В октябре Москву посетил известный ученый-экономист, профессор Школы по связям с общественностью им. Линдона Б. Джонсона Техасского университета в Остине Джеймс Кеннет Гэлбрейт. При содействии Фонда исторической перспективы профессор прочел студентам трех вузов лекции, посвященные наследию своего отца, выдающегося американского экономиста XX века Джона Кеннета Гэлбрейта. С любезного разрешения профессора мы публикуем перевод первой части его эссе «Экономика Джона Кеннета Гэлбрейта: Субъективный взгляд в трех частях», на основе которой была прочитана лекция в МГУ «Background and Intellectual Development: "A Practical Man"».
Экономика Джона Кеннета Гэлбрейта: Субъективный взгляд в трех частях.
Джеймс К. Гэлбрейт
Часть первая: Практичный человек.
Он не был «образованным человеком». Не владел языками, кроме английского. Не изучал высшую математику. Не разбирался в музыке и мало ею интересовался. Он получил диплом в сфере животноводства, ученую степень по агроэкономике, защитил диссертацию о структуре расходов окружных органов местного самоуправления в Калифорнии. Из художественной литературы он предпочитал Троллопа, Моэма и Робертсона Дэвиса, певца глубинки Онтарио. Он собрал приличную коллекцию трудов экономических классиков своей эпохи: Маршалла, Тауссига, Веблена, Шумпетера, Кейнса. Маршалла и Веблена он читал внимательно, штудировал ли остальных — можно только догадываться. Уже в пожилом возрасте он сказал мне, что «Шумпетер был обманщиком». Почему, он не объяснил; подозреваю, что не выносил его апломба.
Он вырос на ферме. Лошади, скот и сельхозтехника того времени были для него привычным делом. Как и большая экономика, частью которой было прогрессивное сельское хозяйство южного Онтарио — мир рыночных кооперативов и государственных сельхозпропагандистов, самосовершенствования на пороге эпохи автомобилей и тракторов. Его отец — мой дедушка — был одновременно главой страховой компании и местным лидером Либеральной партии, так что искусство политики было у него в крови. Они жили в простом, но добротном, на совесть построенном доме, который стоит до сих пор. Крестьянами их не назовешь.
Он начал писать: сначала о фермерстве для местной газеты в городе Лондон провинции Онтарио, потом на кафедре английского в сельскохозяйственном колледже Онтарио в Гуэлфе, а затем в Беркли, совмещая написание статей с работой над прикладными темами — например, экономикой пчеловодства. Ему повезло; во время Великой депрессии фермерский кризис был исключительно важной темой. Франклин Рузвельт, губернатор штата Нью-Йорк, знал об этих проблемах. В 1934 году Джон Кеннет Гэлбрейт в одночасье оказался в Вашингтоне, в администрации регулирования сельского хозяйства, откуда отправился в Гарвард, где требовался специалист по аграрной политике. Там круг его интересов расширился вопросами концентрации промышленного производства и массовой безработицы, что в итоге привело его на год в Кембридж, где он читал Джона Мейнарда Кейнса, но не встречался с ним, и подружился с Николасом Калдором и Джоан Робинсон, не оказав, однако, заметного влияния на их взгляды. К этому времени он женился и вместе с женой, состоявшимся лингвистом, объехал континентальную Европу, надолго задержавшись в Германии и Италии, где стал свидетелем подъема фашизма. Хотя политику он не одобрял, очевидное оживление экономики гитлеровской Германии не ускользнуло от его внимания.
Вернувшись в Гарвард в 1938 году, он был среди «младотурок», хотевших привнести современные взгляды Кейнса на экономику и разбередить умы в этом консервативном и замкнутом на себе учреждении. Он выступил в защиту Алана Суизи (старшего брата Пола), которого изгнали с экономического факультета за радикальные взгляды; эта позиция закрыла для него все перспективы продвижения по службе, и он переехал в Принстон, который терпеть не мог. При первой же возможности он вернулся к практической работе, сначала в Консультативную комиссию Совета национальной обороны, где в его обязанности входило размещение заводов по изготовлению боеприпасов для предстоящей войны; об этом я узнал лишь 33 года спустя, когда изучал материалы для дипломной работы в библиотеке Пентагона. Здесь снова пригодился его опыт жизни на ферме — взрывчатые вещества изготавливаются из удобрений; после войны заводы были перепрофилированы на гражданское производство.
