Магия древности

Наиболее интересные вопросы, касающиеся возникновения нашего государства, формирования русского национального характера, культуры, довольно четко локализованы в одной географической точке — чаще всего люди, интересующиеся ранней историей Руси, называют Новгород. Нынешний полевой сезон принес новости о древней архитектуре: на Рюриковом городище близ Новгорода были начаты масштабные археологические работы по выявлению фундаментов храма Благовещения XII в. Самый серьезный резонанс вызвали найденные фрагменты фресок и смальты начала XII в. Они были названы главной находкой сезона, подтверждающей высочайший уровень древнерусского монументального искусства и культуры. Есть и другая точка зрения, согласно которой «главнее» все-таки обнаруженные развалины храма XII в.

— Владимир Валентинович, в нынешнем полевом сезоне вы занимались исследованием храма Благовещения на Рюриковом городище. Какова там ситуация, если конкретнее?

— Если конкретнее, то было все-таки две основных работы — раскопки в Георгиевском соборе Юрьева монастыря и церковь Благовещения на Городище. Стоят они друг напротив друга, на разных берегах Волхова. На правом — Благовещение, Юрьев — на левом. К тому же они, если можно так выразиться, связаны родственными узами. Благовещение — 1103 г., Юрьев — 1119 г., один храм построил отец, князь Мстислав Великий, строительство другого курировал его сын, князь Всеволод Мстиславич. Редкая картина, когда все увязано…

— Но это ранние храмы. Вы ведь не могли не затронуть другую церковь Благовещенья, XIV столетия, которую выстроил московский князь Симеон Гордый?

— Разумеется, этот храм в сфере наших интересов. Главное направление работы — как раз музеефикация, в том числе и того, что осталось от церкви Симеона Гордого. И, кстати, она соотносится с предыдущим храмом необычным для Древней Руси образом. Этот храм как будто старается не замечать своего предшественника. Не просто перекрывает его, а почти полностью игнорирует.

Есть такая небезынтересная версия, что московский князь, преподнеся в подарок Новгороду каменный храм, совершил своего рода политическую акцию. С одной стороны, дар великий, с другой — явный намек. Церковь выстроена не в самом городе, а на территории княжеской резиденции. Учитывая, что Москва уже тогда пыталась, грубо говоря, подмять Новгород под себя, жест князя получается почти недружелюбным — храм я вам подарю, но поставлю его как бы у себя на дворе. И вообще — «Я к вам пришел навеки поселиться»… В общем, простор для фантазии широкий.

Вероятно, все было одновременно и сложнее, и проще. В то время номинальная власть над Новгородом принадлежала великому князю. Кроме князей московского дома ею в разное время обладали, например, и тверские князья. Все они были сильны, амбициозны, а многие еще и располагали средствами. Но подобного шага никто не предпринял — только Симеон Гордый. Почему?

Ответ на поверхности. Да просто старая церковь уже обветшала, и нужно было ее заменить. А вот в том, как это сделано, можно рассмотреть политический жест великого князя. Верховный сюзерен не то чтобы грозит пальцем, но недвусмысленно намекает, что он — полновластный хозяин. Он дает приказ архиепископу Василию Калике, чтобы тот разрушил прежний храм и начал строить новый. Здесь еще такой момент. Сам князь Симеон в Новгороде провел от силы недели три, что было по тем временам даже неприлично. А приказы об обновлении своей резиденции, где толком и не появляется, дает издалека. Так что политический оттенок здесь найти можно.

Кстати, археологически это прослеживается тоже любопытно. Церковь XII в. сознательно, хладнокровно разрушают. Подрубают участки стен и разваливают — прямо как цветок с лепестками. После чего засыпают эту руину песком и начинают строить свое — по строгому азимуту и совершенно другого вида. Абсолютно без учета предыдущего фундамента. И если что и сохраняется, то только ширина. Но азимут сбит, ориентация заметно отклонена относительно древнего храма.

В Новгороде, да и вообще на Северо-Западе Руси была такая традиция — строить храмы на старой основе. Ставить на предыдущий фундамент. И тогда получается, что новое здание как бы подпитывается от предыдущего и формами, и идеологическим звучанием. Здесь все иначе.

