Диагноз «рак» часто заставляет думать о лечении за границей — средний уровень поддержки подобных пациентов в нашей стране намного ниже. Но специалисты обещают скорые перемены: гендиректор Национального медицинского исследовательского радиологического центра, член-корр. РАН Андрей Каприн рассказал, где можно рожать с четвертой степенью рака, развитии восстановительной медицины, доступности высокотехнологичного лечения по программам ОМС и почему работа радиологического центра не решит проблему нехватки диагностов.
— Расскажите, пожалуйста, о новых направлениях, которые сейчас развиваются в вашем центре.
— Мы уделяем большое внимание радиофармпрепаратам, как в доклинических, так и в клинических исследованиях — это одно из основных наших направлений. Кроме того, у нас развивается HIPEC и PIPEC терапия. При такой терапии в брюшной полости у больных с большими поражениями, в том числе и у детей, под высоким давлением распыляется препарат. То есть, происходит орошение полостей при метастатических проблемах.
Очень много занимаемся реконструктивно-пластическими операциями и лечением метастатической болезни. Раньше метастатическую болезнь онкологи не очень брали на себя. Сейчас, даже при расширенных операциях, оценив опухолево-специфическую выживаемость, мы видим увеличение пятилетней выживаемости для больных на 37,8%. Ради этого есть смысл бороться.
Еще сейчас существуют очень интересные исследования мутаций при раке молочной железы и раке предстательной железы, генетических мутаций.
Очень интересное изучение режимов лечебного патоморфоза при различных воздействиях — когда мы видим, что меняется в клетке на фоне различных этапов лучевой терапии и комбинаций.
Институт имени П.А. Герцена, который сейчас является частью нашего медицинского кластера, — один из родоначальников сохранения репродуктивной функции у женщин, страдающих раком. Это тоже большая история — рак молочной железы имеет первое место по распространению после рака кожи. Потом идет рак тела матки, шейки матки. Для всех этих женщин фактором риска является потеря репродуктивной функции.
Сейчас удается реализовать комплекс мероприятий, чтобы женщина как можно дольше сохраняла способность забеременеть. И потом, когда мы видим, как на фоне химиолечения женщина теряет овулярную функцию, мы, тем не менее, тоже можем помочь. Сейчас в городе Обнинске создан банк яйцеклеток на 1500 образцов. У нас же фолликул был впервые взят, витрифицирован и заморожен — это очень глубокая заморозка с большей жизнеспособностью фолликула.
У нас же произошли первые в мире роды у женщины с четвертой степенью рака щитовидной железы. Родился мальчик. Сейчас по поводу беременности наблюдаются еще две женщины с такими стадиями рака.
И мы готовы делиться опытом.
— Ваши новые разработки в области химиотерапии — они более щадящие?
— Конечно. Мы сейчас переходим на таргетные препараты и менее агрессивные формы. Очень интересна сейчас сама реабилитация онкобольных, которую мы внедряем под наблюдением министра здравоохранения.
Реабилитацией этих больных никогда не занимались онкологические учреждения. Но сейчас появились методики по сохранению волосного покрова, сохранению печеночной недостаточности, поддержке печени, различные формы детоксикации пациента.
Это работа с нашими коллегами на междисциплинарном уровне, когда мы включаем уже токсикологов, лечебное питание, специальную нутритивную поддержку (т.е. обеспечивать комплексное искусственное лечебное питание). Нам очень помогает институт питания во главе с академиком Тутельяном. Они тоже внедряют новые методики для этого пула пациентов.
Люди с подобными диагнозами поступают к нам уже с белковым голоданием. Плюс мы применяем агрессивное лечение, без которого невозможна онкология. Но потом мы можем как-то подкормить пациента.
Вообще онкология была одной из самых наукоемких дисциплин, требующих привлечения коллег из других дисциплин.
— Ведется ли подготовка кадров, и можете ли вы сегодня куда-то экспортировать свою методику?
— Да. Сейчас мы получили от министерства достаточно большой транш на развитие телемедицины — порядка двадцати миллионов. Мы перевели на дистанционное обучение несколько наших диспансеров, чтобы ребята не ездили на лекции.
Сейчас появился интерес у молодых специалистов: мы готовим пятнадцать онкологов для Ямала, порядка двенадцати ребят для Грозного, десять ребят из Крыма. Все это — молодой состав, который привлекает нас своей любознательностью.
— Что у вас происходит с финансированием, и что будет с финансированием в тех клиниках, для которых вы готовите персонал?
— Мы очень надеемся на слова президента Владимира Владимировича Путина, который в своем обращении сказал, что федеральные центры останутся элитными при государственной поддержке и финансировании.
Министр здравоохранения также предложила очень интересную систему финансирования — так называемые клинические протоколы. Это клиники и методики, но усиленные теми, которые не входили в стандартный протокол; за них мы должны получить очень приличные деньги. Клинические протоколы — должны заменить ныне существующие стандартные медицинские протоколы.
Кроме того, сейчас появилось обязательное медицинское страхование высокотехнологичной помощи — это тоже очень неплохая подпитка и поддержка для клиники.
— А насколько ваши методики доступны для пациентов из регионов?
— Около десяти-пятнадцати диспансеров уже были сертифицированы ранее, и сейчас там собрались очень неплохие силы. При тиражировании методики мы ждем от них отклика и того, что они заберут у нас часть пациентов — ведь центральных институтов всего несколько.
Мы как были, так и есть открыты, но за счет окружных диспансеров, которые тоже могут претендовать на освоение методики, мы могли бы немного разгрузиться.
— Готовите ли вы диагностов, и насколько вообще важна подготовка диагностов в онкологии?
— Диагностика для онкологии суперважна, но у нас диагносты специальные. Все-таки в институте мы не занимаемся первичной диагностикой. Мы занимаемся уточняющей диагностикой и диагностикой высокого разрешения, экспертной, поскольку как референсный центр получаем больных сложных.
Я понимаю нашего министра, но все-таки институты нельзя ругать за некоторое повышение смертности. Мы испытываем многие вещи на людях, которым уже все отказались помогать, берем крайне тяжелых больных. Поэтому диагностика и мониторинг у нас тоже подразумевают экспертное мнение, мы готовим наших диагностов для себя, они смотрят уже развернутую картину заболевания.
А у диагностов на местах нам пока не хватает онкологической настороженности. В этой рутине, когда перед тобой проходит много пациентов, подозрения на онкологию, конечно, надо выхватывать. Но у диагностов не всегда хватает времени. Тем не менее, аппаратура в регионах сейчас стоит очень неплохая, и на наших коллег там можно рассчитывать.