Затем он был назначен на пост контролера по ценам при управлении регулирования цен и снабжения гражданского населения — должность, де-факто позволявшая контролировать всю экономику Соединенных Штатов. Ему было 33, гражданство США он получил за три года до этого. В воскресенье после Перл-Харбора состоялась встреча, посвященная особо важным предметам снабжения; согласно семейным воспоминаниям, по списку шли в алфавитном порядке, пока наконец не добрались до «р» — резины. Мальчик с фермы знал, что резина необходима для любой техники; японский флот находился в Малайе. После собрания Гэлбрейт и юрист управления Дэвид Гинзбург составили проект приказа о запрете продажи резиновых шин. Полномочий на издание приказа у них не было. Поэтому они передали его членам Комитета военно-промышленного производства, получили необходимые разрешения, не указывая своих имен, вернулись в кабинеты и обзвонили теле- и радиосети. На следующее утро гражданским лицам в США перестали продавать резиновые шины.
Регулирование цен в военное время было (и остается) крайне важной сферой применения прикладной макро- и микроэкономики. Главное — создать ощущение устойчивой системы, чтобы потребители были уверены в национальной валюте и инструментах управления государственным долгом и не бросались обменивать деньги и облигации на любые доступные товары, вынуждая правительство финансировать военную машину за счет чрезмерно высоких налогов или гиперинфляции. Для этого лучше нормировать распределение основных товаров, а многие товары длительного пользования, например, новые автомобили, и вовсе сделать недоступными, чем позволить ценам стать источником неопределенности, беспокойства и страха. В работе «Как оплачивать войну» Кейнс утверждал, что решить вопрос можно почти полностью за счет макро-мер, которые он назвал «принудительным депонированием», а Гэлбрейт в первое время ставил на избирательный контроль цен. История избавила его от иллюзий; в мае 1942 года был введен закон о максимуме цен, ограничивший цены на длинный список товаров, который с некоторыми изменениями действовал всю войну. Однажды я спросил отца, как ему удалось найти 17 000 госслужащих для этой работы, и он ответил: «Сельхозколледжи. Я нанял всех преподавателей экономики». Кейнс посетил управление в 1942 году; ему хотелось обсудить колебания цен на скот и кормовое зерно, или, как он выразился, «кукурузно-свиной» цикл.
За годы войны управление стало практически кузницей кадров для либерального политического движения в США — вспомним хотя бы о Джессике Митфорд, яркой женщине и коммунистке, чьи мемуары вышли под названием «Старый добрый конфликт». Целью послевоенной консервативной экономики стало изживание памяти об успехах инфляционной политики военных лет и становление «свободных рынков» и «свободных цен» как механизмов корректировки и равновесия, а также как синонимов самой свободы. Самым ярким примером того, каковы бывают последствия такой политики для экономики и общества, является ситуация в России 1990-х годов. Напротив, в Китае, как показала защитившая диссертацию в Кембридже Изабелла Вебер, экономисты-реформаторы придерживались традиционной практики стабилизации цен — а они также изучили опыт США в период регулирования цен под руководством Гэлбрейта, который он описал в книге «Теория контроля над ценами» в 1952 году.
По прошествии полутора лет войны, когда ее исход после Сталинграда уже не вызывал сомнений, утомленный от ведения политики регулирования цен, он вернулся к обычной жизни. Он был подавлен и даже пытался пойти на военную службу, но было понятно, что из-за двухметрового роста в армию его не возьмут. Руку помощи протянул Генри Люс, сделав его редактором журнала Fortune, который тогда был жемчужиной империи Time-Life и окном в американскую корпоративную и финансовую систему, глядя в которое никто не принял бы увиденное за «свободный рынок». Позднее Люс сказал: «я научил Кена Гэлбрейта писать и сожалею об этом до сих пор». Моему отцу Fortune открыл дорогу, которая двадцать лет спустя привела его к «Новому индустриальному государству».
В 1945 году его снова привлекли к практической задаче: возглавить Комитет по оценке эффективности стратегических бомбардировок США и провести независимое исследование экономических последствий стратегических бомбардировок Германии и Японии. Для этого мой отец собрал необыкновенно разношерстную команду экономистов: Николас Калдор (ему помогала Кари Поланьи, дочь Карла, которая сейчас, в свои 95, еще в строю), Э. Ф. Шумахер (впоследствии написавший «Малое прекрасно»; когда он появился в Германии в американской форме, родители его не приняли), Э. Ф. Денисон (работавший позднее в Брукингском институте) и Пол Бэран, которого отец описывал как худшего солдата за всю историю армии: «он никогда не заправлял рубашку, никогда не чистил сапоги и никогда не отдавал честь офицеру, разве что оказавшись с ним у соседнего писсуара». В семье говорили, что в комитет также входил Пьеро Сраффа, но у меня нет документов, подтверждающих его участие.
