжаем оставаться в близких дружеских отношениях. Остаются те, кто в большей степени нацелен на построение карьеры как таковой. Потому что здесь, в России, проще получить постоянную позицию. В нашей стране, особенно в нашей демократической исследовательской школе, очень просто начинать свое исследование, формирование собственных групп.
Почему так?
Потому что мы это поддерживаем. Причем это не говорит о том, что мы кидаем молодого человека, еще не умеющего плавать, в воду. Наоборот, мы стараемся его вырастить, чтобы он как можно быстрее создал собственную научную группу.
А тем, кто уехал, это сделать нельзя?
У них обычно другие приоритеты — например, знакомство с другими культурами. Очевидно, что сейчас на Западе построить научную карьеру сложнее, чем в России, потому что западный рынок весьма перенасыщен и получить постоянную позицию в западном университете практически невозможно (но все-таки можно). А у нас — вполне. Поэтому, отвечая на ваш вопрос, могу сказать: да, лучшие уезжают — но и остаются лучшие. Мы растим большое дерево, которое разветвляется во все стороны, дает множество побегов и приносит свои плоды. Надеюсь, будет приносить и впредь.
■
Беседовала Наталия Лескова