Конечно, московский князь Симеон Гордый — и вообще великие князья — хотел отметить это место как одно из самых значимых для своей истории, истории рода. Место, куда, по их представлениям, пришел Рюрик, общий прародитель. Они это отлично знали и помнили. Мстислав Великий — тоже не последний человек в династии, да еще и строитель первой каменной церкви на городище. К нему, безусловно, у Симеона была некая апелляция — вот на том же месте мы храм и возобновим. Но по-своему.

— Прозвучавшее имя Рюрика на некоторых действует как сигнал к началу спора. Казалось, что вековая борьба норманистов и антинорманистов в общем и целом завершена...

— Знаете, я далек от этой истории. Я слежу за ней, однако активным игроком считаться, наверное, не могу. Но, думаю, в целом дискуссия себя исчерпала. Отрицать здесь у нас наличие норманнского, варяжского компонента невозможно. Хотя бы и на том же Рюриковом городище следы варягов присутствуют, и поделать с этим ничего нельзя.

Но абсолютизировать их присутствие, говорить, что они и только они здесь все нам в готовом виде устроили, как минимум неосторожно. Потому что мы видим, что государство, созданное не без участия варягов, стремительно эволюционирует в сторону государства, очень отличающегося по культуре от Скандинавии. О роли варягов можно говорить, но это не главная роль, а скорее эпизодическая.

Лично для меня важнее взаимоотношения молодого русского государства с Византией. Храм 1103 г., которым мы занимаемся, здесь очень важен. Смотрите, что получается. Сначала нам дарят высокую культуру, в том числе монументальную архитектуру. Дарит Византия вместе с принятием христианства. Дар совершенно бесценный. Казалось бы, строй по самым лучшим в мире образцам и ни о чем не думай.

Однако постепенно, мало-помалу начинается накопление своих национальных особенностей. Длится этот процесс где-то лет сто. Накапливается критическая масса — и, наконец, происходит прорыв. Тот самый храм Мстислава Великого: в нем уже виден свой, незаемный стиль. А ведь это очень крупная постройка, не всякое государство сможет себе такие позволить. Ситуация уникальная. Вот по приглашению Мстислава приходят мастера из Киева — каменщики, плинфотворители (плинфа — характерный для древнерусского домонгольского зодчества тонкий обожженный кирпич. — Примеч. ред.), они же, если угодно, кирпичники. Мастера, которые умеют делать смальту — специалисты по мозаике, изографы, мастера монументальной живописи и, конечно, архитекторы. Это важные, серьезные люди, профессионалы высочайшего класса.

И на Северо-Западе с ними начинает что-то происходить. Спустя некоторое время они уже совсем не те. Они в какой-то мере огрубляются. Их работа в некоторых деталях упрощается. Но зато приобретает такой, я бы сказал, имперский масштаб. Рождается нечто совсем свое. Отчаянность и гордость. Отчаянность не в смысле отчаяния и уныния, а в смысле дерзкого вызова, прорыва. Это все ощущается в их работе — почти физически.

И тут вы вдруг вспоминаете, что храм-то выстроен в очень короткий срок — с 1099 по 1103 г. Всего лишь четыре года. В это время как будто щелкает переключатель. Наблюдается поворотный момент, с которого начинается свой, особый путь северной русской архитектуры. Не стиль, поскольку новгородских стилей можно насчитать где-то четыре, но именно путь. Масштаб, пластичность. Если угодно — суровость этой архитектуры. Такой она была при рождении, такой будет и потом, в силе и славе.