Исследование показало, что бомбардировки заставили Германию реорганизовать промышленное производство и сосредоточить усилия на вооружении и боевой технике, поскольку жилье и фабрики были уничтожены и рабочие руки освободились от гражданских задач. Но они не смогли разрушить станки или нарушить железнодорожное сообщение; огненные бури в Гамбурге и Дрездене были актами устрашения, подействовавшими в основном на гражданское население; разрушение Дрездена также было сигналом для Красной армии, приближавшейся с Востока, и мысль о его неоправданной жестокости не оставляла моего отца — он вспоминал о ней всякий раз, когда эта тема поднималась в разговоре, всю жизнь. В 1945 году отец писал из Берлина, что советские солдаты были опрятными и дисциплинированными, хотя казалось, что они все до единого хотели справить нужду в кабинете Гитлера, но охранник у входа в бункер фюрера был, к сожалению, непреклонен.
Мнение Комитета об атомных бомбардировках Хиросимы и Нагасаки было категоричным: Япония капитулировала бы без вторжения, даже если бы бомбы не были сброшены. Но говорить правду — рискованная затея; отрицательное мнение Комитета о боевой эффективности стратегических бомбардировок приняли плохо. Друзья ВВС США в Гарварде едва не помешали возвращению моего отца и его переходу на должность штатного преподавателя в 1948 году; только угроза отставки президента Конанта помогла решить вопрос в его пользу. Один благожелательно настроенный полковник ВВС сказал: «твоя проблема в том, Кен, что ты чересчур честный». Отец демонстрировал эту честность и ясность ума всякий раз, когда вовлекался в политическую деятельность. Они проявлялись в написании текста «Речи надежды», которую госсекретарь Джеймс Бирнс произнес в Штутгарте в 1946 году, в определении условий возвращения к самоуправлению в западной Германии, в разработке плана Маршалла. Он сопротивлялся и выжил, сумев отвести от себя подозрения в неблагонадежности в период маккартизма; много лет спустя выяснилось, что у ФБР было на него большое досье. В 1960-х благодаря опыту работы в Комитете он стал противником бомбардировок Вьетнама.
Вот таким я представляю его вам - практичным человеком. Его становление в академической экономике было сравнительно эклектичным, в значительной степени бессистемным и, как можно подумать, неосновательным. Это оказалось большим преимуществом, поскольку его ум оставался ясным и открытым, не «забитым ерундой», как сказал Кейнс в 1929 году. К концу 1940-х и 1950-м его читательские интересы сосредоточились на теориях организации и управления, на Джеймсе Бернхеме, Герберте Саймоне, Адольфе О. Берли и Гардинере Минзе. Он много общался с экономистами-практиками — Николасом Калдором и Томасом Балогом в Великобритании, Гуннаром Мюрдалем в Швеции, чуть менее тесно с Шигето Тсуру в Японии и Станиславом Меньшиковым в СССР. В Гарварде его ближайшим другом среди экономистов был в высшей степени практичный русский ученый Василий Леонтьев. Набирая все большую известность в 1950-е, он выстроил отношения дружеского противостояния с Милтоном Фридманом (и позднее с Уильямом Ф. Бакли младшим); когда в 50-е в политике господствовали республиканцы, он поддерживал тесные связи с Джоном Ф. Кеннеди, учившимся у него в Гарварде в 1935 году, ставшим затем конгрессменом и сенатором, и Линдоном Джонсоном, соседом по Алегзандрии, штат Виргиния, в 1940 году, тогда уже лидером большинства в Сенате. В ходе кампании 1960 года после небольшой неудачи сенатор Кеннеди в какой-то момент сформулировал его роль: «Кен, я не хочу слышать об аграрной политике ни от кого, кроме тебя. Но от тебя я тоже не хочу об этом слышать».
В отличие от Кейнса, ему не пришлось «долго бороться, чтобы избавиться». Он был полностью независим от прописных истин с самого начала, а успех книг «Американский капитализм», «Великий крах 1929 года», «Общество изобилия» принес ему аудиторию большую, чем у всех коллег. И не только на промышленном и демократическом Западе, но и в набирающей силу Японии, фабианской Индии, СССР периода хрущевских реформ и даже (хотя тогда мы об этом не знали) в маоистском Китае. В США его читали так много, что Милтон Фридман в конце концов стал на него нападать («Капитализм и свобода»), а затем и подражать ему («Свобода выбирать» была ответом Фридмана на цикл Би-би-си 1977 года по «Эпохе неопределенности»). Экономика сделала все возможное, чтобы такие, как он, больше не появлялись. С этим она справилась блестяще. Практичный человек представлял смертельную угрозу для непрактичного мышления. Но не будем забегать вперед.
С текстами двух других лекций, прочитанных профессором Гэлбрейтом в Москве, можно ознакомиться на сайтах МГИМО и РГГУ:
«Джон Кеннет Гэлбрейт: экономист, определивший эпоху»
https://mgimo.ru/about/news/announce/galbraith/
«Трансформация экономической жизни, начиная с 1967 года,
и актуальность научного наследия Джона Кеннета Гэлбрейта в XXI веке»
https://www.rsuh.ru/news/detail.php?ID=304235