Ощущение распирающей силы, молодости государства. Ощущение безграничных возможностей, серьезного, настоящего величия. Новгородская каменная архитектура того времени — настоящий феномен. Хотя бы по той причине, что в радиусе около тысячи километров от Новгорода никакой каменной архитектуры не существует. В Швеции ее пока нет. Ну, скажем, совсем немного и уж точно не такого калибра. На южном берегу Балтики немцы еще не покорили поморских славян и ни о каком каменном строительстве и речи быть не может. Москва еще не основана, знаменитые владимиро-суздальские храмы будут строить позже…

Ощущение этой особенности, значительности принципиально меняет картину. Шаблон восприятия: мы говорим о древнерусской архитектуре, и тут же память нам услужливо предлагает храм Покрова на Нерли, Успенский собор Владимира… А про Новгород забывается. Нам кажется, что в те годы все основные события происходили вокруг короткой оси «Владимир — Москва». Возможно, этой инерции мышления способствует память о походах на Новгород. Завоевательных — Ивана III и карательных — Ивана Грозного. Они ведь тоже даром не прошли. Новгород воспринимается как край, который приходится брать и удерживать. Вроде и свой, а вроде и не вполне... Но для начала XII в. он был абсолютно своим, родным для всей Руси. Он, собственно, и был Русью.

— А как же Киев? Опасный, кстати, момент: только вспомнишь про Киев, хотя бы и в контексте Древней Руси, как тут же всплывут политика и исторические спекуляции — кто древнее и кто больше достоин наследия.

— Если говорить про Мстислава, то для него ориентир — безусловно Киев. Князь Мстислав — человек, который рассчитывает на великое княжение там, на юге, но до поры сидит в Новгороде. Это была целая система: отец на киевском престоле, а его старший сын — в Новгороде. Контролирует этот непокорный город и одновременно обустраивается здесь, на Севере Руси.

Что же до спекуляций… Это, скорее, процесс временный. Заполнение ниши. Научно-популярная история у нас некоторым образом просела, даже исчезла лет двадцать назад. Разумеется, это место тут же заняли откровенно фантастические байки, рассчитанные на сенсацию. Часто подогретые ложным национальным чувством. Кстати, такое случается не только у нас. Я к этому отношусь спокойно. Тем более что в моей области — истории архитектуры — тоже возникают некоторые «альтернативные истории». Фантастические реконструкции, ни на чем не основанные: терема, замки, необыкновенно сложные города. Да такие, которые, рискни их кто-нибудь построить, тут же обвалились бы. Это все пена.

Здесь вина не только историков, которые якобы относятся к научно-популярной литературе с академической спесью. Нет запроса со стороны общества. Когда-то было не до истории. Сейчас многие искренне считают: все, что им интересно, можно за три секунды найти в «Википедии», а значит, и нечего читать какие-то там книги. Желание найти быструю легкую информацию с минимумом интеллектуальных затрат.

Есть, конечно, и государственный путь. Скажем, академия наук внезапно решит: популярная история нам нужна, давайте-ка возобновим серию книг и брошюр. Можно пойти по этому пути — и, возможно, будут результаты. Но лучше, если будет работа отдельных авторов с издательствами. Все-таки кроме госзаказа нужны еще и призвание, и умение писать легко и интересно.

— Да, но госзаказ может поступать и не только на научно-популярную литературу. Сейчас история и археология иной раз становятся аргументами в политических спорах…

— Академическая наука потому и академическая, что старается избегать подобных крайностей. Все это мы уже проходили. При Сталине, например, многим страшно не нравилась идея византийского влияния. И очень уважаемые историки вынуждены были писать явную несуразицу. Скажем, что выступающие лопатки на древнерусских храмах — это рудименты выступающих концов бревен в срубе. А сами София Киевская или София Новгородская похожи на курган. Сейчас это, конечно, смешно, но тогда было не до смеха. Национальный приоритет утверждался методами, далекими от научных.

Опять-таки, подобные вещи могут происходить не только у нас. Для Германии, которая когда-то была величественной империей, очень важна представительность. Там с немецкой тщательностью делают огромные своды по памятникам архитектуры. И методично включают туда здания, расположенные на территориях, которые давно уже — не Германия. Это не более чем сожаление об утраченных землях и влиянии. Фантомные боли старой империи.

Между прочим, у нас этот подход не прижился. К лучшему или к худшему — трудно сказать. Но об утраченной империи мы не скорбим так, как немцы. И, создавая своды отечественных архитектурных памятников, не вносим туда ни русские почтовые станции Риги, ни, скажем, православные церкви Варшавы. Зато то, что попало к нам в нынешние границы, будь то шведский замок в Выборге или аланские храмы Карачаево-Черкесии, считаем своим, изучаем и любим. Такая вот симпатичная национальная черта всеприятия.

— В свое время известный ученый, археолог Густаф Коссинна, искренне принял арийскую теорию, поверил в превосходство германской нации и начал удревнять историю германского народа чуть ли не до каменного века...

— В силу политической конъюнктуры может случиться всякое. Однако всегда надо помнить, чем закончилась история Коссинны, действительно авторитетного некогда ученого. Прошло время, и всем стало ясно, что его теория ничем, кроме национальной спеси, не подтверждается. Его выводы стали смешны и неинтересны. Она перестала существовать в науке вообще. И именно по той причине, что дала такой вот политически ангажированный крен.

Я хочу сейчас напомнить еще вот какую вещь. Был такой историк искусства Михаил Константинович Каргер. Он первым нашел, кстати, и тот самый храм Благовещения на Городище 1103 г., о котором мы говорили. Замечательные раскопки были им проведены и в Киеве. В какой-то момент он заинтересовался Смоленском, написал солидную монографию «Архитектура древнего Смоленска». Очень интересные наблюдения, оригинальный подход, стройная система. Но он не знал, не мог предположить, что как раз в год выхода его книги другой историк, профессор Николай Николаевич Воронин, начнет в Смоленске масштабные полевые работы. И получилось так, что монография Каргера устарела ровно в тот год, когда она вышла. Новые раскопки буквально убили эту книгу. Картина внезапно усложнилась, и от прежней стройной системы ничего не осталось.

Так что идеологический заказ, каким бы он ни был, может, разумеется, что-то перекособочить. Логичная уютная схема — неважно, спущенная сверху или придуманная самостоятельно — может быть перечеркнута ближайшим же полевым сезоном и новыми находками.

— Мы вернулись к тому, с чего начинали, — к теме раскопок и находок. Современная полевая археология сильно продвинулась вперед по сравнению с реалиями двадцатилетней давности? Слышал, что многие сейчас используют даже беспилотные летательные аппараты, чтобы сделать красивую 3D-модель.

— У нас тоже применяются технические новинки. Самое большое новшество — тахеометр. Мы его буквально в этот сезон осваивали. Конечно, это не панацея, и тахеометр не отменяет старые добрые чертежи, поскольку кое-чего «глаз» тахеометра попросту не видит. И БПЛА мы тоже запускали, и 3D-модель у нас будет… Но это все, кроме тахеометра, — скорее средства показа, демонстрации. Презентация науки. Дело, безусловно, важное и нужное. Хотя мне кажется, что в археологии, кроме всех этих технических штук, от которых отказываться нельзя, есть другой магистральный путь развития.

Вот самый очевидный пример. Формально по всем учебникам и справочникам по археологии стандартный пласт считается мощностью в 20 см. Современным требованиям, которые мы сами себе предъявляем, это уже не соответствует. Мы делим теперь этот пласт на два по 10 см — скажем, 13а и 13б. Чем сложнее картина, которая открывается, тем осторожнее и тщательнее к ней надо подходить.

С находками — то же самое. Совсем недавно культурный слой брали лопатой, накладывали в носилки и перебирали руками. И после этого относили в отвал. Конечно, процент потерь находок был высок. Теперь у нас есть металлоискатели, носилки редко используются. Чаще всего культурный слой несут в ведерках на грохот (устройство для сортировки сыпучих материалов. — Примеч. ред.), то есть на сетку, и просеивают. Для слоев, богатых находками, уже применяется и промывка. Это очень сложно, затратно, но местами необходимо.

Повышение тщательности, самодисциплина. Если посмотреть на историю развития археологии, то все так и идет. Сначала копают немножко вольно, потом — все четче и аккуратнее. Все больше записей, все подробнее фиксации… Растет ощущение, что надо опускаться на меньшее количество сантиметров, что надо себя останавливать, быть ответственнее, требовательнее к себе. Это важно не только для полевых исследований, но и для интерпретации находок, выдвижения гипотез и уж тем более для построения теорий. Ответственность, тщательность и требовательность.